Задумаешь понять,

Да по ветру развеешь.

Затеешь вспоминать –

И вспомнить не успеешь.

Это стихотворение метаэмоционально насквозь: оно не о любви и не

про любовь. Оно есть само по себе вещество любви. Язык в нем свобод-

нее, вольнее и многозначнее птичьего щебета, посвиста ветра в осенних

голых  плетях  виноградника.  Это  уже  не-язык,  но  чистые  смыслы,  точ-

нее – их мышцы. Мышцы смыслов: сила невероятная сталкивает конец

и начало, сращивает их и гонит по кругу жизнь-смерть-любовь-жизнь-

382

смерть-любовь. Это песня соловья: если попросить его убрать все свои

трели и коленца и издать единственный, главный звук (не тон, не ноту –

но звук!), – то он запоет – выдохнет ультразвук, от которого полопаются

стволы сосен и опадет июньская крепкая листва. Это – ультразвуковые

стихи.

После трагической гибели Геннадия Шнайдера Майя Никулина соз-

дает цикл «Г. Ш.» из пяти стихотворений (о нем мы также поговорим

позже), в которых проступают, как палимпсест (иконный: более древнее

изображение лика любви мерцает и просвечивает сквозь верхний слой

более позднего иконописного рисунка), как отражение неба в воде, уже

отразившей лес и само небо, отраженное лесом, его листвой («Отража-

ется небо в лесу, как в воде, – и деревья стоят голубые…» – В. Высоц-

кий), в которых светятся и эхолалируют семь четверостиший процити-

рованного «Любовь моя бедна….»; особенно первая, третья, шестая и

седьмая строфы: любовь-смерть-любовь, и все это – жизнь, но уже иная.

Эта жизнь состоит из дожизни, из собственно жизни и из послежизни.

Очевидно, что стихотворение «Любовь моя бедна…» представляет со-

бой архетекст не только цикла «Г. Ш. », но и всей «любовной» лирики

Майи Никулиной (вообще-то, поэт всегда и везде говорит, плачет и поет

о любви).

Не буду больше говорить о друзьях Майи Петровны: когда выйдет

ее аудиокнига в печатном виде, у читателя появится счастливая возмож-

ность услышать/прочесть рассказы о них из первых уст.

Свою  книгу  «Имена»  (вторая  по  счету)  Майя  Никулина  подарила

мне сразу после ее выхода в свет с такой дарственной надписью: «Юре

Казарину.  Желаю  Вам  грозной  судьбы.  М. Никулина»  (это  произошло

после собрания литобъединения, и мы еще были на вы). Этот инскрипт,

содержащий  необычное  (ну,  явно  не  банальное)  пожелание,  определил

течение, скачки, провалы и взлеты всей моей жизни и судьбы. Пожелать

грозной судьбы – все равно что пожелать беды, несчастья, испытаний и

много еще чего горького и тяжкого. Но ведь судьба поэта иной и не быва-

ет (за редчайшим исключением). Поэт всегда в драме, в трагедии, в ката-

строфе, если он, конечно, не велеречивый и бесталанный глупец – глупец

самодовольный. Так оно и есть. У Майи Никулиной судьба, несомненно,

грозная.

Есть люди, которые живут только жизнью. Есть люди, живущие ис-

ключительно  воображением  –  в  мире  своем,  строящемся  фантазией,  –

живущие  жизнью  «внутрижизненной».  И  есть  люди,  которые  живут  и

жизнью, и воображением. Первые – прагматики, «конкретики», материа-

листы, считающие, что мир познаваем и все познаваемо до конца (наив-

383

ный позитивизм). Вторые – мечтатели, маниловы, часто это или дураки,

или хитрецы, или художники-примитивисты (в широком смысле). Тре-

тьи  –  деятели,  они  креативны,  изобретательны  и,  как  сегодня  говорят,

успешны. Есть люди, которые совмещают в себе черты всех описанных

типажей.  Майя  Никулина  –  другая.  Иная.  Она  успевает  и  жить,  и  тво-

рить иную жизнь, и создавать, сотворять абсолютно новое, невиданное

(ее стихи, ее проза, ее исследовательская, научная проза), неслыханное,

ультразвуковое,  ультратактильное,  ультрарецепторное  в  целом.  Майя

Никулина совмещает в себе черты и человека, и «дочеловека» (незнание

ничего, напомню, – есть до-знание до-всего), и «послечеловека»: она как

поэт существует, повторю, одновременно в праматерии, в материи (в ан-

тиматерии) и в постматерии. Таково свойство и качество ее поэтического

сознания.

