Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Старик распрямил спину, на лице его не изменилась ни одна черта, он громко произнес, отдуваясь:

- Конец - делу венец! Проклятущий ноябрь. На дворе опять льет, то-то слякоть будет. Ну, спасибо этому дому, пошел к другому.

Не говоря больше ни слова, он поплелся из комнаты, стуча ведром, и не успел Гонза опомниться, как за стариком захлопнулась дверь...

Узнав прихрамывающие шаги, Гонза выпрямился и напряг мускулы лица. После ухода старика протекла, наверно, бездна времени.

Он вздохнул почти с облегчением. Ключ.

- Наконец-то могу уделить вам минуту, - промолвил Мертвяк, усевшись за письменный стол.

И все началось сначала: чиновник опять вынул листовки, тщательно отвинтил колпачок самописки, снял волосок с пера и только после этого вперил в Гонзу свой мертвенный взгляд.

- Надеюсь, вы тут не очень скучали. У меня не было возможности обеспечить вам приятное общество. На дворе ужасная погода!.. Так - начинай!

Короткий приказ был дан утомленным голосом и без угрозы.

Гонза поднял голову.

- Я ничего не знаю. Все, что знаю, я уже вам сказал. Эту листовку я бросил в уборную, не читая...

Решительный тон, каким это было произнесено, вызвал у Мертвяка некоторый интерес, но не вывел из себя.

- Это ваше последнее слово? - спросил он без подъема.

- Да. Не могу ничего больше прибавить.

- Гм... и то ладно. - И после краткого, но сосредоточенного раздумья: - А вы знаете, что я с вами сейчас сделаю?

- Не знаю. Но, кажется, догадываюсь, - промолвил Гонза кротко, чтобы не слишком раздражать его.

- Нет, не догадываетесь, - живо прервал его Башке и встал.

Он удалился необычно твердым шагом, заперев за собой дверь на ключ, и вернулся не очень скоро с какой-то бумагой в руке. Перестав обращать внимание на Гонзу, он закурил сигарету и стал что-то тщательно переписывать. Канцелярский чиновник с наслаждением работал. Готово. Он с довольным лицом придвинул бумагу к своему побледневшему гостю и подал ему самописку.

- Прошу подписать! Это как будто мелкая формальность, но дружески советую вам отнестись к ней внимательно. Прежде всего прочтите. Если мы узнаем, что вы кому-нибудь рассказали, о чем мы с вами здесь говорили, нам, само собой, придется принять меры.

Текст прыгал у Гонзы перед глазами, он прочел с большим трудом, потом поднял глаза на терпеливо ожидающего Мертвяка:

- Значит...

- Вот именно, - прервал его Башке с довольной улыбкой. - Не говорите, что не рады, все равно не поверю. Понимаете теперь, что разговоры о нашей жестокости в значительной мере несправедливы? Я рад, что могу это сделать. Право! Мы не людоеды и действуем только по закону. Вы не признались - ничего не поделаешь. Может быть, тут в самом деле ошибка, бывает иногда такое странное стечение обстоятельств, и мы не непогрешимы. Бывает, бывает. Хотите закурить, чтоб успокоиться? Да не бойтесь, теперь можно. Представляю себе, что значит для курящего так долго не курить, а паек - маленький. На сей раз закроем глаза на то, что вы не передали той листовки, а то пришлось бы ползавода посадить, и производство станет, верно? Но только на сей раз! Вы теперь знаете, что должны сделать, если натолкнетесь еще на что-нибудь подобное...

Он встал, обошел, прихрамывая, вокруг стола и улыбнулся с самоуверенной благосклонностью.

- Если случайно встретитесь с кем-нибудь из этого... «Орфея»... скажите им, чтоб они бросили! Пока не поздно! Ведь глупо! Переловим их как мышей, жаль молодежь. И рук, нужных государству. Прошу передать им это от меня лично, прибавил он со смешком. - А вы научитесь играть как следует в шахматы! Вы играли schreklich     .[58]

Он отковылял к двери и повернул ключ.

- Можете идти!

И эта была, в сущности, самая большая неожидаиность, которую Гонзе привелось здесь испытать.

Его охватило головокружительное чувство легкости и трепетной радости, хоть и не без примеси подозрения. Нет, это невозможно, не может быть, чтоб этим все кончилось... да, но я на свободе и могу идти, куда хочу, могу шататься как пьяный по заводу и дышать полной грудью...

