Земля моя, кормилица моя,

Какой печалью ты меня вскормила?..

2.

Попробуй оторви меня теперь

От этих бухт в сиянии и пене,

От августовских выжженных степей,

От моряков, погибших в Эльтигене,

От обелисков с жестяной звездой…

Ох, сколько их над миром засветилось…

Так время развело, что ни вдовой,

Ни дочерью – никем не доводилась.

Так годы развели и расстоянья.

Но с каждым часом горше и честней

Наследую великое страданье

От горя почерневших матерей.

И тоже признаю простую власть

Большой земли с полями и морями —

В горсти зажать, лицом в нее упасть,

Уйти в нее – цвела б она над нами.

Наследую последние права

Любить ее, покуда хватит силы,

И матерью ту землю называть,

Где отчий дом и братские могилы.

Сразу отмечу, что первое стихотворение в «Колее» завершается мно-

готочием, которое в последующих изданиях превратилось в вопроситель-

ный знак с многоточием.

Первое  стихотворение  уникально  тем,  что  каждая  строфа  в  нем

вполне  самостоятельна,  не  автономна,  но  самодостаточна,  как  отдель-

ный, цельный, связный и завершенный текст. Первая и вторая строфы,

400

в свою очередь, образуют восьмистишие, в котором сталкиваются двой-

чатки смыслов: любовь и смерть – пространством (суша – море) и време-

нем. Третья и четвертые строфы срастаются во второе восьмистишие –

портрет силы, вечной молодости, красоты и страсти, не дающей веслам

просохнуть. Пятая и шестая строфы – это отдельные части поэтического

звучания, музыки: стихотворение здесь – поэтический концерт (инстру-

менты – время, стихи и душа, страсть, земля), концерт четырехчастный

(редкая композиция в музыке скрипичной и симфонической). Но Майя

Никулина  это  делает.  Точнее,  не  делает,  но  улавливает,  «услышивает»,

слышит душу, землю и стихии, когда, в свою очередь, душа слышит все,

земля держит все, и море носит, как время, вечного странника. Великое

стихотворение. Одно из моих самых любимых.

Бабья трава

Дыханием, желанием единым

Утрату одолеть и превозмочь,

Осилить два коленца соловьиных

И повторить торжественную ночь

С боярышником, тесным и пахучим,

В древесной влажнодышащей толпе,

Где мелким блеском, кратким и колючим,

Блестит кремень на выбитой тропе,

Где наши разноцветные палатки

Большим венком уложены в траве

Под берегом, где ласточки и лодки

Живут в таком стремительном родстве,

Что ты, устав от долгого ночлега,

От легковерных дружеских забав,

Перелетел по лодкам через реку,

Реки не расплескав.

Стихотворение, как и все у Майи Никулиной, живет на предельной

скорости (и языка, и мысли, и ритма, и дыхания, и музыки, и силы-энер-

гии:  вообще  стихотворение  гениальное  как  perpetuum  mobile,  вечный

двигатель, движитель и себя, и времени – в любую сторону, у Майи Ни-

кулиной – вперед и вверх). Стихотворение – движение: здесь поэтическая

кинетика разрывает в клочья языковую, речевую и мыслительную (рецеп-

торную тоже) гравитацию. В нем сливаются в одно три вида движения:

душевное (одоление утраты), онтологическое (время, светила) и физиче-

ское (вода, хляби, путешествие, перебег по лодкам с берега на другой (яв-

401

ное эхо Мандельштамово, эхолалия «Разговоры о Данте»: скачки ума по

смыслам, как по джонкам (лодочкам китайским) через реку (Янцзы? Где

ласточки?)). Есть здесь и еще одно движение – «стремительное родство»

как синтез всего живого со всем, что может быть и стать живым («лодки»,

«палатки»). Это стихотворение, как вода живая, оживляет, одушевляет и

«острастивает», наделяет страстью все на свете. Волшебные стихи.

Между книгами «Бабья трава» (1987) и книгами «Стихи» (2002) и

«Стихи» (2003) – 15–16 лет. В эти полтора десятилетия могла и должна

была появиться еще одна (или две) книга стихотворений. Стихи, создан-

ные в этот период, частично вошли в названные сборники, а также в пер-

вый том двухтомника. Из них я также покажу одно стихотворение.

