А на следующую ночь я, скрепя сердце, выбрала самого Будимира. Вот уж кого я, признаться, трусила. Высоченный, могучий молодец с черными прямыми волосами, собранными в косу или хвост. Среди прочих мужиков наособицу держался, говор имел гортанный и шибко крепкий кулак. Сам Игнат его уважал и рядом с собой садил за столом.

Хороший воин был Будимир, но, сказывал Вадим, с девками больно груб и неласков. Любил народ подчинять, чтоб склонялись перед ним до земли, а девок случалось и силой брал, охоч был до молодых пригожих девчонок, что под ним в страхе визжат, да вырваться не могут. О том прослышав, я и придумала для нашей ночи малую хитрость. Только бы удалась задумка моя…

Едва в комнатушку Будимира взошли, повелел он мне ему служить, сапоги стянуть и омыть ноги в специальной бадейке. Чернобровый процедил сквозь зубы, прожигая меня взглядом:

— Высечь бы тебя, кобылицу, а потом привязать между двух жердей, да Старшой не велел шибко маять.

— И без того вас желаю потешить, Будимир Дерганыч, только так я вас боюсь, что и сказать нельзя. Я ведь бабенка простая, скромная, муженек меня редко имел, никаким премудростям любовным я не обучена, и щелочка моя узкая, поди вам и не пролезть. Вы такой богатырь, что аж замирает душа, как представлю ваше хозяйство огроменное. Пожалели бы меня, отпустили по добру, видите, не могу дрожи унять, стыд меня берет.

И так уж я виновата, что не могу вас радовать, как бы хотелось мне, что готова за то мелкое наказание снести. А потому прошу вас, Будимир Дерганыч, меня простить и своей рученькой отшлепать пару разов, только не во всю вашу силушку, а то как бы душу в теле удержать.

Вымолвила эдак-то и сама задрала рубаху, задом пячусь к нему, оголив круглые розовые ягодицы.

— Ох, и бесстыжая баба! Такую драть надо семерым зараз!

— Так ведь я семерых не сдюжу, мне вас бы как-нибудь перенести.

Тут меня Будимир подхватил, уложил поперек колен и со всего размаху припечатал широкой ладонью по голому заду. Ну, взвыла-то я натуральным образом, а сама чую, мужик распалился весь, хрен его мне уперся в живот. Терпеть руку мужскую мне пришлось на себе недолго, потому как поняла, что особенно Будимира привлекает, начала стонать и вырываться со всей моченьки, и мне даже позволили доползти до угла, а уж там меня витязь достал и давай рвать одежу. Только я не осталась в долгу, расцарапала ему плечо, да прикусила руку, он в ответ лишь рычал, аки дикий зверь да сверкал глазищами.

Там же на дощатом полу и взял грубо, только я к той поре и сама желала его принять, до того взмокла, что аж ныло нутро. Вот уж оба мы отыгрались вдоволь, толкался во мне Будимир взад-вперед, а я только подмахивала, да протяжно стонала, ухватив мужика за могучую смуглую шею. Ох, угодил, ох, же отвела душеньку за весь прежний недоеб…

Потом отнес меня богатырь на кровать и во второй раз уже любил врастяжку, не спеша, тискал за все сдобные места, губы исцеловал до синяков, и во мне оставался долго, будучи тверд как столб, не кажному мужику такое умение дано, щедры к Будимиру евонные боги, есть гордиться чем.

Но, признаться надо, устала я от той ночи, ласкал -терзал меня Смуглолицый витязь до рассветных лучей, я уж об роздыхе возмечтала и весь следующий день пролежала в своей светелке, сказавшись больной. Ладно, не тревожил меня никто, только вечерком заглянул Вадим, пожелал сам отвести днем в парную баньку. И я пойти согласилась.

И вот здесь-то уважил меня добрый богатырь, сам мыл и веничком парил, пока я не залилась слезами горючими, не обмякла душой, да не пожаловалась на свою бабскую долю, мол, не знать мне теперь покоя и сна, замучат здоровенные мужики, ежели каждую ночь вот так теребить станут. И куда сироте мне податься… К мужу ни за что не вернусь, батагами встретит, а у дальней родни в няньках жить, да корочкой хлеба пробавляться, тоже радости мало.

