– Ну, вот теперь я спасен! Можно немножко вздохнуть и отдышаться.

На следующий день после приезда Иван Петрович дал интервью лондонской прессе. В большом зале посольства собрались английские журналисты». (Майский, 1980. С. 194.)

Есть ли в современной России хоть один ученый, чей визит в Лондон вызвал бы сенсацию, чтоб туземцы вот так забегали? Последним великим ученым России, к которому приставали иностранные журналисты, правда, не столь массово, была Наталья Петровна Бехтерева.

Гомельский гений был выше лондонского истеблишмента. Павлов был ему неинтересен, не менее знаменитый Бехтерев тоже. Выготский не удосужился ни разу встретиться ни с одним, ни с другим. Игнорируя всю предшествующую науку, он с чистого листа создавал «единственно научную марксистскую психологию». Бихевиористические «открытия» Кёлера и Йеркса были ему как нельзя кстати, потому что подтверждали теорию Энгельса, согласно которой труд сделал из обезьяны человека. Обезьяна подумала, потрудилась (подтащила ящик под висевший банан) и достала еду.

Разумеется, его безумный вывод о разобщенности мышления и речи в филогенезе в XX в. никем не был поддержан: шизофренией в такой степени не страдал в мире никто среди ученых. Других бихевиористов можно обвинять в чем угодно, более всего в плоском недомыслии, но не в безумии. Разумеется, мышление и речь развиваются в филогенезе не параллельно и независимо, а сочетанно настолько, что представляют собой, по сути дела, один феномен «мышление-речь». По развитию зон речи на эндокранах гоминин судят о наличии мышления. Однако в последнее время о Выготском вспомнили в связи с проблемой происхождения языка. Не сумев вывести язык из мышления обезьян, западные ученые начали развивать теории возникновения языка в отрыве от мышления (Пинкер, Дикон и др.), а наши поплелись за ними. Но это тема другой книги.

Ниже я объясню, зачем Выготскому понадобилось выдвигать эту бредовую идею. Это бред с развитием, как у завзятого шизофреника, оторванный от действительности, как положено перерастающий в систему теоретических симулякров.

После павловского приговора Кёлер и Йеркс, не сговариваясь, бросили обезьяньи эксперименты. Боком-боком – и в бамбук. Стушевались. Это сам по себе разоблачительный факт. Если б они, в самом деле, открыли в обезьянах то, что написали, разве они оставили бы столь важное дело? Скорее всего, они просто не могли ничего показать другим, опытным психологам, а после критики Павлова такое требование возникло бы непременно. Мол, написать-то вы написали, бумага терпит, но покажите своих разумных обезьян, докажите, что Павлов зря обругал вас паскудниками. Йеркс вообще ушел из науки, вернее, перешел на ниву организаторской работы. Кёлер от примитивного бихевиоризма перешел к гештальт-психологии, которая ближе к философии и даже к богоискательству, чем к зоопсихологии. Он обосновывал идею изоморфизма физических процессов и процессов сознания, которую в современности подхватили квантовые физики, обнаружившие изоморфизм загадочных явлений микромира, типа квантовой нелокальности и суперпозиций, в сознании человека. Какие уж тут обезьяны…

Существуют большие сомнения в научной честности Йеркса. Он считается соавтором т. н. «закона Йеркса – Додсона», выданного в 1908 г. Это закон об оптимуме мотивации. Если мотивация слишком высока, то вступает в силу торможение, отрицательно сказывающееся на эффективности действия. Если хочешь чего-то добиться, не стремись к этому со «звериным рвением», иначе сам себе все испортишь. Пример из жизни: некоторые юноши оказываются бессильными, добившись от девушки согласия, потому что слишком сильно желают. Опытные женщины знают данное явление «по жизни» и умеют вывести начинающего юношу из затруднительной ситуации. А вот если конфуз случается в контакте с неопытной девушкой, это может стать психической травмой, способной сломать всю жизнь молодого человека или направить на неверный путь. Из таких неудачников по недоразумению часто получаются маньяки.

