…В студёном воздухе пахло рекой. Жареной рыбой, завёрнутой в напитанную свинцом газету. Вязкий, как гороховый суп, туман стелился по набережной и с деликатностью опытного карманника обшаривал прохожих. Резво стучали красные каблуки, неспешно ударяли мостовую тросточки из слоновой кости. Над шляпами жеманных красавиц бешено качались страусиные перья – возмущённые так же, как их хозяйки. А пижоны в отпаренных утюгом цилиндрах подносили к личикам своих дам надушенные по-модному платки: не стоит им вдыхать плебейский, прилетевший с той стороны запах…

Громыхали конки и кэбы, от мюзик-холла доносился визгливый смех. В окнах непрестанно шевелились портьеры: костлявые руки выставляли на обозрение матово-белые, таинственно мерцающие шары – и любители спиритических сеансов летели на их свечение, словно безмозглые бабочки. Странные, бледные личности ныряли в лавки экзотических товаров, чтобы вынести оттуда баночку Срединновековой краски, древесную лягушку, застывшую в янтаре, который при свете луны и газовых фонарей…

Стоп.

Больше не газовых.

Дориан остановился и окинул взглядом возникший на пути фонарь. Он горел блёклым, затухающим светом и, судя по всему, готовился с минуты на минуту отдать душу богу электричества.

Но вдруг фонарь поднапрягся. Мигнул. И стал гореть сильно и ярко.

Дориан усмехнулся. Подмигнул фонарю и продолжил путь.

Слабая тень побитой шавкой волочилась у его ног. Пульс, что мгновение назад затухал, точно фонарь, опять бился в запястьях.

Дориан шёл по городу, полной грудью вдыхая сентябрьский воздух. И всё думал. Думал…

Этот город.

Он помнил ромманов, одетых в пурпур и металл, и галеры, гружённые вином и оливковым маслом. Помнил франтов и мотов, извозчиков с красными, обветренными лицами и сорванными голосами… Заливных угрей и пироги с патокой, обязательный ростбиф на каждый воскресный ужин…

А ещё: забастовки и демонстрации, потогонные фабрики и конных полицейских с клинками, вложенными в трости. Окна, забитые мешками с песком, и расколотые надвое дома, налёты цеппелинов и пронзительный вой сирен воздушной тревоги…

Да. Город выиграл многие битвы за Альбию.

Но проиграл всего один бой за него.

Дориан мрачно улыбнулся, провёл рукой по жёстким, свинцово-чёрным волосам.

А ведь город помнил его ещё растрёпанным, востроглазым мальчишкой. Настоящей грозой голубей…

Он замедлил шаг, вынул из кармана тканевый мешочек, набитый сушёным горохом. Взвесил в руке. Потом – вытащил часы-брегет и, откинув крышку, вгляделся в лунно-белый циферблат.

Превосходно. Он всё успеет. И на Обелиск, и на Гибралтарскую площадь. Просто покормить голубей. Просто попрощаться.

Он шёл сквозь ночь, и холодный ветер приятно обдувал его лицо. Когда-то, в далёком одна тысяча шестьсот шестьдесят шестом, этот ветер, воздух, в секунду сжигал лёгкие. От земли исходил такой жар, что дымились подошвы, лопались кожа и глаза…

В память о чудовищном Пожаре и поставили Обелиск, с высоты которого можно было и теперь, в двухтысячном году, обозреть весь Линдо.

Шаги непроизвольно ускорились.

Триста сорок пять ступенек чёрного мрамора. Он преодолеет их в четыре прыжка. Взберётся на самый верх, где темнеет железная сетка. И в последний раз вобьёт в память панораму когда-то любимого города. А потом…

Звездой лежать на белом, точно молотая кость, песке. Дремать под уютный рокот волн, что накатывают на берег. Потягивать через соломинку кровь знаменитой Мэри… И ждать, пока солнце, наконец, выжжет из него все эти ливни и туманы.

Он променяет Печальный Остров на Счастливый Континент. Без труда найдёт уголок, свободный от аборигенов и туристов – кенгуру и коалы не в счёт. Пальмы сменят фонари.

Это будет славное одиночество. Такое заслуженное, такое выстраданное, и…

Тот, кто однажды сыграл в ящик, больше не пугается внезапных шагов за спиной.

Однако Дориан заставил себя вздрогнуть и запоздало обернуться.

Позади него, поигрывая ножом в руке, ухмылялся рыжеволосый детина.

– Здоро́во, Джек.