Так среди прочих щедрот,

Летних, садовых и влажных,

Вздрогнешь и вспомнишь однажды –

Господи, липа цветет!

Мед от земли до небес,

Утренний воздух дареный –

И среди прочих чудес –

Венчик ее оперенный.

Ласковый шелковых пух

Бедные губы щекочет –

Слово не найдено. – Дух.

Дышит.

И дышит, где хочет.

Но быть, существовать  таким поэтом Майя Никулина может только

в жизни – в реальной, медвяной, знойной, терпкой, влажной, цветущей,

горькой, страшной, счастливой, любимой, теплой и живой. Дух дышит,

где хочет… Sic! Дух там, где свет, свет любой: и белый, и серый, и чер-

ный, и иной. Сила духа, сила света дана тому, кто одарен и озарен, и го-

тов к воспалению светом. Человек должен быть сильнее себя, чтобы вос-

пользоваться таким даром. Гений – тот, кто сильнее себя. Такова Майя

Никулина.

Майя  Петровна  Никулина  родилась  9  февраля  1937 г.  в  Свердлов-

ске  в  семье  лесного  специалиста,  выходца  из  дворян.  Очевидная  авто-

характеристика Майи Никулиной содержится в ее же мыслях и словах,

адресованных  Алексею  Решетову:  «Он  был  представителем  совершен-

но  особого  поколения:  с  ним  и  доживали,  и  выдыхались  две  великие

384

российские  культуры  –  дворянская,  ведомая  идеалами  чести  («Мой

долг  –  служить  Отечеству»),  и  крестьянская,  естественно  включенная

в природный круговорот (землю надо любить); и именно они, эти отцы

и дети, спасли нашу культуру и память после – тогда говорили именно

так  –  Великой  Октябрьской  Социалистической  революции  и  Великой

Отечественной войны. Лишенные имен, земли, дома и быта, они удер-

жали главное – язык и традиции» («Урал». 2002. № 12). И в Майе Нику-

линой, и в Алексее Решетове, следует заметить, дворянская культура не

выдохлась (до конца), кто общался с этими поэтами и людьми, знает и

помнит ощущение серьезной силы достоинства и чести, сдержанности

и душевной глубины, обеспеченной родовой энергией благородства, на-

копленной многими поколениями предков, т. е. семьи. И если Ахматова

была охранителем и хранительницей таких традиций и такой культуры

в  Петрограде-Ленинграде-Санкт-Петербурге,  то  Никулина  делала  то

же самое, – природно, естественно, твердо и уверенно защищая свое, –

в Свердловске-Екатеринбурге. Язык и традиции – здесь суть то, что хра-

нимо и защищаемо, и одновременно они суть орудие защиты – мощное,

совокупное, несокрушимое и неотразимое. Сегодня это особенно важно:

язык  и  традиции  в  «эпоху  бездуховности»  (словосочетание  вызывает

улыбку, но остается пугающе точным, называющим все как есть), в эру

денег – единственное, что осталось у русского и любого народа, что оста-

лось  у  нас  и  всех,  кто  отчетливо  видит  и  представляет  себе  очертание

и пыльное вещество посткультурного пространства и времени. Язык и

традиции (как память) пока еще защищают себя. Нами. Что будет даль-

ше? Второе пришествие хама? Грядущий хам (Д. Мережковский) – гость

неотвратимый. И он уже здесь.

В доме Никулиных традиции были сохранены: была отличная биб-

лиотека (поэзия Серебряного века и классика), была семья, живущая лю-

бовью и трудом, три поколения жили вместе душа в душу, сохраняя свой

язык, свою культуру, свой дух. Майя – человек жизни и книги. Читать она

начала с четырех лет и сама освоила классику. Лермонтов – первая любовь

(а поэзия – вообще увлечение отца, посещавшего в столицах поэтические

вечера и Северянина, и Маяковского, и других популярных в те времена