– Бога ради, Рэйчел, я знаю, что у тебя стальные нервы. Просто я думаю, что ты совсем не понимаешь Зимнее управление.

– Я провела здесь полжизни. Думаю, я достаточно хорошо его понимаю.

– Со всем уважением, вероятно, ты просто не позволяешь себе понять. Не хочешь смириться с тем, что бестолочи вроде Харкера получают всю славу, пока мы делаем всю работу. Но они мелочны и дерутся между собой. Мы можем этим воспользоваться, чтобы побить их в их же игре.

– Да неужели?

Что с ней не так? Она должна быть благодарна Роджеру, но стоит открыть рот, как из него вылетают только колкости.

Роджер вздохнул.

– Все потому, что когда-то ты мне доверяла, Рэйчел. Я просто пытаюсь отблагодарить тебя и защитить.

– Я не нуждаюсь в защите.

– Только от себя самой. Помнишь, о чем мы говорили на том теннисном матче?

Сигарета Рэйчел превратилась в столбик пепла. Она выбросила ее в мусорную корзину. Рэйчел замерзла, устала и чувствовала себя опустошенной. Она не ответила.

– Ты спрашивала меня про Гонконг, каково это – жить в другой стране с другим языком. Я сказал, что это тяжело, даже спустя долгое время не можешь разобраться, о чем на самом деле думают люди, между вами всегда стоит невидимая стеклянная стена. Это одиночество. Думаю, тебе стоит решить, в какой стране ты хочешь жить, Рэйчел. Я буду поблизости, если понадоблюсь.

Когда он вышел, его кашель гулко раскатился по коридору.

Некоторое время Рэйчел сидела в одиночестве, глядя на выцветшие карандашные надписи на стене, которую она использовала как импровизированную доску. Роджер прав, и она это знала. Не высовывайся, ищи союзников, не отказывайся от ответных услуг, выжидай. Именно так все и работает. Именно так и действует Блум.

В ее памяти снова всплыло лицо Кулагина, а за ним маячило другое, словно враждебная планета. Широкий лоб, аккуратная борода. Лицо, сотканное из тьмы и душ умирающих. Она подумала о потерянных испанских агентах. Подумала о своей матери в Стране вечного лета и саде ее памяти, о ее голосе по эктофону. Империя покорила когда-то самый устрашающий рубеж, а Секретная служба стоит на страже империи. Когда Рэйчел поступила туда во время Великой войны, много лет назад, все это понимали. Они были так молоды, они были живыми. Никто не возражал продвинуть по служебной лестнице сотрудницу картотеки, и она начала анализировать радиопереговоры – мужчин не хватало.

«У тебя должно быть что-то более существенное», – сказал Роджер. А потом голос Харкера: «Мы знаем его людей».

Кто знает людей Питера Блума? Кто его проверял?

Было уже поздно, но у нее еще есть доступ к картотеке. Рэйчел села за стол, выудила из-под груды пыльных бумаг эктотерминал и набрала запрос. Полчаса спустя она была на пути к дому, а в сумочке лежала коричневая картонная папка.

Когда на следующий день Питер Блум проснулся, его дом в Нижнем районе Летнего города выглядел совсем не так, как полагается.

Открыв глаза, он увидел, что лежит голым на полу пустой сумрачной комнаты с неровными стенами из песчаника, покрытыми написанными мелом символами и темными ржавыми потеками. Выглядела она как камера пыток. В воздухе пахло копотью и дымом.

Питер выругался. Видимо, он заснул, и дом воспользовался этим, чтобы вернуться к прежнему состоянию.

Как и все в Стране вечного лета, дом состоял из душ. Каждый кирпичик – лусит, твердое вещество, остающееся после полного угасания души, потерявшей все воспоминания. Тысячелетия назад Старые мертвые (так эсхатологи называли потерянную цивилизацию, предшествующую современной эре) собрали их и создали Летний город. Затем древние здания исчезли. После изобретения эктофона на пороге нового столетия загробную жизнь научились использовать, и прибыли английские мертвецы. Эфироархитекторы перестроили город, включая дом Питера, превратившийся в особняк в викторианском стиле, подходящий для джентльмена. Но кирпичи сохраняли чужие воспоминания, и если вовремя не показать, кто здесь хозяин, они просачивались наружу.

