Эрик не носил креста. У него не было чёток. Он знал другие молитвы и отмечал иные праздники. Но никогда не говорил об этом ни одной живой душе.

Когда они лежали в траве, наслаждаясь минутами покоя, Чарльз тронул медальон, сверкнувший в воротнике расстёгнутой рубашки. Эрик ощутимо напрягся, но не отнял его руки.

— Мама отдала мне его, когда я уехал в Йорк на сборы. Она сказала, что он защитит меня. Это нечто вроде семейной реликвии.

Чарльз не задавал вопросов, погладив пальцами серебряную крышку, на которой была выгравирована шестиконечная звезда. Чарльз был умен — он всё понял без лишних намёков.

Эрик не молился. Он мечтал, чтобы всё закончилось.

— Аминь.

Операция длилась восемь дней. К 26 сентября союзники отошли назад, лишившись тысяч солдат, почти всего тяжёлого вооружения, провизии и веры.

Веры в то, что они всё-таки дойдут до Берлина в этом году.

***

— Не люблю отступать.

— Всё когда-то бывает впервые.

— Вы слышали его? Впервые!

Раздались вялые смешки. Выжившие подошли к Неймегену, переправившись под покровом ночи через Рейн на надувных лодках, и продвигались вглубь страны. Арнем остался у немцев, однако американской дивизии всё-таки удалось добиться определённого успеха.

Все устали. Окрылённые победой в Нормандии, многие начали строить планы. Они хотели домой. Кто-то мечтал скорее вернуться к родителям, кто-то — создать свою семью и жениться, другие скучали по детям, остальные — по мирной жизни. Хотя по мирной жизни здесь тосковали все.

Небо продолжало гореть, воды уносили с собой сотни трупов. Те несчастные, которые встретили смерть в лесах или глуши, навеки останутся на чужой земле.

Поведение солдат зачастую казалось Эрику варварским. Они снимали с убитых часы, украшения, забирали личное оружие, гранаты — всё, что можно было продать, обменять, оставить на память или использовать против врага. Пистолет Люгера был одной из самых дорогих вещей, о которой грезил почти каждый. На Люгер можно было выменять абсолютно всё.

Эрик ничего не брал. Когда сослуживцы обсуждали свои находки, он сидел в стороне и перечитывал небольшой томик Гёте на языке оригинала, который принёс с собой из Уитби. Он не скрывал, что знает немецкий — ещё давно ему пришлось выступить переводчиком, когда к ним попал первый пленник, и теперь всегда участвовал в допросах, хотя очевидно этого не хотел. И его чистая немецкая речь была предметом частых шуток со стороны сослуживцев, нередко обидных. Но Эрик никогда не принимал их близко к сердцу, в основном благодаря именно Чарльзу, которого в знак благодарности он обучил элементарным вещам, чтобы тот мог самостоятельно читать или вытянуть из пленного, где расположены вражеские силы и сколько их.

Их рота шла дальше, сбитая с толку, в кромешной тьме и тишине.

Чарльз резко остановился, указав куда-то жестом. Эрик кивнул и двинулся в сторону, заметив, как блестят в свете неполной луны металлические кольца парашюта. Немецкий десантник погиб, запутавшись в ветках, сломал ноги и шею.

— Мёртв.

Эрик включил фонарик и скользнул лучом вдоль трупа. Его внимание привлекло белое пятно в петлице куртки, и Эрик, недолго думая, приблизился, чтобы разглядеть получше.

— Эдельвейс.

Голос капитана Уилсона раздался над самым ухом. Он осторожно вытащил цветок и поднёс его к свету, чтобы получше рассмотреть странный цветок.

— Это знак истинного солдата, Леншерр. Такой не у каждого встретишь, этот немец поднялся выше деревьев, чтобы доказать свои качества. Но и лучших встречает глупая смерть.

Так Эрик понял, какой трофей он мог бы забрать себе. Он помнил легенды, которые рассказывала ему мать перед сном, и когда-то мечтал добыть себе цветок — награду за храбрость.

Отвоевав той же ночью блокпост, подвергшийся поутру артобстрелу, Эрик вытащил из петлицы убитого им парашютиста эдельвейс.

Это был трофей, которым он гордился.

