— A-а… Полундра-а-а! Ура-а!
— Полун…
Резкий, совсем близкий стук пулемета заглушил голоса.
— Наши! — вскочил Музыченко. — Наши атакуют. Давай к ним!
Вот и пройден весь дом. Угловая комната. Без потолка, вместо окон — бесформенные дыры. Присели возле одной из них, что зияла у самого пола. Осторожно выглянули. Глазам открылась улица, вся в ярком утреннем солнце. На противоположной стороне ее три-четыре белых домика. Стропила крыш обнажены, лишь кое-где чудом держится черепица. Шагах в двадцати от дома, на залитой солнцем мостовой, тело в полосатой тельняшке, бескозырка на голове. Вытянуты вперед руки, словно летел матрос да так и застыл, с грозной врагу «полундрой» на устах.
— Ваш? — шепотом спросил Музыченко.
Иванов всмотрелся:
— Лица не разгляжу… Может, и с нашего «охотника».
И вдруг матрос шевельнулся, не поднимая головы, подтянул руки к груди, как бы собираясь приподняться.
— Живой! — изумленно выдохнул Музыченко в ухо Иванову.
Тем временем лежавший на мостовой приподнял голову, глянул в их сторону и, тяжело повернувшись, пополз к дому, волоча ногу.
— Филя, поможем! — позвал Иванов и первым высунулся из пролома. Но в ту же секунду отпрянул обратно: по мостовой возле ползущего проплясали искры, высекаемые из камня пулями.
Матрос дернулся, ткнулся лицом в землю, затих.
— Вот гады, по раненому! — Иванов в ярости тряхнул автоматом.
— Может, не убили? — спросил Филя. — Вытащим?
Вместо ответа Иванов, пригнувшись, первым скользнул в дыру.
В тот момент, когда они, подхватив тяжело обвисшее тело, втянули его через пролом внутрь дома, позади них, по мостовой, снова прощелкали пули. Но пули уже не могли достать их.
Матрос не шевелился. Повернули его лицом вверх. Филя тронул лежавшего за руку:
— Пульса нет.
— А ты что, доктор? — усмехнулся Иванов. — Умеешь определить? Сердце надо послушать, — и припал ухом к груди лежавшего.
Но их надежды оказались напрасными.
Заправляя тельняшку убитого снова под ремень, Иванов пальцами натолкнулся на тугой, плоский матерчатый сверток. Флаг?
Да, это был флотский флаг — совсем небольшой, со шлюпки или с катера. Иванов потрогал его:
— Мечтал парень над городом поднять…
— Такой обычай у нас в морпехоте, — глянул на флаг Филя. — Дошел — поставил!
Иванов сунул свернутый флаг себе под фланелевку:
— Мы за него донесем. А он пусть здесь пока полежит.
Тело оттянули к стене. Бескозыркой накрыли лицо.
Тишина… Только где-то в отдалении перекатывается стрельба.
— Откуда срезали его? — взглядом показал Музыченко на убитого.
— Где немцы, где наши? Во нам задачка… Ой! — снова схватился за голову. — Дает знать, проклятая!
— Я подымусь, разведаю, — встал Иванов. — А ты посиди, отдохни.
— Посижу… — согласился Музыченко нехотя, покосившись на лежащее у стены неподвижное тело.
Через дверь с обугленными косяками Иванов вышел обратно в едва освещенный коридор. Прошел по нему, прислонился к стене, присматриваясь: где тут ход на второй этаж?
И вдруг совсем явственно где-то над потолком двумя короткими очередями простучал пулемет. «Наш или немецкий?»
Пулемет коротко простучал снова. «Немецкий станкач! — по звуку определил Иванов. — Или наши гвоздят из трофейного?..»
Снова тихо.
— Давай! — донеслось с улицы. — Вперед, това…
Го-го-го-го-го-го!.. — зашелся пулемет наверху, длинной очередью зачеркивая голоса.
«Немцы стреляют. Немцы в доме! Эх, Филю оставил… Вернуться! Или прежде отыскать наверху пулемет и по нему сзади?»
Где-то близко, позади, шаркнули шаги. Кто? Кто это?..
Попятился в ближнюю из дверей. Прижался спиной к косяку. Перехватил автомат за ствол: лучше без выстрела, чтобы там, на втором этаже, раньше времени пулеметчиков не спугнуть.
Шаги — медленные, все ближе… Ждал, до боли в пальцах Стиснув ствол автомата.
Почему немец остановился? Опять идет!