Меня Вадим пожалел и приласкал, обещал с Игнатом поговорить, чтобы отпустил меня до его, Вадимовой старой матушки, сильно об ней у него сердце болит. Хворая старушка совсем, а сын вечно на заставе, даже ожениться не желает. Вот бы я пригодилась в помощь, а там глядишь, выйдет время, оставит Вадим службу ратную и сам вернется домой, старость матушки утешать, да меня любить.

Так и молвил мне Вадим, что летами уже не молод, чтобы за себя нетронутую девку брать, а я ему во всем по сердцу. А то, что с его названными братцами его побывала, так невелика беда, парням радость, а с меня знать не убыло.

На том мы и порешили. Разнежилась я на руках у Вадимушки, да и он на прелести мои пышные глядючи, плотью восстал. И пошло у нас милованье сердечное, никто меня так не баловал, как это богатырь. Всю с головы до ног исцеловал, даже в тех местах, куда мужики только хреном заглядывают.

— Ох, и сладка твоя пизденка, чистый мед…

И смеюсь, и стыжусь, и гордость меня берет. Мужичище здоровый, руками подковы мнет, а меня гладит бережно, осторожно лапищами сжимает, а уж когда начал ебать, соком истекла, на всю баню запостанывала. Как только и услыхали, будто оконце треснуло, не иначе кто-то со стороны двора нами любовался, да лбом едва не выдавил тонкое стеклышко.

Хотя, Вадимушка даже ухом не повел, продолжал меня всю лапать да нацаловывать. Шибко он мне в тот час угодил, да еще тело мое распарилось, разомлело, само таяло в могучих руках. А Вадимушка еще приговаривал:

— Ясочка моя, лебедушка белая, как же с тобой мне любо… Век бы тебя имел, устали не зная.

После такой славной баньки Вадим сам меня полотнищем обтер и на руках снес в светелку свою, положил на широкое ложе, и так я крепко заснула подле него, что ни в сказке сказать, ни пером описать. На другое утро уехали мои добры молодцы по важным делам, а Ванюшу на хозяйстве оставили.

Я так сразу и поняла, что они его частенько оставляли домовничивать, за отрока при себе держали, за ученика. Ну, наставляли, конечно, и делу ратному, Ванюша в могуте-то телесной уж не сильно им уступал, а с возрастом грозил заматереть под стать самому Игнату.

Однако по летам своим юным, да по силушке богатырской, Ванечка ровней им никак не был, а потому ходил порой в синяках да ссадинах… Наука воинская она того даже требует! Двадцать годочков едва парню стукнуло, сам на службу попросился, так чего шестерым дюжим мужикам с мальчишечкой церемониться.

— Подай, принеси… терем вымой, воды натаскай, оружие приготовь… коня вычисти…

А в награду лишь щелчки, да дружеские оплеухи… «Привыкай, братец, к службе дружинной…”

И Ванюша все терпел, да угодить братьям названным старался. Не век же вечный ему в отроках-то ходить… Уж недолог час и Вадим его рядом за стол посадит, ровней назовет.

А уж поди на мой-то счет было все -таки молодцу обидно… Игнат - то, я слышала краем уха, перед ними всеми хвалился: яблочком наливным меня называл, ягодкой в самом соку… ” Уж больно сладка девица… чистый мед…”

Ваня при том был, все между братишек своих терся, да и подглядывал небось в щелку, как меня уже в тереме Олег наяривал…

Ох, хорошо, что именно Вадимушка мне напоследок достался! Утешил, приголубил…Уж не только телом, но и душенькой с ним отдохнула…Перед ночью с Игнатом… Что поделать, раз такую они очередность промеж себя постановили, ничего не попишешь.

Словом, жалко мне что-то Ванечку стало. Мне-то что, я выспалась до обеда на мягонькой перинке, под утро меня Игнат еще разочек всю сладко расцеловал да понежил, а пареньку-то каково? С ранней зори весь в делах и заботах, аки белка в колесе крутится, и в благодарность Степан его лишь по плечу хлопнул так, что парнишка едва в угол не полетел.

Спустилась я с верхних покоев, подал мне Ванечка водицы колодезной для умывания да чистое полотенце. А сам-то, сам в очи и не глядит, стыдиться чего-то… Усмехнулась я, за стол накрытый села и стал мне Ванюша прислуживать…

Поглядываю на Ванечку одним глазком, второй от удовольствия чуть прищурила… Эх, хорош обед… прямо скатерть-самобранка передо мной раскинулась, и каких только яств здесь нет… расстарался видать, Игнатушка, попотчевать гостью решил… за все добро.