— Что же вы сделали с ним? — спросила Фанни.
— Мы с сыном принесли его на двух ветках и на наших ружьях. Он не переставал стонать. Хлопот он доставил нам немало, но было бы не по-христиански бросить его в таком состоянии в лесу.
— Вы хорошо сделали, что принесли его, — сказала Фанни. — Бедняга! Доктор Мутье взглянет, что с ним такое. Где вы его положили?
— В привратницкой!..
— Я сейчас схожу туда…
Она увлекла за собой Жака:
— Darling, прошу вас, не падайте духом… Будьте сильны, продолжайте повелевать судьбой, что вот уже пять лет балует вас… Если же кто-нибудь знает… рано отчаиваться… Ведь он уже пять лет знает и в течение пяти лет ничего не сказал… а может быть, никто ничего не знает и только хочет узнать!..
Но Жак покачал головой.
— Во всем этом, — сказал он, — есть много такого, что я не могу понять!..
— Молчите, дорогой!., всему виной помешанная, которую необходимо заставить замолчать, или очень умная девочка, которая строит из себя дуру и все-таки, клянусь вам, будет молчать!
Она стояла перед ним, восхитительная в своей решимости… и такая грозная… что он несколько успокоился… и устыдился своей слабости.
— Посмотрим на нашего глухонемого, — решил он.
Доктора Мутье они оторвали от работы над статьей о «роли внушения при употреблении вытяжного пластыря». Врач с ворчанием последовал за ними. Он хотел закончить статью к приезду профессора Жалу. Из всех гостивших в Ла-Розере доктор Мутье оставался в замке последним. Он усердно пользовался этим отшельничеством, чтобы привести в порядок первый выпуск «Астральной медицины». Жалу, член Академии наук, чей приезд доктор ожидал с минуты на минуту, должен был бросить на журнал взгляд маэстро.
Мутье еще больше пожалел о потерянном времени, когда с первого взгляда увидел, что его побеспокоили по пустякам… простой вывих… очень болезненный, правда — Проспер, стоило к нему прикоснуться, издавал нечленораздельные крики.
— Его нельзя трогать брезгливому человеку, — ворчал доктор, поднимаясь и требуя мыла и воды, чтобы вымыть руки.
— Возьмите щетку, зеленого мыла и теплой воды и соскоблите с него всю грязь, — сказал он сторожу и привратнику, указывая на несчастного. Тот пытался приподняться на локтях, будто хотел убежать, и беспорядочными жестами выражал очевидное желание получить костыли, брошенные в угол.
— Затем, — продолжал Мутье, — я перевяжу его и… он сможет отправляться хоть к черту!..
Жак и Фанни не переставали разглядывать идиота, пытаясь проникнуть в тайну его безумия. Но напрасно ожидали они хоть проблеска разума, хоть тени какого-нибудь намерения в его зверином взгляде. Искривленный рот Проспера издавал непрерывное ворчание: «Гм!.. Гм!.. Гм!.. Гм…»
Господин и госпожа де ла Боссьер отвернулись от него с отвращением, но несколько успокоенные — и были немало изумлены при виде бегущей к ним девицы Геллье. Очень бледная и крайне взволнованная, она, казалось, потеряла дар осмысленной речи:
— О, сударыня… сударыня…
— В чем дело, мадемуазель Геллье?.. Ну, говорите же!.. Боже мой! Что-то случилось с Жако?..
— Нет, мадам… нет, не с Жако, а с маленьким Франсуа…
— Ах, вот оно что!.. Как вы меня испугали!..
— Что случилось с Франсуа? — с живостью спросил Жак.
— О, к счастью, ничего особенного…
— Отчего же вы так разволновались?..
— Это из-за госпожи Сен-Фирмен…
— Что?.. Что?.. Госпожа Сен-Фирмен? Что же она сотворила, эта госпожа Сен-Фирмен?..
Фанни встала перед мужем, дрожавшим, как осиновый лист, и повторила враждебным тоном:
— Да, что сотворила госпожа Сен-Фирмен?
— Она лишилась чувств, сударыня!
— Лишилась чувств?.. Где это?..
— В вашей комнате!..
— В моей комнате?.. Что все это значит?..
