Эльф говорил и говорил, а Шуйра слушал и понимал, что все его мировоззрение становится с ног на голову. Нельзя сказать, что орчонок сразу поверил всему, но многие факты заставляли серьезно задуматься. С Шуйрой никогда прежде никто не разговаривал так серьезно, почти на равных, хотя впервые он явственно понимал, что собеседник гораздо умнее, больше знает, но не кичится этим знанием, а хочет все объяснить. Конечно, на свой беззаконный лад. И называет почему-то тем, другим именем, вырвавшимся случайно.

- …И, наконец, ты сам, Андалайтэ. Неужели тебе нравится так жить?

- Жизнь моя принадлежит Владыке!

- Я не спрашиваю, кому она принадлежит, я спрашиваю: тебе нравится? Молчишь? Знаю, что не очень нравится. Посмотри на себя: грязный, вшивый, нос изуродован, портянки насквозь гнилые были.

Шуйра похолодел: он только сейчас понял, что лежит босиком. Сперли сапоги, гады! Вот и сомневайся после этого в злокозненности эльфов.

- Грязный, потому что так не разглядеть презренного цвета кожи моей. Кольцо в носу – признак доблести и того, что я лучезарнейший из тайно крадущихся в ночи, – на этой фразе грозный и страшный Макалаурэ почему-то закусил губу, отвернулся, и его плечи пару раз вздрогнули. – А вши нужные. Они трапезничают мной, а я – ими!

В доказательство Шуйра извернулся и поймал зубами давно зудящую у сгиба локтя вошь. Та привычно лопнула во рту. Макалаурэ скривился.

- И возверни мне любимую обувь мою, о, злокозненный и сладкоречивый! Хорошие сапоги, пять лет не покидали они ног моих.

- Пять лет? Можно было догадаться. Их сожгли, – сухо известил Макалаурэ. – И всю твою одежду надлежит сжечь, а тебя самого отмыть хорошенько, накормить и дать посмотреться в зеркало. Может, тогда ты поймешь, наконец, что к чему, Андалайтэ.

- Не позволю себя отмыть хорошенько! – дернулся Шуйра. – И почему зовешь меня этим именем, не подобающим орку?

- Потому что из тебя такой же орк, как из меня. Не понимаешь? Ладно. А что будешь делать, если я тебя развяжу?

Смотреть ему в глаза было уже почти не страшно. Тем более, врать Шуйра не собирался. Бесполезно.

- Дам в морду и попытаюсь удрать, – буркнул он на черном наречии. Среди известных ему слов эльфийского языка подходящих не нашлось.

Но Макалаурэ понял, еле заметно усмехнулся. Шуйра подумал, что его собеседник явно из толмачей и неплохо знает черное наречие. Наверное, можно было не мучиться так с квенья. Хотя… ну вот с кем еще поговорить напоследок?

- Ты собираешься убежать, потому что думаешь, будто со мной у тебя есть какой-то шанс. Майтимо! Выйди к нам. Теперь, Андалайтэ, я тебя все-таки развяжу, и ты будешь лежать смирно, ибо иллюзий остаться не должно.

Повернув голову и глядя, как из-за ширмы показывается высокий рыжеволосый эльф, чья одна рука поопаснее иных трех-четырех будет, Шуйра подумал, что иллюзий теперь и правда нет. Рыпаться бесполезно.

- Ну что, осталась последняя проверка, – почти весело обратился рыжеволосый к сородичу.

- Да там и без нее все понятно.

- Брось, я, можно сказать, ради этого за ширмой три с половиной часа просидел, слушая твои увещевания. Вот интересно, ты на наших братьях тренировался орков убалтывать?

Макалаурэ почему-то рассмеялся, хотя глаза у него были грустные, настороженные. Шуйре вдруг снова стало очень страшно, захотелось вырваться и убежать, но шевелиться было бесполезно, поэтому он замер, почти не дыша. Позади, за изголовьем, что-то плюхнуло, а потом лица коснулась теплая мокрая ткань. Шуйра зажмурился, но больше ничего не происходило, только лицо с силой терли, и периодически снова плюхала вода. Орчонок попытался припомнить, когда умывался в последний раз. Выходило, что в далеком детстве. Под конец он даже жмуриться позабыл, смотрел, как переглядываются над ним эти двое, непонятно что затеявшие.