Питер чувствовал себя опустошенным и ослабевшим. Он истощил всю прану до полного оцепенения, вот дом и вышел из-под контроля. Но почему? С внезапным приступом ужаса Питер понял, что воспоминания о предыдущем дне слишком рваные, а это первый признак угасания. Он знал, что был в Мадриде. Но выяснил ли там что-то нужное, прежде чем это забыл?

К счастью, Фонтан по-прежнему стоял на месте – похожий на лампу постамент с латунным наконечником и кнопками, соединенный трубкой со стеной. Питер крутанул диск вызова. Комнату залило яркое и теплое сияние праны, сферы размером с пламя свечи.

Питер подставил ладони, и нити жидкого света из сияющей сферы полились в них. Он выпил этот свет, и мысли наполнились вкусом приправленной медом каши. Его наполняла концентрированная жизненная энергия, и память постепенно возвращалась, как фотография в проявителе. Он снова мысленно пробежался по вчерашнему дню и заполнил провалы.

Устав после встречи с Инес, он все же заставил себя написать два рапорта, как всегда, один – зашифрованный, своему куратору Джорджу, другой – для Си, шефа Летнего управления. Обычно два отчета были идентичны, но требовалось посоветоваться с Джорджем относительно присутствия в Испании Джугашвили, прежде чем посылать рапорт Си.

Питер попытался мысленно перенестись к одной из закладок – эктофону на аккумуляторах для записи сообщений, но маячок оказался неактивным. Это было вполне в порядке вещей – аккумуляторы эктофона работали меньше недели, а заменять их приходилось вручную. Однако маячки двух запасных эктофонов тоже не работали. Видимо, Джордж уехал из страны, а его оперативники забыли поменять батарейки. Вымотанному мысленными путешествиями Питеру не осталось другого выхода, кроме как отправить неотредактированный отчет Си по эктопочте. Курьер-призрак принес ответ почти мгновенно, с требованием прибыть ровно в девять утра. Мертвый глава разведслужбы никогда не спал – в отличие от слишком утомленного заданием Питера.

Полностью проснувшись и влив в себя прану, Питер бросил мысль в грубые стены. Пыточная качнулась, словно смущенно пожимая плечами, и превратилась в приятную комнату с белыми обоями, мягким бежевым ковром и занавесками на окнах. Она была маленькой и голой, по образу и подобию его прежней квартиры в Кембридже, в ней было совсем мало личных вещей, не считая толстого дневника на столе, закрытого душой-замком, который мог открыть лишь его собственный лусит.

В какой-то мере Питеру было жаль, что дому приходится носить маску. Да и так ли важно, как выглядит дом, если в конечном счете все это – эфир и души? Уже несколько десятилетий физики знали, что даже мысли живых – всего лишь узелки водоворотов в эфире. В четвертом измерении Страны вечного лета каждый узелок можно было развязать, и тем самым призрак изменял реальность силой мысли, но для поддержания текущей конфигурации требовалась энергия.

Маленькие эфирные часы на столе показывали десять минут девятого утра по Гринвичу. Он еще успевал в Летнее управление к девяти.

Питер взглянул в гиперзеркало – высокую призму полированного лусита в серебряной раме, единственный предмет мебели в комнате помимо стола. Гиперсветовое отражение представляло собой трехмерный образ, и Питер осмотрел себя со всех сторон. Внутри призмы стоял обнаженный мальчик лет одиннадцати, темноволосый, круглолицый, с красивыми серыми глазами и серьезным выражением.

Питер посмотрел на изображение и сосредоточился. В одно мгновение мальчик вырос и превратился в молодого человека с более объемным брюшком, чем хотелось бы, треугольником темных волос на лбу и задумчивым выражением лица. Питер создал из эфира одежду – черный костюм в полоску, ботинки-оксфорды, элегантный галстук и золотые часы на цепочке. Взмахом ладони он завершил наряд шляпой и плащом. Это его удовлетворило. Питер пошел к двери и наступил на что-то твердое и продолговатое.