– Это не Колетт, – крикнул в ответ низкий толстяк в испачканном кубраке, пытаясь оттянуть женщину от маленькой нищенки. – Она же дома сидит, а с ней Анжелика… Где ты тут нашу доченьку видишь? Ну где, дура?! Стой, а не то как дам в морду, так копытами накроешься…

Вийон не слушал, дал толпе увлечь себя и перевести через порог. И вот он уже в соборе.

Все три нефа были заполнены людьми. Знать и мещане сидели на скамейках, простолюдины стояли на коленях на полу, молились и всхлипывали, глядя на хоры и алтарь. Мрачное нутро собора освещали сотни свечей, отбрасывая теплые, мерцающие блики на бледные лица мужчин и женщин. Только наверху лучи золотого осеннего солнца, просачиваясь сквозь цветные стекла витражей северной розетки, отбрасывали синие и красные снопы света на хоры, молельню, литургиста и стройные колонны, поддерживающие свод.

Вийон поднял голову. Царица Небесная – гордая и чистая – смотрела на него свысока, словно удивлялась, что, вместо того чтобы молиться, он пришел сюда искать мерзейшего карлика и паршивую шлюху из городского борделя. Вийон старался избегать ее взгляда. Осматривал темные внутренности храма. Он пришел сюда, чтобы отыскать горбуна, которого видели у Марион, и, как оказалось, не мог выбрать худшего времени. Не думал, что в соборе будет столько народу, и теперь бессильно искал среди склоненных спин горбатого, кривого человечка.

Шел confiteor[25]. Литургист, глядя на алтарь, говорил шепотом, который разносился по всему нефу:

– Confiteor Deo omnipotenti, beatae Mariae semper virgini, beato Michaeli archangelo, beato Joanni Baptistae…[26]

Вийон, укрывшийся за колонной, вздрогнул. По ту сторону собора, в боковом нефе, кто-то горбатый медленно протискивался сквозь толпу. Был ли это нужный ему горбун? Увы, мерцающий свет не позволял хорошо рассмотреть.

Вийон направился в ту сторону. Расталкивал людей, топтался по ногам и пуленам, но никто не обращал на него внимания. Все – богатые и бедные, старые и молодые, больные и здоровые – глядели на алтарь. В глазах их блестели слезы надежды и что-то еще… Это был страх. Страх перед непознанным.

– …Mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa. Ideo precor beatam Mariam semper virginem…[27] – шептали бесчисленные губы. Те, кто не знал латыни, молились на д’Ок или по-французски, кланялись и били себя в грудь.

Вийон не обращал на них внимания. Протискивался сквозь толпу оборванцев, преследуя горбуна. Миновал людей, вжавшихся в промозглые углы собора, сбившихся на лавках, дышащих с облегчением, втягивавших запах воска, словно запах свежего хлеба. Святые Петр и Павел смотрели на него с южного витража.

Он не обращал внимания на святых. Как представитель цеха мошенников и шельм, был он эксклюзентом, купно с жонглерами, актерами, комедиантами и шлюхами. Был человеком, недостойным причастия, лишенным к тому же права упокоиться в освященной земле. Поэтому не обращал внимания на убогих и тех, чье есть Царствие Небесное, счастливых, покорных, словно собаки под плетью, тех, кто как раз возносил к Господу свои смешные oremus[28].

– Aufer a nobis, quaesumus, Domine, iniquitates nostras: ut ad Sancta sanctorum puris mereamur mentibus introire. Per Christum, Dominum nostrum. Amen,[29] – говорил священник, поднимаясь по ступеням алтаря.

Вийон протиснулся рядом со скамейками в той части нефа, что была отведена для женщин. Миновал матерей, обнимающих плачущих младенцев да всматривающихся в золотистое сияние алтаря. Миновал дальние лавки, где сидели старухи и толстые бабы, закутанные в вонючие кожухи да потрепанные юбки. Вокруг слышались хрипы и перешептывания женщин в чепцах. Святые глядели на Вийона с образов. Михаил архангел следил за ним голубыми глазами.

