– Ты, Дьявол, – процедил поэт сквозь зубы. – Похоже, я тебя поймал!

Пурпурные одеяния соскользнули к ее ногам. Она встала перед ним нагая, так что он мог рассмотреть каждую совершенную деталь ее божественного тела.

Потом на коже ее проявились сложные линии и узоры. Массив аркбутанов принимал на себя вес опорных арок, спланированных так, чтобы конструкцию можно было вознести еще на сто пятьдесят, двести, триста футов – и еще, еще выше. Он не мог сейчас рассчитать все точно – не мог даже вообразить. Просто смотрел и поглощал эти планы.

Суккуб улыбнулась. Раскрыла полные красные губы, а потом положила красивую руку ему на плечо.

Он не мог больше сопротивляться. Был не в силах. Прижал губы к ее совершенной груди. Почти не заметил, как они оказались в постели. Боялся, чувствовал, как сердце его стучит в груди. И все улыбался в глубине души, вспоминая поэта, который искал его следы и путь к нему. Все было уже распланировано.

Женщина сильно притянула его к себе, оплела руками и ногами.

В эту ночь он увидел все, что было необходимо для завершения шедевра.

Монфокон, старейшая и прекраснейшая виселица Королевства Франция, стояла неподалеку от городских стен, между предместьями Темпля и Святого Мартина.

Веселое это было место. На вершине большого каменистого холма стояло каменное же возвышение, высотой футов в пятнадцать, шириной в тридцать и примерно в сорок длиной. На вершине его находилась каменная платформа. На ней же высилось шестнадцать столбов из тесаного камня, соединенных балками, с которых свисали веревки и цепи. А в их объятиях колыхались на ветру скелеты и высохшие трупы приговоренных. Когда дул ветер, скелеты впадали в амок, танцевали, сплетались в своих игрищах, звеня и тарахтя. Порой любовный их стук и стоны долетали аж до парижских стен.

Под каменным возвышением находился обширный подвал, подземелье, ведшее не пойми куда и, как подозревали некоторые, соединенное с парижскими катакомбами. В эти подземелья подручные палача всякий день бросали тела мошенников и воров, снятые с парижских виселиц. Свежие трупы смешивались с костьми давнишних казненных и скатывались по ступенькам в мрачную бездну. Сюда же бросили и тело Маргариты Гарнье, а Вийон хотел подкараулить подле него Дьявола.

Испытывая потребность сходить до ветру, поэт отлил на останки повешенного прошлой весной ремесленника. Потом вытер пальцы о короткий плащ и двинулся в сторону затворенной решетки. Некогда это было неприступное препятствие. Однако теперь прутья изъела ржавчина, часть их выломали грабители тел, поэтому Вийон без труда протиснулся сквозь щель и двинулся по лестнице в подземелье, откуда поднимался трупный смрад гнилой плоти и разложения. Поэт прикрыл рот и нос намоченным в уксусе платком, зажег небольшой фонарь и прикрепил его к поясу, чтобы освободить руки. Нащупал на боку рукоять баселарда[17]. На спине коснулся и оголовья чинкуэды[18]. Шутки закончились. Его ведь ждала встреча с убийцей. Он миновал первое тело – вонючий, разодранный труп. Шагая по костям, отбросил ногой череп, тот покатился со стуком вниз.

Худая смерть, изображенная на рельефе одной из колонн, что поддерживала потолок, приглашала его на танец. Другая грозила косой. Скелеты следили за ним каменными глазами. Свивались на рельефах и на полу. Одни разбитые и поломанные, другие – предающиеся любовным утехам.

Поэт прошептал:

Разлагающийся труп разбойника глядел на него черными пятнами глаз. Крысы разбегались при виде света, одна из них застряла во внутренностях мертвеца, пищала испуганно, пытаясь вырваться на свободу. Вийон шел. Словно Данте, проходящий последний круг ада; словно Прометей, несущий огонь. Осматривался, но нигде не мог найти тела Маргариты Гарнье.