Ох уж эта альбийская привычка обзывать незнакомца «Джеком»…

– Прошу прощения? – вскинул бровь Дориан.

Глаза рыжего нехорошо блеснули.

– Потроши карманы, Джек! Или я буду потрошить тебя, – зловеще пригрозил он.

– Нет-нет-нет! Я всё отдам!

Рыжеволосый не отличался сообразительностью. Покладистость «жертвы» быстро расслабила его. Он убрал нож и начал разглядывать передаваемые ему ценности: серебряный брегет с печальным солнцем на крышке, толстенькую пачку цветных банкнот и металлический кошелёк, в котором лежали плотно притиснутые друг к другу монеты.

– Неужто соверены? – прищурился вор и гоготнул, поверив своей удаче. – Они! Точно они!

– Дедушкин запас… Фамильная драгоценность… – печально вздохнул Дориан. – Быть может, вы оставите мне хотя бы…

– И не мечтай! – сразу рявкнул рыжий, агрессивно шагая к нему. Внезапно протянул руку и по-хозяйски взялся за воротник его пальто. Пробуя ткань, пропустил между большим и указательным пальцами.

– Классное пальтишко… И как раз мой размерчик… – облизываясь, приговаривал рыжий. – Э, а тут у нас чего?

Рука скользнула к нагрудному карману рубашки, что виднелся в расстёгнутом пальто. Ухватила кончик сероватой бумаги… И вытащила билет на пароход.

Рыжий разглядывал находку, и губы его мало-помалу растягивались в злобной ухмылке. Он поднял взгляд.

– Остралия, значит?

– Прошу вас отдать…

– Удрать захотел? Кинуть старушку Альбию?

– Кажется, это лишь моё…

– Никуда не удерёшь. Тут околеешь!

Вор скомкал билетик и, размахнувшись, кинул его за парапет – прямо в чёрную, как нефть, воду.

Но…

Неуловимое движение воздуха – и Дориан аккуратно уложил разглаженный билет обратно в карман.

У вора отвисла челюсть.

– Чего… Да как…

– Легко и просто, приятель.

– Фокусник чёртов, да я тебя… – выхватив нож, рыжеволосый двинулся на Дориана…

…И тот улыбнулся, впервые показав зубы.

Парень резко шарахнулся назад. Потом – неуверенно засмеялся.

– Ну ты придурок… Ночь Всех Святых ещё через…

– Уверяю тебя, они не пластмассовые, – шире прежнего улыбнулся Дориан. В свете фонарей в улыбке блестели острые, собачьи клыки.

Вор отчаянно замотал головой.

– Нет, это не кошмар, – спокойным, будничным тоном сказал Дориан, прочитав полные страха мысли. Тень его быстро съёживалась, пропадала. Пульс затухал, бился всё медленней, будто кулак умирающего в запертую дверь.

Дориан шагнул вперёд – абсолютно бесшумно. С лица рыжего вора схлынула последняя краска, только веснушки остались на мясистом носу. Вор завопил раненым кабаном – и кинулся в атаку.

Поворот, неуловимо быстрый рывок…

Жалобно звякнув, лезвие отломилось у основания и полетело на землю. Хрустнула кость. Следом раздался истошный, почти женский вопль.

– Не дёргайся. Всё моё добро растеряешь, – Дориан выкрутил запястье вора ещё сильнее, поудобнее перехватил его – и потащил в тёмный переулок.

***

Под ногами хрустели мышиные скелетики, мерзко чавкала пахучая грязь. Мимо, оглушительно вопя, то и дело пробегали облезлые кошки. Найдя подходящее местечко, Дориан кинул дрожащего парня меж двух мусорных контейнеров и присел рядом.

– А теперь – немного воспитательной работы, – дружелюбно улыбнулся он, устремив на жертву немигающий взгляд. – Как же тебя угораздило, а? Напасть на джентльмена, обокрасть…

– Возьми! Возьми всё обратно!.. – прохрипел незадачливый вор, лихорадочно опустошая карманы. – Вот! Я больше не буду! Это был первый…

– Первый раз? Неужели? – перебив, насмешливо прищурился Дориан и чуть подался к нему. У парня вмиг затряслись губы. – А та старушка на Фортобелло? Она была похожа на королеву-мать! И как у тебя хватило совести?

В горле у парня что-то пискнуло. Дориан зло и весело оскалился, склонил голову на бок. Перед внутренним взором зажглась новая картина: юный очкарик с разбитыми в кровь губами, крошево зубов на мостовой…