Таскать корзины и бутыли

В подвал, в сухую темноту,

Руками, белыми от пыли,

Соприкасаясь на ходу.

Закончить день, вернуться к сроку.

Свечу задуть и дверь закрыть

И лечь, как лодки – боком к боку, —

О чем без света говорить…

Но видеть сны – поля, погоду, —

И утром, наклоняясь к гряде,

Даруюшего свет и воду

Молить о солнце и дожде,

Просить защиты и покоя,

Смотреть, как замыкая сад,

Деревья, мутные от зноя,

Как тень от облака висят,

Качая белую ограду…

Закрыть глаза и наконец

Любовь оливы к винограду

Принять как высший образец.

«Жить естественной жизнью» – Пушкин. У Майи Никулиной всегда

был, есть и будет культ земли. Майя – поэт уникальный: она поэт и возду-

ха, и воды, и огня, и земли – одновременно. Причем ипостаси эти вполне

равноправны. Это стихотворение полно жизни и ожидания путешествия,

вернее,  продолжения  жизненного  путешествия  –  путешествием  иным

(прахом в земле: земля – к земле; душой – всюду): отсюда люди земли

ложатся, как лодки (боком к боку); они (люди) всегда готовы к отплытию

402

(ясно – куда) и видят земные сны, полные трудов и забот, которые и обе-

спечат им в грядущей вечности (хотя бы персональной, своей, родной)

становление и старое-новое существование любовью оливы к винограду.

Потрясающе просто. И невероятно глубоко-высоко и прозрачно ясно. Эти

стихи и новые, которые появились уже после 2003 года, ничуть не изме-

нились: они такие же молодые, стремительные и грозные. Грозные своей

прямотой, чистотой и абсолютной честностью.

Новые стихи («Урал». 2010. № 11). В последние год-два Майя Пет-

ровна часто заходила-забегала в Союз писателей (Дом писателя), особен-

но тогда, когда мы записывали беседы с ней, и почти всякий раз прино-

сила новые стихи. Светлые (и по дыханию, и по скорости все такие же

стремительные), сильные и красивые. Вот одно из них.

Только вдруг, различив следы

Птицы, порхнувшей из гнезда,

Ты припомнишь, откуда ты

И зачем ты пришел сюда.

Только выскользнув из сетей

Переулков и площадей,

Перекрученных, – как чалма, –

Желтый – солнце и синий – тьма, –

Только выбравшись из тенет

Домотканых цветных трущоб,

Выйдя враз из пяти ворот,

Затворяющих гору,

Чтоб

Из других долин и времен,

Прикрывая ладонью взгляд,

Зажимая блаженный стон,

Обернуться на вечный град...

Так старик, большеротый гном,

Не скрывая дурной слезы,

Смотрит в меркнущий окоем

Нежной порченой бирюзы,

Не затем, что так хороша

И прекрасней не может быть,

А затем, что она – душа,

И другой ему не нажить.

И  вновь  (как  и  все  у  Майи  Никулиной)  стихи  из  Путешествия.

Но стихи иные: поэтический тон Майи Никулиной всегда серьезен, очень

редко в них мерцает улыбка, правда, так улыбаются глазами – улыбка гла-

403

зами, взглядом. В этом же стихотворении тон (тональность, интонация,

речевая походка, нет – поступь) сверхсерьезен. Почему? Оказавшись на

чужбине, душа, возможно, ощутила чужбину иную – главную? (Не хочет-

ся произносить это слово.) Душа – из других долин (русских), из других

времен  (каких?).  И  старик  страшноватый,  а  может  быть,  чудаковатый,

с  дурной  слезой  в  глазу,  глядя  в  небесную  бирюзу  (порченную  –  как?

чем?  –  временем,  резцом?),  смотрит  в  себя  –  в  душу  свою.  Потрясаю-

щее стихотворение. Хореический анапест – суровый метр-ритм. Мужская

сплошная рифма. Анжамбеманы. Мужественные, мужские стихи. Здесь