Но это явление – торможение при слишком сильной мотивации – открыл и обосновал Введенский еще в 1901 г., назвав его парабиозом!

Павлов подтвердил его на животных. Именно на этом зиждется его критика Кёлера: обезьяна слишком хотела, проявляла звериное рвение, это вызвало торможение, наступил парабиоз. Потом, успокоившись, обезьяна возвращается к решению задачи уже без излишнего рвения – и у нее все получается.

Это открытие – целиком и полностью заслуга русских ученых, а не Йеркса и Додсона.

После массированного штурма, к концу XX в. на Западе в целом наступило разочарование в бихевиоризме. «Лжепроблема сознания» возвращена в когнитивную науку. Происхождение Я признано проблемой, от которой не уйти. Зато у нас, как всегда с опозданием, появилась целая плеяда бихевиористов (Вишняцкий, А. Марков, Дробышевский, Дольник, Бурлак, Барулин и др.).

Психология не смогла уйти от человека и проблемы сознания. Она перетекла в другие сферы познания: литературу и искусство, которые – видимо, в качестве замещения – в начале XX в. определялись психологическими установками, обостренным вниманием к внутреннему миру с его вопиющими противоречиями и расщепленными Я. Подлинной психологией XX в. является творчество М. Пруста, А. Камю, Д. Джойса, А. Платонова и других художников слова, а не антропоморфические фантазии зоологов, вообразивших себя психологами.

В. Бехтерев, как сказано выше, тоже сделал вывод о невозможности изучения сознания объективными методами на том уровне, на котором была наука в начале XX в. Поэтому он предложил развивать отдельно объективную психологию и психологию сознания, пока не появится возможность для синтеза. Но он не был столь недалек, как бихевиористы, чтобы объявить сознание лжепроблемой и на этом успокоиться, как Лиса, не сумевшая достать виноград. Ход его мыслей был гениально прост и мог бы привести к великим открытиям, если б не преждевременная смерть великого ученого и человека.

Владимир Михайлович рассуждал так: сознание субъективно, но почему надо ограничивать психологию только кругом вопросов, связанных с действующим сознанием? Существует неконтролируемая сознанием психика, которая может быть изучаема объективными методами. Отсюда интерес В. Бехтерева ко всему, что было связано с бессознательными проявлениями психики, включая те, которые сейчас называют «паранормальными» явлениями, а также к явлениям неконтролируемой психики больных людей. В последние годы жизни он стал не столько психологом, сколько психиатром, занимаясь реальным лечением в своем Психоневрологическом институте, в том числе применяя гипноз. В связи с этим Бехтерева начали обвинять в «спиритуализме». С другой стороны, его же обвиняли в «рефлексологии», т. е. в биологизме. Эти противоречивые нападки с противоположных сторон говорят о том, что он стоял на верном пути. Ниже мы поговорим о его открытиях в этой сфере.

Кстати сказать, у В. Бехтерева был предшественник. Это не кто иной, как автор теории естественного отбора Альфред Уоллес. В отличие от второго автора, Дарвина, этот гениальный человек сразу отверг возможность объяснить происхождение сознания из поведения животных и обратился к изучению паранормальных явлений. Его интересовали медиумизм, столоверчение и прочие необычные проявления психических способностей человека. Он скорее ожидал открытий здесь, чем в изучении животных с целью найти исток сознания. Разумеется, это тоже ложный путь, но важно не это, а уверенность, что на исток сознания можно выйти через неконтролируемые состояния.

В отличие от Уоллеса, Бехтерев использовал более научную базу, не связанную с медиумизмом и столоверчением: гипноз, сон, сомнамбулизм, различные расстройства психики, когда человек не контролирует себя.

Данная книга, по сути дела, представляет собой попытку реализации той «дорожной карты», которую век назад предложил В. М. Бехтерев. Сейчас, как представляется, у нас есть такая возможность благодаря ПЭТ и МРТ. Конечные выводы, как убедится читатель, будут сделаны на этой бесспорной научной базе.