Отец спал в своей спальне, когда все произошло, и ему пришлось выскакивать из дома через окно. Мои собаки погибли, и кошки тоже, и все птицы в Птичьей комнате. У Мисти должны были быть котята… Мне было очень грустно, но в то же время я злилась на себя… Бог все сделал неправильно! Он не должен был убивать моих зверюшек! Мне нужно было точнее формулировать свою просьбу.

Мама осталась у меня на всю ночь. Я плакала, она – нет. Ей не в чем было чувствовать себя виноватой.

Папа приехал рано утром. Когда я услышала, как он открывает дверь, то сразу же бросилась вниз и встретила его у порога. Он подхватил меня на руки.

– Привет, малышка, а что это ты не спишь? – папа был почти нормальным, и я подумала, что, может быть, его мигрени сгорели вместе с домом.

– Я не могу! Мне грустно.

– Ну, тогда хотя бы отдохни…

С этими словами он отнес меня в мою временную спальню и уложил в постель. Я сразу же заснула.

Проснувшись, я обнаружила рядом с собой Эбони, нашего черного коккер-спаниеля. Когда начался пожар, она спала рядом с отцом, и из всех животных ему удалось спасти только ее. Когда она была совсем маленькой и мы еще жили в доме, я каждый день возвращалась из школы и читала ей книжку «Бинго» – других книг про собак у меня не было.

Пожар не только убил моих зверюшек – из-за него я пропустила последний школьный день. У нас была намечена интересная экскурсия, но вместо этого пришлось ехать на место сгоревшего дома, чтобы встретиться с человеком из страховой компании. Два с половиной часа в дороге мы провели в полном молчании. Сказать нам было нечего.

– А вы верите в Бога? – спросила я.

Мама сказала, что не верит, потому что в Африке от голода умирают дети.

– В мире совершается столько всего ужасного, – сказала она, – что я не могу верить в бога, который позволяет невинным детям умирать от голода.

Я рассчитывала на другой ответ и стала ждать, что скажет папа. Он так много знал обо всем. Я была точно уверена, что он знает, есть Бог или нет. И папа, не отрывая взгляда от дороги, ответил:

– Я не получил никаких убедительных эмпирических доказательств, которые подтверждали или опровергали бы существование Бога.

Я хотела сказать им, что знаю правду: Бог есть – и я получила тому доказательство. Бог ответил на мою молитву. Но если бы я рассказала им об этом, они решили бы, что я плохая. Я хотела, чтобы наш дом сгорел, и он сгорел. Но ведь я просто хотела новый дом, чистый, не захламленный газетами, дом, где мы были бы нормальными и я приглашала бы к себе одноклассников с ночевкой.

Все эти духовные разговоры навели папу на мысли о сверхъестественном. Он не впервые заговаривал об этом, поэтому я привычно дала ему высказаться, периодически произнося «угу». А мысли мои были где-то далеко.

До этого момента я считала Бога кем-то вроде доброго джинна. Если молиться правильно, то твое желание исполнится. Я пожелала, чтобы случилось что-то плохое, и это случилось. Но я не могла избавиться от мысли, что мама была права: в этом мире есть дети, которым гораздо хуже, чем мне, и они наверняка тоже молились. Почему же Бог не услы шал их, но услышал меня?

Когда папины рассуждения о врожденной доброте человека подошли к концу, в машине снова воцарилось молчание. Это было хорошо, потому что у меня были вопросы, и я хотела получить на них ответы.

– Папа, а ты плакал?

– Нет, малыш, не плакал. Но это не означает, что мне не грустно.

– Мамочка, а ты плакала?

Мама не ответила. Папин монолог дал ей прекрасную возможность притвориться спящей. Я точно знала, что она не спит, потому что видела ее отражение в зеркале. Рот у нее был закрыт, а когда она засыпала, голова ее клонилась набок, а рот открывался.

Мне не хотелось заставлять родителей плакать. Это была моя вина. Я сожгла наш дом. Я убила всех наших зверюшек. Я должна была молиться правильно. Я должна была сказать Богу, чтобы он не убивал наших зверей.

