поэтов). Майя Никулина рассказывала, как ее поразили (в четырехлетнем

возрасте) стихи Лермонтова, в частности, его «Демон», вот эти строки:

Затихло все; теснясь толпой,

На трупы всадников порой

Верблюды с ужасом глядели;

И глухо в тишине степной

Их колокольчики звенели.

385

Разграблен пышный караван;

И над телами христиан

Чертит круги ночная птица!

Не ждет их мирная гробница

Под слоем монастырских плит,

Где прах отцов их был зарыт;

Не придут сестры с матерями,

Покрыты длинными чадрами,

С тоской, рыданьем и мольбами,

На гроб их из далеких мест!

Зато усердною рукою

Здесь у дороги, над скалою

На память водрузится крест;

И плющ, разросшийся весною,

Его, ласкаясь, обовьет

Своею сеткой изумрудной;

И, своротив с дороги трудной,

Не раз усталый пешеход

Под божьей тенью отдохнет…

Небо, воздух, вся природа, наконец, сам Бог – с ужасом, глазами вер-

блюдов глядят на побоище. И над всем этим круги черной ночной пти-

цы и тень божья! Уверен, что человек рождается поэтом (когда слышу,

и довольно часто: буду писать, мучиться, страдать и, может быть, стану

поэтом, – всегда удивляюсь – что вдруг? – стихописание, версифицирова-

ние – занятие игровое; поэзия, поэзиеговорение, поэзиедумание, поэзие-

видение – дар первородный, то есть недремлющий по 30–40 лет; он про-

явится  сразу:  Лермонтова  как  поэта  «разбудил»  в  детстве  (глубоком,

в 3–4 года) вещий и странный сон, ставший затем дежавю; Майю раз-

будили лермонтовские божественные верблюды, сам Лермонтов, взгляд

и  взор  Природы  на  дикость  человеческую).  Поэт,  родившись  таковым,

проявляется в раннем, нежном возрасте, как Лермонтов и Никулина, как

Пушкин и Мандельштам, как Блок и Есенин. Майя Никулина до сих пор

вспоминает силу воздействия на нее, четырехлетнюю, этих стихов, и про-

изошло это в 1941 году: Майя ощутила себя поэтом – и началась самая

большая и самая страшная война…

В школе Майя училась легко (все учебники прочитывались, просма-

тривались заранее, до начала учебного года, наперед). Это – как голод.

Познание – голод. Голод, который Майя Никулина узнала в годы военно-

го детства: мы – дети войны! – чудовищный оксюморон, но номинирую-

щий жизнь – жизнь особую, полную полунищенского существования, по-

луголода, которые приблизили – вернули – человека к земле, к растениям,

386

к травам, к картофелю, наконец! Город превратился в огород. Дворики и

дворы, скверы и пустыри перекапывались, вскапывались и засаживались

картошкой.  Ребятишки  жили  своим  детством  между  землей  (в  прямом

назначении) и небом (тоже в прямом значении – мечтой о победе, ожида-

нием победы. Победы). Поймут ли дети гламура детей войны? Не думаю.

Не в бою роковом,

Мне от долгой тоски помирать…

А уже за холмом,

За шеломенем русская рать.

– Ярославна, жена,

Голубица, кукушка, вдова,

Что ты ликом темна,

Что стоишь ни жива ни мертва,

Не бежишь со двора,

Лиходейку-разлуку кляня?..

Ярославна, сестра,

Или ты не жалеешь меня?..

Иль утешилась, девка,

Дареной обновой какой,

Скоморошьей припевкой,

Юродивой правдой кривой?..

– Не под вражьей рукой,

Не за черной проклятой рекой –

Незакатной звездой

Над беленой стеной городской,

От печали лихой,

Рукавом закрывая глаза…

Все уходят, уходят,

Никто не вернется назад.

У Майи Никулиной свои, очень сложные, пристрастные, полноду-

шевные и полночувственные отношения: она чувствует войну, как Ярос-

лавна, как Ева и как женщина. Она ощущает и осознает войну как дитя

ее, как ее сирота. Она знает войну как поэт, как мыслитель, как историк.

