Спасенья нет! Дальше!..

...Кто-то трясет его за плечо, будит: дед! Голова вот-вот расколется, и в желудке роется голод. - Что не гасишь?

Лампочка над головой все еще горит, а в окно уже заглянуло осеннее утро, дождливое и унылое, как нищенский плащ.

Он опомнился, соскочил сразу обеими ногами с дивана, скорей, скорей туда, я должен зайти, скорей штаны, рубашку. Дед обиженно посмотрел на него, когда он только проглотил стакан чуть теплого эрзац-кофе и ринулся к двери. Лестница, вниз через три ступеньки!

Дождь!

Подняв воротник, он шел, все быстрей и быстрей мчался по знакомым улицам; на проспекте остановился у обочины тротуара, чтоб отдышаться.

Военная машина обдала его брызгами.

Еще две улицы! Смятенье его росло с каждым шагом. А потом произошло что-то непостижимое. Завернув за последний угол, он вдруг увидел Душана в нескольких шагах от себя!

Не поверил глазам своим. Изумленье приковало его к месту. Душан!

Шедший навстречу еще не заметил его, он приближался, опустив голову, словно пересчитывая плитки тротуара, в измятом дождевике и без шляпы; в руке он покачивал продуктовую сумку, в ней были бутылка молока, пакетик цикория и полбуханки хлеба в промокшей бумаге. Вид был жалкий, заурядный - услужливый сынок, сбегавший в лавочку.

Только не дойдя двух шагов до Гонзы, Душан остановился - может быть, почувствовав препятствие, - и поднял голову. Лицо его было бледней, чем обычно, глаза, обведенные синими кругами, глядели в пространство. Но вот он понял, растерянно показал сумку и пожал плечами. Дождевые капли стекали по его плащу, мочили волосы.

- Привет! - хрипло выдавил Гонза и откашлялся.

О чем говорить? Все ясно! Что же дальше? Что дальше? Они молча пошли вместе по мокрой мостовой к знакомому дому. Душан простуженно покашливал, дрожа от холода, сумка смешно била его на ходу по коленям. Лишь за несколько шагов до парадного он поднял голову, рассеянно огляделся и нарушил молчание:

- Ты думаешь, что я выкинул дурацкую шутку?

Гонза постарался придать своему голосу оттенок укоризны:

- Да нет.

Казалось, стоящий перед ним незаметно вздохнул с облегчением, поглядел на носки своих ботинок.

- Но если бы...

- Не надо об этом! - прервал Гонза, тронув то плечи. - Ты хочешь, чтоб я тебе вернул? - деликатно спросил он, как говорят с тяжелобольными, но увидел, что этот спокойный вопрос заставил Душана передернуться.

- А что? - вырвалось у него. Наверное, он все-таки не сразу понял, но теперь раздраженно покачал головой и закусил губу. - Что ты, собственно, думаешь? - с измученным видом прошептал он, побледнев.-Мол, как угодно! Позер! И когда все это кончится? Все время дождь. Чего вы все от меня хотите? Оставьте меня, наконец, в покое! Все! Все!

- Успокойся!

Гонза слегка встряхнул его, но почувствовал, что в нем уже закипает гнев. Он овладел собой.

- Я ведь по-хорошему.

- Знаю. - Душан сразу ослаб, стоял перед ним с этой смешной сумкой в руке, выражение мучительного стыда застыло на его опустошенном лице. Отводил взгляд. - Знаю.

И потом, словно боясь, что самообладание изменит ему, круто повернулся и, не прощаясь, пошел, вернее, побежал, согнув спину, непонятный, замкнувшийся в себе.

Гонза смотрел ему вслед, пока тот не исчез за массивной дверью, и в это мгновение что-то в нем робко шевельнулось. Тоска? Предчувствие? Что-то без очертаний. Зачем я с ним встретился? Дождь припустил, стуча о камни. Ступай дальше! Он взглянул на грязно-серое небо и зашагал со странным ощущением, что мостовая у него под ногами шевелится и мир перед глазами расплывается.

Куда я, собственно, иду?

- Это сплетня, - заявил решительно Богоуш. Он сердито скреб свою реденькую бородку, так как сообщения Леоша не выдерживали никакой критики с научной точки зрения.

- Что ж, сплетня так сплетня, - презрительно ухмыльнулся Леош. Речь шла об Анделе и Славине.