Доктор и Жак уже бежали впереди, а девица Геллье на ходу давала объяснения Фанни. Хозяйка замка осыпала ее вопросами и пыталась понять, но ничего, решительно ничего не понимала во всей этой истории…
Случилось же следующее. После полудня маленький Франсуа стал жаловаться на головную боль, и девица Геллье уложила его в постель, намереваясь предупредить доктора, если ребенок вновь станет жаловаться. Но он почти мгновенно заснул, и она оставила его отдыхать, убежденная в том, что легкое недомогание вызвано излишним пылом во время утренних игр.
Затем преподавательница удалилась в учебную комнату и принялась за свою корреспонденцию. Здесь она могла услышать первый же зов ребенка.
Это был ее свободный день. Жермена и Жако ушли гулять с Лидией. Ничто не нарушало глубокого молчания замка, и девице Геллье был слышен малейший шорох.
Учебная комната отделялась от комнаты Франсуа только детской.
Чтобы не беспокоить ребенка, девица Геллье закрыла дверь в учебную комнату, но широко раскрыла дверь в детскую. Так прошло около двух часов. Удивляясь продолжительному сну ребенка, девица Геллье наконец встала, открыла дверь и вдруг громко вскрикнула. Сильный запах газа ударил ей в нос.
Собравшись с мужеством, она бросилась в комнату ребенка. Каково же было ее удивление, когда она обнаружила, что ребенка нет в кроватке и что окно в комнате открыто!
Она заметалась, как сумасшедшая, очутилась на половине госпожи де ла Боссьер и в спальне ее нашла ребенка. Тот протирал глаза в кровати госпожи, а на полу у кровати лежала без сознания мадам Сен-Фирмен!..
Она, впрочем, так и осталась в обморочном состоянии — несмотря на все старания, девице Геллье и прибежавшей прислуге не удалось привести ее в себя.
— По-моему, — закончила преподавательница, с трудом поспевая за госпожой де ла Боссьер, — мадам Сен-Фирмен спасла ребенка. Она вошла в его комнату, почувствовала запах газа, открыла окно, перенесла Франсуа в вашу спальню и тут упала без чувств!..
— Возможно! — пробормотала сквозь зубы торопившаяся Фанни, — но каким образом мадам Сен-Фирмен оказалась в замке и спасла ребенка вместо вас?!
— О, сударыня!..
Девица Геллье поняла упрек. Она обиженно вздохнула, подумав: «Господин Андре, будь он жив… Он знал мою преданность и никогда не сказал бы мне такое!..» И, волоча ноги, она заковыляла за Фанни.
Для девицы Геллье отец ее питомцев теперь действительно был мертв. С тех пор, как стол сказал свое слово, она уже не сомневалась. Запершись в своей комнате в башне Изабеллы и положив руки на стол красного дерева, она проводила ночи напролет, призывая его, взывая к нему: «Дух, здесь ли ты?». Она рассказывала ему об успехах детей. Иногда она запиралась с детьми и духом, и тогда происходили сеансы, чрезвычайно интриговавшие Лидию — впрочем, девица Геллье боялась фрейлейн, как огня. Правда, дух не отвечал ей, хоть она и пыталась говорить с ним до самого рассвета.
Она завидовала госпоже Сен-Фирмен, которая, по-видимому, непосредственно сносилась с духом Андре. Девица Геллье не сомневалась, что сама душа покойного чудесным образом привела жену нотариуса в комнату ребенка, наполненную светильным газом.
Зачем было духу так далеко идти за мадам Сен-Фирмен, когда она, девица Геллье, была так близко! Но с тех пор, как девица Геллье занялась спиритизмом, она не переставала удивляться капризам мертвецов.
Она много дала бы за то, чтобы услышать из уст Марты подтверждение своих предположений! Увы! К ее величайшему огорчению, Фанни решительно захлопнула дверь перед ее носом. Тогда она осталась за дверью и стала подслушивать.
Благодаря энергичным стараниям доктора Мутье госпожа Сен-Фирмен постепенно пришла в себя и начала высказывать суждения, которые и в самом деле наполнили бы священным восторгом такую правоверную спиритку, как девица Геллье. Однако слова бедняжки все больше беспокоили рассудительный ум госпожи де ла Боссьер, волновали темную и растревоженную совесть Жака и заставляли сильно призадуматься доктора Мутье: врач всегда поражался, сталкиваясь с явлениями, так или иначе подтверждающими его астральные теории.