Майя Никулина знает – досконально – ход всей Великой Отечественной.

Майя Никулина знает все войны, прокатившиеся по русской земле. Майя

Никулина знает все войны (с античности до наших дней). Но видит в них

не только катастрофу и гибель – прежде всего она видит в войне челове-

ческую, мужскую, воинскую доблесть, силу, стойкость, отвагу и героизм.

387

Взгляд Майи Никулиной на войну – это взгляд сначала гомеровской гре-

чанки, царицы, жены, и только потом – историка и свидетеля. Ее рассказы

об обороне Севастополя, о Керченском десанте, о Сталинградской битве

и т. д. бесконечны: она знает сотни имен полководцев, офицеров-героев,

героев – под стать древнегреческим, божественным Ахиллесам, Парисам

и Одиссеям (Одиссей – любимый никулинский герой). Она знает все де-

тали, точное время и конкретное место самых героических боев, сраже-

ний и битв (слава Богу, рассказы эти существуют в аудиозаписи). Взгляд

Майи Никулиной на войну – это взгляд матери.

Вытянули рученьки по швам.

Положили в тот печальный ряд,

Где, согласно ранам и годам,

Мальчики убитые лежат.

Сколько мне заступницей дрожать

Возле колыбелей и могил –

Как бы ты души не отлежал,

Ноженьки б свои не застудил.

Пахнет неожиданной весной.

У тебя земля под головой.

Первые черемухи в слезах.

На губах земля и на глазах…

Птица засвистела не дыша.

Сыплется каленая хвоя…

До чего сегодня хороша

Вечная соперница моя…

Стихи потрясающие своим шаровым хронотопом: они охватывают

все времена и все пространство Земли. Они адресованы одновременно и

живым и мертвым: прошлому, настоящему и будущему. Пророческие сти-

хи. Стихи, содержащие в себе, источающие из себя три разнонаправлен-

ных (веером, в стороны, вверх, в землю) потока глубинных одновременно

эмотивных и онтологических смыслов. Первый поток – заступничество

за всех живых и мертвых, сопротивление смерти; второй – сопротивление

беспамятству (во всех смыслах) – «как бы ты души не отлежал»; третий

поток  –  слиянные  весна  и  смерть,  и  птица  певчая,  и  песня  побуждают

только к жизни, к заступничеству, к обороне жизни, памяти и любви. Ве-

ликие стихи.

388

Майя Никулина до сих пор переживает оборону (вторую, от немцев)

Севастополя и утрату его Россией после распада СССР. Подлинная боль

глубоко темнеет в ее светлых глазах.

Балаклавское шоссе

На месте великой тревоги,

Кровавых боев и потерь,

По всей Балаклавской дороге

Сажают деревья теперь.

Сравнялись могильные кромки.

И по истечении лет

Погибших героев потомки,

Наследники славных побед,

Ведомые долгом и правом,

Печальную память земли

Под общий венчающий мрамор

Торжественно перенесли.

Цветы на литом парапете,

Эпический бронзовый гул,

Счастливые строгие дети

Почетный несут караул.

А здесь только солнце степное,

Высокая даль, синева,

Качается полдень от зноя,

Пылится и сохнет трава.

С дороги сверну и заплачу

Над горькой осенней землей,

Над чашей Максимовой дачи –

Огромной, горячей, пустой…

Кто  сегодня  после  нас  сохранит,  понесет  «печальную  память  зем-

ли»? Потребительское общество, вообще тотальный потребитель печаль

не потребляет. Потому что печаль не товар. И память не товар. И куль-

тура не товар, потому что культура – это традиция, и традиция – память.

Неужели  только  война,  большая,  огромная  –  больше  огромной  страны

(«Вставай, страна огромная!») вернет память современному русскому че-

ловеку?

Майя Никулина помнит, как пришла Победа. Как воздух и свет из-

менили  свое  качество:  они  стали  яснее,  стало  легче  и  светлее.  Победа

внесла ясность: мы выстояли, несмотря ни на что.

389

В горчайшем и победном сорок пятом,

Когда весна сбывалась на земле,