А вот это ей понравилось.

Шрайман бы не согласился носить прокачанный бронежилет. Во-первых, он весит добрых сорок кило, а во-вторых, будет заметен даже слепому. Безопасно, да, но сводит на нет все их подпольные, так сказать, усилия.

– Игорь Михайлович, надо примерить, посмотреть. Проверить.

Шрайман кивнул, соглашаясь, а потом посмотрел ей в глаза и прищурился подозрительно.

– В каком смысле, проверить? – настороженно переспросил.

– В прямом.

– Ты хочешь, чтобы я его надел, а потом спокойно стоял и ждал, пока ты в меня выстрелишь, ты это подразумеваешь под проверкой?

– Могу стрельнуть в Кимуру, если хочешь, – она пожала плечами, – Мне как-то без разницы, но проверить надо.

– Это безумие.

– Жилеты стоят бешеных денег, принимать такие подарки мне не позволяет природная скромность. Так что, придется проверять,– я плачу только за проверенный товар. Шрайман, ты же делец, знаешь, как правильно это делается.

Шрайман взбесился, но сдержался. Не стал орать, не стал психовать и обзывать ее разными словами. А ему бы этого очень и очень хотелось. Она, прям нутром чуяла, как он ее в уме сейчас посылает в пеший эротический тур по интересным местам.

– А на себе эксперимент провести не желаешь? – язвительно предложил ее почти что босс.

– Нет, не желаю. Но раз так желает ваша сиятельная особа…

Она поклонилась публике, достала из кобуры пистолет и передала его Ромке, он сжал кулаки и положил ее глок на стол.

– Пошла ты к черту, – сказал и ушел наверх. Где-то громко грохнула дверь.

– Что? Никто не желает пустить в меня парочку пуль?

Все молчали. Безобидная шутка привела к тому, что сейчас каждый, кто был в комнате, смогли понять одну и очень простую вещь.

Она едва держится на грани дозволенности. Едва способна балансировать на краю, и не свалиться туда, откуда вменяемыми не возвращаются.

Сейчас она ощутила себя такой же безумной, как Марат.

Димка молча нацепила на себя жилет, прямо поверх обычной футболки, закрепила замки до контрольного щелчка. Повернулась вправо/влево, проверяя удобно и комфортно ли будет двигаться, не сдавливает ли грудную клетку.

Шрайман успокоился, Кимура тоже. Напряжение перегорело.

Не было щелчка затвора. В ее глоке затворная рама не расшатывается быстро, кучность и меткость выстрела идеальны.

Марат улыбнулся ее действиям, быстрым отточенным движением подхватил ее пистолет и нажал на спусковой крючок.

Раздался оглушительный звук. В ушах зазвенело. Плечо адски заболело. Но не было обжигающего онемения, которые появляются после пулевого ранения.

– Ауч, больно же! – она, как можно небрежней постаралась произнести эту фразу, чтоб Шрайман убедился: жива, а Кимура не прикончил этого безумца, – Но работает, берем, Маратик, берем!

****

У него, в ушах, до сих пор звенел ее безумный смех.

«Берем, Маратик, берем…», и улыбка во весь рот, а сама от боли едва не синяя стала…

Шок.

Шрайман свое состояние определил именно как шок. Все было, как в кино, и не как в кино, одновременно.

До этого дня он никогда не слышал звука выстрела пистолета, но представлял себе, что это не так громко и звонко. Оглушительно.

События развернулись настолько стремительно, что обдумать и проанализировать удалось только сейчас, спустя пару часов и полбутылки виски. Забыл про лед, пил так, и вкуса не чувствовал.

Завалился в кабинет, снял запонки и закатал рукава. И просто пил, сидя в кресле.

Он не понимал в полной мере того, во что влез. Не понимал.

Не осознавал ни черта.

Сколько ей сейчас? Двадцать шесть – двадцать восемь? Больше? А, может, меньше? Он бы у нее сам спросил, но посмотреть ей в глаза просто не сможет. Стыдно.

