Форма инженера ввела меня в заблуждение. Я вспомнил давний разговор в петербургской гостиной. Он был, конечно, летчиком. Один из самолетов на озере принадлежал ему. Это могло стать моим первым путешествием в летающей машине, построенной не мной. Мне было любопытно исследовать различия.

– На «Эртце»? – спросил я.

– Это единственный двухместный самолет. Вам раньше приходилось работать наблюдателем?

– Нет, скорее нет.

– Это забавно. – Он снова рассмеялся, по-прежнему язвительно, как будто я сумел обойти его в какой-то игре. – Что скажете, Хрущев?

– Если ваше начальство согласно…

– У меня нет начальства. Я летчик. Как и танкисты, мы – сами по себе. Мы слишком ценны, чтобы заставлять нас терпеть всю эту болтовню. Я скоро вылетаю, у меня есть дело в Одессе. Вы знаете церковь Победителя?

– Странное название для церкви. – Я решил сыграть в его игру, какова бы она ни была. Но мысли о Коле не оставляли меня.

– Не правда ли? В самолете есть карта. Вы можете обозначить на ней позиции. – Он как будто преисполнился отчаяния. Все его идеалы исчезли. Он хотел за что-то отомстить, но не мог отыскать виновных. Мне следовало бы опасаться его, но я пытался перестать думать о Коле – и еще изо всех сил стремился полетать на самолете.

Петров отдал честь майору Пережарову.

– Господин майор, этот офицер будет мне очень полезен в качестве наблюдателя. Он может также передавать сообщения непосредственно английским офицерам. Я хотел бы взять его с собой в полет.

Пережаров пожал плечами:

– Как пожелаете.

Простившись с капитаном Уоллисом, я покинул особняк и направился с неожиданно примолкшим Петровым к берегу озера. Маленький деревянный причал восстановили и протянули туда, где были пришвартованы гидросамолеты.

– Вам знакомо устройство «Эртца»? – спросил Петров.

– Я знаю, что немцы отказались использовать их в военных целях.

– Не совсем. Вот так мы его и получили. С этой машиной дьявольски трудно управляться, но в ней есть особая прелесть. Малышка «Ганза» – просто сокровище. Вы даже не почувствуете, как она взлетает и приземляется. Как стрекоза. Но «Ганза» – одноместная.

– Вы управляете обоими самолетами?

– Я единственный оставшийся авиатор. У вас имелся какой-то опыт воздушных полетов? Кажется, Коля упоминал об этом.

– Мой самолет был экспериментальным.

– Да. – Он задумался. – Конечно; в Киеве.

– Я Коле очень обязан.

– Вы – из его ближайших друзей? Он был по-настоящему богемным человеком, но осознавал свое предназначение.

– В политике? – Я пожал плечами. Мне никак не удавалось ухватить нить разговора.

Мы дошли до конца причала.

– Жарко, как в пекле, а? – Петров снял фуражку. – Там прохладнее. – Он, казалось, тосковал по небу. Солнечный луч отразился от его монокля. Стекло сверкнуло подобно глазу дракона. – Вам, однако, удалось выжить. Вы отчасти мошенник, не так ли? И так попали в разведку.

Я сделал вид, что не заметил оскорбления:

– Это было единственное, что я мог сделать.

– Шпионить.

– И заниматься саботажем. Мне следовало наилучшим образом использовать свои инженерные способности. В борьбе с врагом.

– Вы всегда были против красных?

Я удивился, почему он так тщательно меня допрашивает:

– Я решительно сопротивлялся им.

– Вы с Колей расходились во мнениях?

– Только в этом вопросе.

– Я его поддерживал. Я был за Керенского, понимаете? Мы все виноваты.

– Революция Керенского стоила мне академической карьеры.

Петров посмотрел вниз, на радужные масляные разводы на воде.

– Мы все виноваты. Но мы с вами пережили Колю.

– Виноваты? В чем?

– В том, что не прислушались к нашим сердцам. Каждый может предвидеть будущее, разве не так? Дело в том, что мы отказались принять то, что увидели.

– Будущее?

– В кофейной гуще или на наших ладонях. В колоде карт или в очертаниях облаков.

– Я не суеверен. К сожалению, я рационалист.

– Ха! И вы живы – а Коля мертв. – Он окликнул механиков, лежавших на траве у самого берега. – Нам понадобится «Эртц».