- Вы видели их обеих утром? Андела прикатывает иной раз измученная как кошка, вокруг глаз такие кольца, что хоть качайся на них, а Славина выспалась, розовая. За ранним завтраком обе сестры сближают головы и перешептываются. Ясно, о чем. Эта продувная шлюшонка шепотом расписывает, что парень с ней делал, а Славина вся дрожит. А после завтрака наоборот: у Славины под глазами круги и лицо такое, будто всю ночь кутила, а Андела расцвела. Умылась живой водой и - как ни в чем не бывало.

- Господи, - воскликнул Бацилла, которого ударило в жар. - Просто не верится, что такие вещи возможны.

Кружки стучали о залитые столы в заводской столовке.

- Знаете, что с Жабой? - спросил Густик, вдохновенно сияя.

Было известно только, что Жаба - к радости женщин - вот уже две смены не показывается в «Девине». Заболел, может.

- На ладан дышит, - воинственно фыркнул Густик. Самое простое сообщение звучало у него как призыв к ссоре с возможным оппонентом. - Получил по сопатке. Всю рожу ему раскроили. - Он наслаждался кровожадными оборотами, они придавали его тщедушной внешности боевой вид. - Мне ребята из амбулатории говорили... известно только, что их много было. Подстерегли ночью, когда он домой мимо моторного шел, затащили в проулок, а там... Еще увидите, что с другими двумя сволочами сделают...

- Заткнись, трепло, - одернули его. - Как бы самому по морде не схлопотать...

Как знать, не попадет ли легкомысленное слово не в то ухо, а тогда пойдут молоть жернова! Напряжение после взрыва подъездного пути не ослабло. Наоборот. Это событие послужило началом целой серии актов саботажа, и всем было ясно, что, несмотря на внешнее спокойствие живодерки и многочисленные аресты, подлинные виновники не обнаружены.

Из фюзеляжного притащился Пепек и остановился, прислушиваясь к болтовне собравшихся.

Хмурый веркшуц появился в дверях и оборвал разговор; под его грозным пристальным взглядом все поскорее разошлись.

- Что ты об этом думаешь? - спросил Гонза Войту, когда они брели по коридору в грохочущий фюзеляжный цех; он показал ему обрывок обыкновенной бумаги, на котором, явно второпях, было написано печатными буквами одно только слово: МОЛЧАТЬ!

Гонза оглянулся, сложил бумагу и сунул ее опять в карман.

Войта в нерешительности покачал головой, не замедляя шаг.

- Где ты, говоришь, нашел?

- У себя в шкафу, перед началом смены. Адресовано, ясно, мне...

Он был встревожен. Что это может значить? При ком молчать? Кому что известно? Почему именно в моем шкафу?

- Странно, - промолвил Войта. - Во всяком случае, надо обсудить. Может, это просто-напросто дурацкая шутка?

- Сильно сомневаюсь.

На пороге фюзеляжного они разошлись. Каждый из них терялся в догадках.

Мелихар смерил входящего Гонзу мрачным взглядом, сплюнул, но не сказал ни слова. Он сам сверлил отверстия и насаживал заклепки, видимо, спешил как можно скорей покончить с крылом, которое за ними оставалось, чтобы после полуночи заняться с другими «леваками» изготовлением электроплиток. Гонза слышал, как он тихо чертыхается, стуча молотком в коробке.

Дзуб... дзуб... Береги пальцы, Мелихар орудует молотком немилосердно, беспощадно. Что все это значит?

Дзуб... дзуб... Что-то висит в воздухе, дзуб... дзуб...

Вдруг - тишина, молоток разом умолк.

Выглянув из-под крыла, Гонза заметил, что Мелихар кивает кому-то в проходе за его спиной; повернул затекшую шею и увидел чьи-то пузатые сапоги. Сапоги стояли, ждали. А сверху глядело приветливое лицо певца-веркшуца Гавела, его сонные глаза смотрели испытующе.

Гонза выбрался не спеша из-под крыла, с недоумением стряхнул с одежды пыль, дюралевые стружки.

- Пошли со мной, амиго! - крикнул певец ему на ухо.

Это прозвучало скорей как дружеское приглашение.

- Куда? - Но он уже знал куда, понял сразу всем существом, испуг был похож на холодное оцепенение, отдался в голове и кончиках пальцев. Вот оно. Вот почему - молчать!