А потом случилось нечто, отчего волосы его встали дыбом. Когда он свернул в боковой коридор, заметил тело с петлей, обернутой вокруг головы. Над трупом склонялись две темные формы, слишком большие, чтобы оказаться крысами-переростками. Когда увидели человека с фонарем, бросились в темноту.

Вийон замер. Он неоднократно слышал легенды о том, что подземелья Монфокона обитаемы, но не верил таким россказням. Якобы в этих забытых подземельях гнездились люди, которым не хватило места даже в воровской иерархии Трюандри. Старые нищие, прокаженные, безумцы, проститутки, из тех, что были старше собора Богоматери, чудовища – проклятые плоды дьявола и колдуний да тех содомитов, что уестествляли животных. Когда же он добрался до тела, почувствовал, как холодеет его кровь. Труп был обгрызен. Он увидел следы зубов на гнилом мясе, разбитые ради костного мозга кости, выдранные из тела лучшие куски мяса и жира.

Он пошел дальше, а некий абрис шевельнулся под стеной. Это вовсе не был покойник. Согбенный нищий полз на обрубках рук и ног – наверняка отрубленных палачом. Оборванец, неразборчиво бормоча, бросился на Вийона, но поэт уклонился от удара культей.

Следующее существо было побольше… Собственно, было их двое. Две головы вырастали из одного тела. Вийон никогда не видывал ничего подобного.

– Э-э-э… э-э-э, – забормотал безногий калека, таща за собой труп по полу.

Становилось их все больше. Сидели они под стенами, иной раз переворачивали кости и человеческие черепа. Огромное создание с бесформенной изуродованной головой и шишковатыми наростами на суставах гневно рявкнуло на пришельца. Какой-то нищий вцепился зубами в полу его плаща. Кто-то ухватил за ремень, перекинутый у поэта через грудь.

Вийон молниеносно потянулся к левому боку. Баселард, выхваченный из ножен, свистнул, клинок описал свистящий полукруг и пал на первую из голов.

Поэт повернулся и быстрым движением отрубил руку, уже ухватившуюся за его кошель. Ладонь упала на камни, пальцы разжались и задрожали. Вор раскидал толпу уродов. Рубанул с размаху, распарывая чье-то брюхо. Повалил визжащего лысого уродца, одним быстрым ударом раскроил ему челюсть, перепрыгнул безногое и безрукое тело, что скалило острые окровавленные зубы. А потом прыгнул на лестницу и сбежал на следующий круг ада.

Тут, как ни странно, было светлее. Свет луны проникал в отверстия под сводом, сквозь щели в меловой скале над подземельем. Вийон пошел медленнее. Остановился.

Тело Маргариты Гарнье лежало в просторном куполообразном зале. Возлегало на куче берцовых костей посреди помещения. Поэт узнал умершую по расхристанной рубахе, в которой она и повисла на веревке. Подошел ближе, осторожно притронулся к холодному плечу, с трудом перевернул труп на спину…

Ее лицо было черным!

В полумраке видны были пятна на лице покойницы. Из груди поэта вырвался стон… Убийца успел первым!

Сильные пальцы схватили его за шею сзади. Вийон дернулся, в ноздри его ворвался запах горелой плоти и кожи. Противник, крепкий как дуб, поволок его назад, усилил хватку, намереваясь сломать ему шею. Вийон крикнул, фонарь выпал у него из руки.

«Колетт! – мелькнуло у него в голове. – Колетт… Я тебя люблю».

Нападавший поволок его еще дальше, как видно, удивленный, что жертва до сих пор жива. Поэт только того и ждал: не сопротивлялся, но откинулся всем телом назад, опережая намерения душителя. Оба они полетели в темноту, неизвестный ударился спиной о стену, а когда левая рука Вийона нашла рукоять чинкуэды, он выхватил оружие из ножен и наискось ткнул туда, где – как он полагал – находилось сердце убийцы…

Нападавший взревел от боли, хватка на шее поэта ослабла, и тогда он молниеносно согнулся вперед, кувыркнулся, перекатился через плечо и вскочил на ноги. Ворот его кафтана разошелся, обнажив шею и железный обруч венецианских преступников – верную защиту от шнура гарроты.