Сбоку от трона, в стене, была небольшая дверца, а в противоположной ему стене еще несколько дверей. Зал начал наполняться офицерами, чиновниками и старейшинами племен. Они имели различного цвета одежды и стояли отдельными группами. Ближе к трону находились желтые, за ними красные, фиолетовые и почти у самого выхода — черные. Потом прибыл караул и выстроился перед троном и попарно у каждой двери. Около трона на особом возвышении стояли трубачи.

Когда зала наполнилась почти целиком, появился Джаст. Он подвел меня почти к самому трону и подал знак трубачам.

Члены совета старейшин стали за троном. Раздался снова трубный сигнал.

Маленькая дверь открылась, и появилась Бактриана. Она была в том же золотом шлеме с двумя рогами, в шафранной тунике, конец которой был перекинут через плечо, и в золотых сандалиях. Мне казалось, что, окидывая взглядом зал, она задержалась на мне несколько дольше, чем следовало. Но я не обольщался. Было ясно, что меня пригласили для участи я в какой-то официальной церемонии. Сам по себе я был не нужен Бактриане. Это сознание было настолько сильно, что я почувствовал желание тотчас же уехать. Надо было отыскать Джаста и, сославшись на какую- нибудь причину, постараться незаметно исчезнуть.

Звук трубы и движение в зале заставили меня обернуться к входным дверям.

Джаст, приблизившись к трону, громким голосом объявил:

— Энвер-паша, зять халифа[71] всех мусульман, высокий сердар[72] Афганистана, просит разрешения войти.

Бактриана сделала знак, и в зале показалась небольшая группа людей, впереди которой шел красивый брюнет среднего роста, в блестящей военной форме. Я вспомнил фотографии Энвера, печатавшиеся в период войны во всех журналах, восточные оперетты и романы, посвященные ему, и должен был сознаться, что он производил очень эффектное впечатление. Для женщины и для людей Востока достоинства человека измеряются внешностью.

Он шел прямыми, твердыми солдатскими шагами прямо к трону. В четырех шагах от него он вытянулся, щелкнул шпорами и приложил затянутую в белую лайковую перчатку руку к кружевной зеленой чалме.

Его черные глаза смотрели прямо на Бактриану, казалось, отражаясь в ее синих расширенных зрачках. Лицо Бактрианы, красивое в своей спокойной правильности, отражало некоторое волнение — она порозовела. Рядом с Энвером появился переводчик и, повторяя за ним уже заранее приготовленные фразы, старался подражать его отрывистому и повелительному тону.

— Я сделал то, чего не делал никто, — говорил Энвер. — Я сел в каюк в Аму-Дарье и по опасным и быстрым притокам спустился в реку Прессуй, чтобы попасть в Кафиристан. Я прибегаю к вашей помощи, чтобы освободить священную Бухару от власти большевиков. Балх и Бактрия передали великие традиции Александра Македонского Кафиристану. Ваше могучее и дисциплинированное племя может сыграть решающую роль в этой борьбе. Я создам из ваших воинов непобедимую армию, и имя вашей царицы будет вписано в историю. Кафиристан получит новые территории, вы разомкнете цепь сжимающих вас гор, захватив все подступы к ним в свои руки.

Кто знает сейчас о Кафиристане, о вашей высокой культуре, о вашем народе, о ваших обычаях и нравах? Вся история древней Греции откроется потрясенному человечеству в новом и блестящем свете. Ваш язык, ваши обычаи распространятся по свету, видоизменяясь в тысяче форм. Ученые всех стран устремятся сюда жадным потоком.

Прошла неделя, как я сделал вам свои предложения. Сегодня я должен получить окончательный ответ — время не терпит. Царица обещала благосклонно рассмотреть мое обращение к Кафиристану.

При этих словах раздался сдержанный шепот в зале и некоторое движение среди старейшин.

Энвер замолчал. Из стоявших сзади Бактрианы сановников выдвинулся Тринадцатый — глубокий старик с бородой, похожей на длинную мочалку, окрашенной в шафранный цвет, сливавшейся с такого же цвета одеждой. Он говорил невнятно, но очень медленно и спокойно.