Тьма, агатовая тьма свистела в сплетениях проводов и плескала ему в лицо облачной водой, но это было очень приятно. Он слизывал капли с губ, подставлял лицо дождю. Куда? К ней! Фюзеляжный притягивал его, как свет ночную бабочку, он протащился мимо проходной, в главных воротах посмотрел на часы: половина десятого, господи, сколько же времени я там проторчал! Ребята снова уже на работе. Услыхал, что кто-то зовет его из ворот, узнал певца.

- Иди сюда, компаньеро, здесь тебя ждут!

Мама. Он увидел ее в жарко натопленной комнатке за проходной, она встала ему навстречу в своей железнодорожной шинели, с сокрушенным лицом и глазами, подведенными бессонной ночью. Она подавила рыданья. Он был ей благодарен за это.

- Енка!

Он еще не был уверен в своем голосе и предпочитал не открывать рта наклонился к ней и дал себя обнять и поцеловать, что ж такого, ведь это моя мать, я вышел из этого женского тела, и она имеет теперь естественное право прикасаться к нему с этим особенным жадным чувством собственности, словно лихорадочно стараясь убедиться, что я целый и что ни кусочка меня не осталось там, нет, руки, ноги, голова - все здесь. Ну довольно, прошу тебя. Его смущали глаза веркшуца, - этот взрыв чувств как бы застал его врасплох. Он осторожно высвободился из ее объятий.

- Все уже в порядке, - предупредил он ее вопросы, боясь, как бы это свиданье не приобрело слишком патетического характера. - Павел заходил? Почему ты здесь?

- Я хотела... хотела идти туда, Енка...

Его смяла внезапная растроганность; к ее материнской тревоге примешивалась почти девичья застенчивость, он не удержался, погладил ее по каштановым волосам. Они были мокры от дождя. Красивая еще, подумал он с горькой гордостью, у меня довольно красивая мама.

- Отпустили меня. Все объяснилось. - Он нарочно сказал это громко, чтоб слышали веркшуцы. - Утром буду дома.

Вот и все, и сразу словно им больше не о чем было говорить, их охватила обычная неловкость. Балда, надо было бы ей что-нибудь сказать, ну хоть что ты очень рад ее приходу. Он не сумел выговорить этого, его хватило только на самые банальные вопросы - что нового дома, что делает дед, и все то, что несмело затрепетало между ними в первую минуту, улетучилось. Он даже преувеличенно забеспокоился, как бы не ушел последний автобус в город, а ей ведь утром на работу; она грустно согласилась и унесла во тьму свое разочарование.

Он с трудом подавил желание еще раз окликнуть ее и только помахал рукой, наугад, по направлению к автобусной остановке.

- Все в порядке, компаньеро?

- Кажется.

Он откозырял и пулей выскочил из проходной.

Все стало какое-то другое, а может, все прежнее, только я изменился. Видно, взросление - не плавный процесс, он идет скачками в решающие дни, а то и минуты.

В лицо ему ударил железный грохот, запах металла, затхлого тепла. Он втянул ноздрями воздух и зашагал по проходу, к стапелям, не глядя по сторонам. Но, сделав несколько шагов, ясно понял, что его возвращение не осталось незамеченным. Сотни глаз следили за ним, кто как будто бы с безразличием, кто с дружеским удивлением или с безотчетной тоской, точно он вернулся с того света. Он понимал их. Но он-то мог смотреть прямо в глаза кому угодно оттого, что совесть его была как перо ангельского крыла. Факт, господа! Из меня ничего не выудили.

Чей-то голос пробился к нему сквозь грохот цеха, он повернулся на него и в то же мгновение почувствовал ее губы на своих губах. Она обняла - это была она, он узнал ее по этому шалому поступку, по тому, как она обняла его на глазах у всех, впервые показав открыто, что близка ему. Он понял все это и схватил ее за руку.

- Как ты выдержала?

Некоторое время они были в забытьи, в полной тишине, они стояли в этой тишине одни, обнимаясь глазами. Потом она опомнилась и заправила выбившуюся прядку волос под платок.

вернуться

58

    Ужасно (нем.).

103
{"b":"64609","o":1}