– Dominus vobiscum,[30] – начал священник коллекту.

– Et cum spiritu tuo,[31] – отвечали министранты и клирики.

– Oremus, – воззвал к молитве священник.

Вийон пробрался на противоположную сторону нефа. Не отводил взгляда от того места, где исчез горбун. Была это молельня Святого Иоанна, на пересечении нефа и трансепта. Поэт нырнул в тень вокруг колонн – было тут немного попросторней. Глядел на него каменными глазами Христос, с другой колонны – Богоматерь. А с еще одной… Зверь. Огромный рогатый дьявол.

Вийон ломился вперед, щедро раздавая тумаки, протискиваясь между слепцами, нищебродами, слугами. Никто к нему не цеплялся. Никто на него даже не смотрел. Люди боялись. Поэт чувствовал отвратительный запах их пота.

– Dominus vobiscum,[32] – произнес священник перед Евангелием.

Вийон наконец добрался до пересечения трансепта с боковым нефом. Далеко среди обнаженных голов верующих заметил он изогнутую дугой спину карлика. Поэт закусил губу и стал как можно быстрее проталкиваться в ту сторону.

– Братья и сестры! – литургийщик обернулся к верующим. Говорил он на д’Ок, языке Лангедока, языке древних рыцарей и трубадуров. – Послушайте Слово Божье. Поскольку тот, кто закрывает слух свой для Слова Божьего и открывает его для еретической скверны, подобен побегу, что оторвался от виноградного куста. Не бойтесь Зверя. Ибо сказал святой Иоанн: «…и увидел я Ангела, сходящего с неба, который имел ключ от бездны и большую цепь в руке своей. Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и вверг его в бездну и заключил его»[33].

– …Братья и сестры! Вы собрались здесь, вверившись Богу, в Святой Троице Единому, чтобы спас он вас от Демона, что пришел в город. Не страшитесь и не верьте дьявольским козням. Господь охранит вас от зла, когда предадитесь в руки его. Ибо вам – Царствие Небесное, а удел трусов, неверных, отступников, убийц, распутников, музыкантов, святотатцев и всяческих лжецов и вагантов – пребывать в озере, пылающем огнем и серой.

– Sacrebleu[34]! – проворчал себе под нос Вийон. – Добрый отец-священник снова упомянул меня только в самом конце!

Не слушал проповеди, так как потерял карлика из виду. Черт побери, куда же тот подевался? Вийон мог бы поклясться, что он буквально растворился в воздухе. Неужто этот хромоногий шельма полез на колокольню? Вийон недолго раздумывал. Толкнул низкую калитку и начал взбираться по ступенькам наверх.

Жан Валери, звонарь собора Святого Назария, внимательно вслушивался в доносящиеся с хоров распевы. Какое-то время пытался даже различить слова священника. Вот-вот должен был начинаться офферторий[35], Вознесение, а ему предстояло бить в колокол в нужный момент. Чтобы раскачать его бронзовый язык и добыть мелодичный звук из огромной чаши Царя Царей…

Rex Regis. Этот колокол был прекрасен. Украшенный двойным венцом из гирлянд, со знаком наверху в виде латинской цифры VII, в память о семи милосердных поступках и семи дарах Святого Духа, с гербом епископа Каркассона, представлявшим собой три башни.

И вдруг Жан замер. Выпрямился, почти цепляясь головой за большой колокол (всегда говорили ему, что он слишком высок для звонаря), – услышал он некий звук с лестницы. Кто-то с хрустом и шорохом царапал по камням, из которых была выстроена башня.

Жан скривился. Наверняка кто-то из нищих, колобродов или воров проник на лестницу и начал пакостить. Он не мог этого допустить. Направился вниз.

Он спустился уже до половины, когда легкий холодный порыв воздуха тронул его волосы. Звонарь остановился, вздрогнул. Показалось ему, будто нечто большое и холодное как лед прошло мимо. Деревянные подгнившие ступени тихо потрескивали под большим весом.