Потом его внимание, казалось, привлекли стоящие вдалеке ивы.

– Мы сейчас отправимся? – спросил я.

Петров поморщился.

– Почему бы и нет? – Он погрузился в свои мысли. Я подумал, что он слишком непостоянен. – Есть кое-что, что я хочу сделать. Ради будущего.

Я предположил, что он думает о смерти и хочет написать завещание.

– Хотите передать это мне?

– Что? Да, если пожелаете. – Он потер пальцем левое веко, потом усмехнулся. – Если пожелаете. Так вы не можете предвидеть будущее? А ведь вы ученый!

Возможно, он позаимствовал что-то из модного мистицизма в доме Михишевских, что-то у своей сестры Лолли, той Наташи из минувших счастливых дней.

– Идемте.

Я возвратился с ним в особняк, в маленькую комнату на первом этаже; теперь в ней обитало несколько человек, а раньше она была кладовкой. Здесь все еще пахло хлебом и мышами. Из-под матраца Петров вытянул непочатую бутылку французского коньяка.

– Вы такой любите?

– Когда-то любил.

– Хорошо. Мы выпьем. За Колю.

– Не могу отказаться.

Мы расположились на подоконнике. За окном был виден неопрятный огород. Двое рядовых пытались привести его в порядок. Они работали умело, как крестьяне. Петров откупорил бутылку и вручил ее мне. Я пил медленно, с удовольствием. Он нетерпеливо отобрал у меня коньяк и запрокинул голову, выпив почти половину одним глотком. За время войны его горло, очевидно, загрубело. Он вернул мне бутылку. Я сделал большой глоток, но в бутылке еще оставалось немало. Петров разразился неприятным смехом, запомнившимся еще с петербургских времен, одновременно напряженным и негодующим. Он прикончил бутылку, оставив на дне лишь несколько капель:

– Вот как пьют авиаторы. Нам это необходимо. Вы слышали о тех глупых ублюдках, которые тянули самолеты на санях несколько сотен верст, чтобы сражаться за Деникина? Какова энергия, а?

– Выпивка не помешает вам управлять самолетом?

– Наоборот, поможет. Я последний оставшийся в живых из целой эскадрильи.

– Я знаю, каково это, – к тому времени я уже был слегка пьян, – потерпеть крушение.

– Знаете? – Он улыбнулся.

– Я сконструировал несколько экспериментальных самолетов. Я потерял управление, испытывая один из них. В Киеве.

Он опустошил бутылку.

– Все из-за братьев Райт. Черт их побери! И все изобретатели… Фауст не заслужил спасения.

– Может, вам лучше отдохнуть? – предложил я, не понимая его намеков.

– Очень скоро, доктор. – Он порылся под матрацем. – Очень жаль. Это была последняя бутылка. Теперь отправимся в высший мир.

Выпив, я нервничал гораздо меньше. Мы пошли к озеру; «Эртц» уже подготовили к полету. Пропеллер работал, поднимая волны. Механики, благодарные за дуновение ветра, держали самолет за хвостовое оперение и огромные задние крылья – так казаки могли бы удерживать опутанного веревками дикого, непокорного жеребца. Запах керосина казался приятным. «Идите вперед, – сказал Петров. – Садитесь в переднюю кабину. Там найдете ремень безопасности. Пристегнитесь. Рядом очки и прочая ерунда. Все, что вам понадобится». Он засунул что-то массивное, завернутое в ситцевую тряпку, себе под куртку. Я подумал, не бомба ли это. Я поначалу сомневался в том, что смогу добраться до кабины. Фюзеляж был сделан из дерева и ткани. Но мне удалось взобраться на качающийся самолет, цепляясь за стойки, и в конце концов усесться в маленькую кабинку наблюдателя с сиденьем и рукоятями, на месте которых в другой кабине располагались контрольные приборы. Изнутри в кабине был закреплен бинокль, здесь обнаружились также пистолет в кобуре, полевая сумка и планшет, несколько карандашей и летные очки, резина на которых истерлась и затвердела. Я был по-прежнему в кафтане, пистолеты давили мне на бедра, я уселся и закрепил ремень безопасности, потом надел очки. Петров сел сзади и начал подавать сигналы. Двигатель и пропеллер, конечно, производили слишком много шума, поэтому бесполезно было даже пытаться разговаривать.