А потом Майтимо отложил кусок материи, который несмотря на частые споласкивания из белого стал темно-серым, внимательно изучил Шуйру, словно в первый раз увидел, и хрипло протянул:

- Моринготто и тысяча валараукар… Кано, ты узнаешь? Ведь одно лицо. Моринготто…

- И даты совпадают, – тихо отозвался Макалаурэ. Теперь он смотрел на Шуйру не холодно или бесстрастно, а как-то иначе, Шуйра не мог дать этому названия. – Вот уж действительно: Андалайтэ…

Много еще потом было разговоров, споров и доказательств. Минула ночь, утро перетекло в день, жарко растопили очаг под огромным котлом воды. В купальне было так горячо, что Шуйра сомлел от тепла и новых впечатлений, поэтому происходящее запомнил урывками.

Щипало глаза от мыла и воды, щелкнули над ухом острые ножницы, полетели в грязную пену свалявшиеся темные прядки…

Сильно разболелся недавний ожог на руке, но от мази и мелодичного пения боль унялась, а белый бинт смотрится на розоватой коже чужеродно и смешно…

Одежда. Непривычная, тонкая, чистая. Как ни принюхивайся, не пахнет гнилью или чужим телом…

А та девушка, протягивая ему ложку и тарелку каши, почему-то всхлипнула и назвала кого-то бедным мальчиком…

Немного очухался он возле зеркала. Высоченного, от пола и почти до потолка. Поначалу Шуйре показалось, что здесь какая-то ошибка. Может, вообще зеркало с окном или картиной перепутали. Но нет, ошибки не было, в стекле отражалась пустая комната с тахтой, ширмой и бежевыми занавесками – как за спиной.

Конечно, Шуйра прекрасно знал, что такое отражение, и даже видел его не раз: в черных от грязи лужах, в лезвии ятагана, в гладко отполированных дверцах библиотечных шкафов. Рожа как рожа, не дурнее прочих, оба глаза на месте, рот не кривой, бородавок нет.

А сейчас на Шуйру смотрел эльф. Растерянный, бледный, которого с орком не спутаешь даже по пьяни и в кромешной темноте. Более-менее привычными были глаза – большие, серо-зеленые, потрясенно вытаращенные. Волосы еще мокрые после мытья, черные, как оказалось, только острижены по самые уши – с колтунами никто возиться не стал. В носу железное кольцо. Там, где металл соприкасается с кожей – россыпь красноватых гнойничков. Шуйре уже объяснили, что железо медленно отравляет его плоть, и надо как можно скорее избавиться от «украшения». Из левого рукава выглядывает кусочек бинта: там ожог, он замотан от запястья до локтя, хотя совсем не болит, и даже гнилыми струпьями толком не успел покрыться.

Какое-то время Шуйра тупо глядел на все это, то отходя от зеркала, то приближаясь, тщетно надеясь отыскать в этом чужом существе хоть какие-то знакомые черты и не понимая, как теперь с этим жить.

Макалаурэ вошел в тот момент, когда “орчонок”, уткнувшись в стекло носом, осторожно щупал пальцем гнойнички и пытался представить себя без них и кольца, а еще вообразить, какая ж у него была рожа в детские годы, что прониклись даже завсегдатаи библиотеки в цитадели. Смазливая, как есть смазливая. И теперь даже кажется понятно, что это такое…

- Повернись, – мягко велел Макалаурэ, и Шуйра без сожаления оставил зеркало за спиной. – Гораздо лучше. Ты сам хоть это понимаешь?

Шуйра пожал плечами.

- Ничего, у тебя будет время понять. Надеюсь, обратно к оркам больше не собираешься?

- Собираюсь. Я имею потребность рассказать всем истинный порядок вещей. Все оказалось слишком иначе.

Макалаурэ нахмурился, сел на тахту, кивнул Шуйре, чтобы устраивался рядом, взял его за подбородок и заглянул в глаза.

- Андалайтэ, ты всерьез думаешь, что там тебя кто-то послушает? А даже если послушает: ты думаешь, твой прежний Владыка это допустит?

Шуйра подумал и нехотя мотнул головой, попутно высвобождая подбородок.

- Но что тогда делать? – почти по слогам спросил он. Говорить не витиевато было сложно, но Шуйра старался.

- Жить. Пока что просто жить. Разберись в себе, в том, что тебя окружает. Книги другие почитай. Вылечись, наконец, для юноши своих лет ты очень плохо выглядишь. Не ошибусь, если предположу, что спустя пару сотен лет твоя прежняя жизнь доконала бы тебя. И дело даже не в железном кольце. Почему его сейчас не сняли, кстати?