Ему, взрослому, самодостаточному мужчине, добившегося всего в этой жизни самостоятельно, стыдно перед молоденькой девчонкой… Пусть их жизненный опыт разнится, не в этом суть, и он более, чем уверен, что свой выбор профессии она сделала осознанно, это не значит, что он понимает или одобряет, хоть и на его одобрение ей плевать. И это не отменяет личного стыда перед ней.

Дима будет защищать его ценой собственной жизни.

Теперь он это понял четко. Именно сегодня.

Она могла сказать, что хочет все проверить на нем самом или на ком-то из парней, но не стала. Сама встала, добровольно, под дуло пистолета. Ведь знала…знала же, что этот ублюдок выстрелит, и все равно сделала это.

Почему он раньше об этом не думал. Точнее, думал, но не понимал насколько это ужасно(и самолюбие тут ни при чем), что эта девочка, еще совсем молодая, может погибнуть, защищая его жизнь, потому что это ее работа?!

От выпитого алкоголя тело поплыло, отяжелело, и он вряд ли сейчас сможет подняться с удобного кресла.

Еще один глоток, но уже не из стакана, а прямо из горла, – кощунственно, по отношению к благородному янтарному напитку, но плевать он хотел на это. Он отчего-то горевал и пытался это горе, ему самому не ясное и не понятное, запить.

Не получалось, правда.

Может позвонить Дрозду и сказать, что они справятся сами?

Сегодня, после услышанного смеха и ее безумного взгляда, Шрайман понял, что, если с ней что-то случится, по его вине, он себе этого не простит. Не сможет.

Не должны маленькие девушки, с болью в глазах, играть в опасные игры взрослых мужиков,– это неправильно.

И ему бы очень хотелось бы знать, кто научил ее играть в мужские игры. Почему она стала такой? За кем гонится? От чего бежит?

Обдумать, зачем ему это, и почему так волнует, не успел.

Дверь без стука открылась, и в нее вошла она,– причина его душевных метаний.

Окинула Игоря долгим взглядом, скривилась при виде почти пустой бутылки виски, но в комнату прошла, еще раз огляделась, уже более внимательно, и присела на соседнее с ним кресло, точнее, развалилась на нем и еще ноги в берцах на стол закинула.

Круто!

Ему, этот ее жест понравился.

Еще и зубочистка между губами зажата и глаза горят каким-то таинственным светом.

Дерзко. С вызовом.

Все в ней,– вызов.

Эта поза. Зубочистка. Берцы. Джинсы и растянутая футболка. Кобура с пистолетом, из которого в нее же и стреляли.

Не ясно только, для кого этот вызов предназначался. Но что-то подсказывало, что не для него.

Шрайману хотелось… хотелось чего-то безумного, непростительного по отношению к ней, того, чего она сама никогда ему не позволит сделать.

Обнять ее? Но, не даст. Никогда.

Пожалеть? За это убьет, не раздумывая.

Может, кому-то это и будет позволено, но не ему, точно.

Перед ним, да и перед всеми в этом доме, а может, и перед всем миром, Димитрия была не настоящая, чужая, холодная, отчужденная. Не настоящая. А что там у нее внутри творится? Он сегодня увидел только самую малость, самый краешек, и его шандарахнуло так, что никак в себя прийти не может.

Она его к себе не подпустит, даже, если начнет доверять.

Открыл ящик стола, достал папку с документом. Прислала секретарь, он думал дотянуть это до завтра, но, раз уж Димка сама зашла…

Папка быстро заскользила по гладкой древесине стола и была остановлена точным жестом ее руки.

Опустила глаза, прочитала первые строчки, и тонкие губы скривились в презрительной улыбке.

– Тебе что-то не понравилось в договоре? – спросила и отодвинула документ в его сторону.

– Не в самом договоре, – снова пробежался глазами по словам, взял ручку и махнул на последнем листе свою подпись, и снова подвинул бумаги девушке, – Все кристально ясно и прозрачно, это-то и пугает. Дима, что происходит?

Она так же, как и он, не глядя, поставила свою подпись.

Договор о найме работника. Специфичного работника. Где прописаны все обязанности, возможности. Вся явки и пароли. Настоящее имя, фамилия, год рождения и место рождения.