По следу крадется… Вот он, фашист, шагах в пяти, не больше. Сейчас получит. Только бы не промахнуться, свалить с первого удара.
Уже занес автомат, поджидая, пока преследующий поравняется с дверным косяком.
— Эй, Иван в квадрате! — окликнул его знакомый голос.
— Филя? — Иванов шагнул обратно в коридор. — Не сиделось тебе! — Он уже не стал говорить, что чуть не стукнул Музыченко, приняв за фашиста.
Угол, поворот коридора… Снова наверху заливистая пулеметная очередь.
Еще несколько шагов вдоль стены. Проем. Тут! Выщербленные ступеньки вверх.
Сзади баском охнул, видно рана дала себя знать, Филя.
— Сядь, отдышись! — оглянулся Иванов на ходу. — Потом догонишь!
Музыченко обессиленно опустился на ступеньку:
— Кажись, котелок у меня треснутый. Паять надо…
Шаг, два, три… Иванов крался по ступеням вверх бесшумно, даже сам не слыша собственных шагов. Пулемет молчит. Но теперь и без того понятно, где он. «Не стреляете?.. Ждете, пока наши снова покажутся?.. Ну, дождетесь!..»
Еще ступенька вверх. Последняя!
Лестница вывела на второй этаж. Такой же коридор, как на первом. Две-три двери, в которых не осталось даже косяков, торчат углы оббитых кирпичей.
«В которой?»
За одной из дверей близ лестницы слышался слабый шорох.
Прижимаясь к стене, вплотную подобрался к двери. Осторожно, одним глазом, выглянул из-за косяка и сразу же бесшумно отпрянул. Успел увидеть: три спины в немецких шинелях, три каски, за ними тупорылый пулемет на четырехногом станке нацелен на улицу из окна, в котором не осталось и следов рамы.
«Поджидаете наших?.. Дождались! Мы уже здесь».
Под ногой хрустнул какой-то камешек. Но немцы не успели оглянуться: Иванов нажал на спуск…
Он хотел подбежать к пулемету, возле которого, теперь уже недвижные, лежали три фашиста. Но снизу, оттуда, где остался Музыченко, докатилась гулкая автоматная очередь.
Скорее к Филе!
В два прыжка достиг лестницы, сбежал по ней. Увидел: Музыченко, полулежа на нижних ступеньках, короткими очередями бьет вдоль полутемного коридора. Дал очередь туда же, присев рядом.
— Быстро, Филя!
Подхватил Музыченко под руку, потащил вверх по ступеням, по которым только что сбегал. А Филя снова стал грузный, пошатывался — видать, на него опять навалилась слабость, временами отпускавшая его.
Второй этаж… Подтолкнул Музыченко в первый же дверной проем на пути, вбежал за ним — и только тогда увидел: от комнаты, что когда-то была за этой дверью, остался лишь пол да часть внутренних стен. Почти со всех сторон открыто… Эх, не сюда бы!
В дальнем конце коридора гулко затопали кованые сапоги. Немцы бегут следом по лестнице!
Толкнул Филю в угол к стене. Бросил взгляд вниз. Не прыгнешь на камни со второго этажа… Да и как с Филей? На ногах не держится…
Но Музыченко, перемогаясь, поднялся. Топот немецких сапог за стеной. Рядом!
Может быть, не заметят? Оба замерли, прижавшись к стене.
Топот и голоса у двери. Сейчас немцы увидят…
Не сговариваясь, оба разом из автоматов ударили в дверной проем, наискосок, чтобы пули летели вдоль коридора.
Тихо за дверями… Немцы убежали или притаились?
Музыченко заменил опорожненный диск, другой, снаряженный, из своего запаса, молча протянул Иванову.
Сменили опорожненные магазины. В коридоре со стороны лестницы слышалось какое-то шуршание. Подкрадываются… Из автомата за стеной их не достать. Была бы хоть одна граната…
— Рванем! — шепнул Музыченко. — Единственный шанс. Наши близко!.. Проскочим…
— А сможешь?
— Смогу.
Иванов поднял с пола кирпич:
— Брошу и давай. Оба враз. — Шагнув к двери, гаркнул: —Полундра!
Кирпич вылетел в дверной проем.
Выиграть секунду, пока враги не поняли, что брошена вовсе не граната.
Выскочив в коридор, Иванов чуть не споткнулся о двух немцев. Оба, раскинув полы шинелей, пятнистых от пыли, лежали ничком, охватив головы руками. Ждут разрыва…
Ствол автомата вниз, короткая, наскоро, очередь по обоим.