— В войне бывают и победы, и поражения; поэтому нужно идти на войну ради интересов, понятных народу и полезных государству. Кафиры никогда не воевали вместе с мусульманами, но всегда сражались против них. Недаром у всякого достойного кафира плащ сшит из мусульманских чалм, отобранных в боях. Со времени ухода из Бактрии, наш народ оборонялся от нашествия враждебных мусульманских племен. Теперь мы загнаны в горы, которые нас охраняют. Мы хотим знать о других народах, но не желаем иметь с ними никакого дела. Вот почему, когда раньше с таким же предложением помощи вам, сиятельный господин, к нам обратился представитель могущественного соседнего государства, — и палец его, не стесняясь, указал на меня, — мы намерены были ответить отказом.

Царица Бактриана, обладая великодушным сердцем, естественно, сочувствовала слабейшей стороне и с благосклонным участием выслушала ее просьбы. Однако, она никогда не решилась бы принести в жертву хотя бы одного кафира ради интересов чужого государства.

Во время этой речи, в особенности при последних словах Тринадцатого, Бактриана бледнела и краснела. Становилось ясно, что она как-то заинтересована во всей этой игре с Энвером. Энвер глядел прямо, вытянувшись во фронт, как будто выслушивал рапорт.

Когда старичок закончил свою речь и с глубоким поклоном в сторону Бактрианы отошел назад, Энвер-паша круто повернулся и подошел ко мне.

— Так это вы тот знаменитый агент «Интеллидженс-Сервис», который, будучи послан ко мне для помощи, попал в Кафиристан и пальцем о палец не ударил, чтобы оказать нам какую-нибудь помощь?

— Ваше превосходительство заблуждается. Вопрос о помощи восставшей Бухаре поручен английским правительством мне пока только для изучения.

Энвер протянул руку, и адъютант его — молодой турок, вытянувшись и звякнув шпорами, подал ему золотой портсигар с турецкими сигаретами.

— Вопрос должен быть решен немедленно. Еще три недели тому назад присланная вами помощь сыграла бы решающую роль. Сейчас она абсолютно необходима, чтобы удержать уже занятые территории. Через несколько дней она уже может оказаться ненужной. Немного оружия прислал мне английский консул в Кашгаре и некоторые ханы. Но этого совершенно недостаточно.

— Я полагал бы самым желательным получить реальную помощь вооруженными людьми от Кафиристана. Англия могла бы уплатить за это оружием и деньгами, но, судя по заявлению Тринадцатого, дело обстоит неважно, разве что царица лично…

Энвер сделал презрительный жест.

— Бактриана прежде всего женщина и она царствует, но не правит. Кроме этого, Кафиристан — страна, где родовой быт играет громадную роль, и господствующее племя преследует свои интересы.

— Тогда какой же был смысл вашего приезда сюда?

— Я надеялся, что, если мне удастся воздействовать на царицу, — это даст большие результаты.

Между тем, слуги начали разносить на больших подносах зеленый чай и сладости; оркестр, составленный большей частью из духовых инструментов, играл какую-то музыку, наполовину европейскую, наполовину восточную, и все по очереди проходили мимо Бактрианы, говорившей каждому несколько слов.

Прием во дворце заканчивался.

Энвер-паша и я задержались сознательно. Я подозревал, что он, как и я, хочет остаться последним, чтобы поговорить с Бактрианой. При ее знании иностранных языков, присутствие посторонних не могло служить помехой.

Зал почти опустел, и дальше оставаться было неудобно.

Энвер нервно играл перчаткой, отстукивая ногой такт марша. Его офицеры — двое турок, бухарец и какой-то русский, из бывших князей, — почтительно переживали скверное настроение своего шефа.

Наконец, Энверу надоело ждать, и он, продолжая со мной перебрасываться словами, двинулся к трону.

Я увидел тревожный взгляд Бактрианы, направленный на него. Ее лицо было лишено обычного спокойного выражения. Влюбленные всегда проницательны, и я чувствовал, что она взволнована более, чем когда-либо.