Дом выглядел совсем не так, как я ожидала. Я представляла себе огромный конус золы, как рисуют в мультфильмах. Он «сгорел до основания», и я ожидала, что там не будет ничего. Но дом, об уничтожении которого я так часто молилась, все еще стоял. Пожар начался на кухне. Полностью выгорела задняя часть – там осталась только обугленная домашняя утварь.

Моя спальня сгорела вместе с частью лестницы, которой мы никогда не пользовались.

– Как хорошо, что ты была у бабушки, – сказала мама.

Кухни не осталось, как и гаража. Но комната родителей не слишком пострадала.

Мне было велено сидеть в машине, пока родители общаются со страховщиком Бруно. Мама сказала, что не хочет, чтобы я дышала гарью, но даже в машине я чувствовала едкий, дымный запах. Я осталась в машине с Эбони и решила поискать на заднем сиденье какие-нибудь сокровища. Папа всегда держал там целые мешки бумаг. Каждый раз, когда мы садились в машину, из-за этого начинался скандал. Чтобы свести ссоры к минимуму, я часто просила папу убраться в машине перед поездкой или выходила и убирала все сама, когда папа был чем-то занят. Багажник всегда был до отказа забит бумагой, но с этим я справиться не могла – только папа находил способ хоть как-то привести все в порядок.

Поскольку папа несколько месяцев жил один, никто не заставлял его разбирать машину, поэтому я с удовольствием рылась в куче бумаг. Иногда между газетами, старыми лотерейными билетами, чеками, потрепанными книжками и рекламными буклетами попадались конфетки. Если мне повезет, я найду «Кит-Кат».

Периодически я прекращала поиски и смотрела, чем занимаются взрослые. Бруно оказался самым большим человеком из всех, кого я видела в жизни. Он был намного выше и тяжелее отца. У него был нос картошкой и длинные волосы, которые он зачесывал на свою лысину. Он напомнил мне Вимпи из мультфильма про Папая, только этот Вимпи был размером с Андре Гиганта.

Я наблюдала, как взрослые разговаривают и пожимают друг другу руки, и утешала Эбони. Я точно знала, что ей грустно: ее мама, Мерри, погибла при пожаре. Если бы я нашла шоколадку, то непременно половину отдала бы ей.

Когда Бруно уехал, мама вернулась к машине и села рядом со мной. Папа бродил вокруг пепелища, которое когда-то было их домом. Потом он появился, пахнущий дымом и покрытый сажей. В руках он держал две сохранившиеся фотографии в рамках, которые висели в спальне родителей. Это были мои детские фотографии – единственное, что уцелело во время пожара. И тогда мама заплакала. Очень тихо. Она не шмыгала носом, не выла, как это обычно делала я. Но в зеркале я видела, как она украдкой вытирает слезы.

Всю дорогу до дома бабушки я смотрела на мамино отражение. Вопросов я больше не задавала.

Когда мы вернулись в Бронкс, то обнаружили, что наши вещи в коробках выставлены в коридор, а замки сменены. Мама стучала в дверь, но от матери она услышала только одно: она больше не собирается терпеть в своем доме эту обузу.

Так я в последний раз видела свою бабушку, но еще не знала об этом. Зато было ясно: мы снова вместе, и мы стали бездомными.

Ту ночь мы провели в машине. На следующий день мама договорилась со страховой компанией, что нас разместят в отеле. Мы вернулись на Лонг-Айленд и поселились в «Комфорт Инн». До этого я только один раз в жизни ночевала в отеле – когда мне было четыре года, мы ездили в Дисней-Уорлд.

Мне понравилось абсолютно все. Рядом находился магазин «7-Элевен». В нашем распоряжении был закрытый бассейн. Когда мама уходила на работу, я превращала бассейн в свою игровую площадку, а моей няней становился дежурный спасатель. Когда играть мне надоедало, я начинала приставать к папе, чтобы он вместе со мной прошел десять метров до магазина. В то лето я проглотила жуткое количество хлорированной воды.