***

«17 декабря 1944 года,

понедельник

Пришёл срочный приказ. Немецкие танки прорвались через бельгийские леса. У нас почти нет провизии, у меня — последние три патрона. Капитан распределил все имеющиеся боезапасы между солдатами. Вчера стаскивали с крыш брезент и собирали пайки.

Я достал несколько пар носков. Форма никуда не годится, но утепляться нечем. Выменял пару пачек сигарет. Будем курить по одной на двоих. Он похвастался, что в госпитале ему дали шоколад. Оставим на Рождество.

Никогда не отмечал Рождество — это не мой праздник. Но он говорит, что в святую ночь сбываются мечты.

Тогда я пожелаю, чтобы мы выжили этой зимой и вернулись домой. Вместе».

Комментарий к Глава седьмая

Чарльз читает «Простую молитву» — молитву, зачастую ошибочно приписываемую Св. Франциску. До сегодняшнего дня её автор остаётся неизвестным.

========== Глава восьмая ==========

— Кажется, мы застряли тут надолго.

Эрик криво усмехнулся и вытер пот со лба. Стояла промозглая зима, однако копание траншей согревало лучше костра, горячей еды и размышлений о том, что будет после проклятых лесов. Союзники теряли позиции: едва заняв одну, они лишались другой, оборона истощилась, и казалось, что противник вот-вот явится в штаб. Доходили слухи, что немецкие танки продолжают двигаться в сторону линии защиты, а город, стоявший на их пути, окончательно сдался.

Чарльз сильнее вжал голову в плечи. Он не копал, но бегал — от одного к другому, пытаясь разыскать хоть немного медикаментов. Густой туман, окутавший лес, лишил союзников поддержки с неба, поставки задерживались и могли вовсе не прийти. У седьмой роты не было даже нормальной зимней одежды.

Они спали на голой земле, каждый в своём окопе, по двое или трое человек, прижимаясь друг к другу и заворачиваясь в тонкие шерстяные одеяла. Брезент, который собирали перед отъездом, накидывали поверх еловых веток вместо «крыши», и он был едва ли не единственной защитой от ветра, снега и заморозков. На открытой местности температура в минус десять-пятнадцать градусов могла оказаться смертельной.

— Я попробую найти третью дивизию. У меня не осталось морфия, совсем.

— Я пойду с тобой, — Эрик выбрался из ямы, бросил лопату и попросил ребят подменить его. Они рыли ров, чтобы хоть как-то задержать танки.

Чарльз подозвал собаку, пока Эрик закутывался обратно в куртку и снимал с ветки винтовку, и вскоре они двинулись вглубь леса. Эрик туже затянул шарф и уткнулся в него носом, иногда поглядывая на Чарльза, который постоянно подносил околевшие пальцы ко рту, чтобы согреть дыханием.

— Есть какие-нибудь новости?

— Никаких, друг мой. У тебя есть морфий?

— Я не распаковывал аптечку. Всё целое, — Эрик потянулся к карману, но Чарльз покачал головой.

— Нет, оставь.

Эрик пожал плечами. Так или иначе, но всякий в их роте хоть был раз ранен. Даже Чарльз — он пролежал на больничной койке несколько дней, мучительно краснея, словно в этом была его вина. Эрик же оставался неприкосновенным, будто крылья ангела-хранителя укрывали его от всяких невзгод и болезней, распространённых на фронте — они уже забыли, когда в последний раз мылись и видели нормальные медикаменты. Солдаты носили одну и ту же одежду месяцами, успев позабыть о горячем душе, свежем белье и бритье — всё это осталось во Франции, где они в последний раз наслаждались жизнью на широкую ногу.

Эрик был иначе сложен и устроен — это чувствовалось. Он был закалён и вынослив.

Они шли молча. Лес звенел, отзываясь на шаги хрустом снега под подошвой и скрипом заледеневших веток. Видимость — никакая, и Эрику приходилось идти впереди, напряжённо вглядываясь вдаль. Артур трусил позади, уткнувшись носом в землю. Чарльз замыкал процессию, несколько рассеянно оглядываясь по сторонам, порой поднимая голову и пытаясь рассмотреть небо за бесконечно высокими верхушками деревьев.

— Я так хотел оказаться на Рождество дома. А теперь, похоже, мы надолго тут застряли. Так глупо было надеяться, что…