– Вякнешь – удавлю! – прошипел Малфой. Где-то слева с грохотом захлопнулась дверь.

Гермиона почувствовала ком из слез, подступивших к горлу. Она набрала полные легкие воздуха и резко вывернулась, отталкивая слизеринца от себя. Ее распирало от злости, она хотела кричать на весь мир о том, как сильно она его ненавидит, топать ногами и визжать, но она проглотила крик, как глотала пыль, висящую в воздухе.

– Я бессмертна, забыл?! – выдала она, внезапно почувствовав просто невероятный прилив сил. Ярость внутри нее превратилась в кипящую сталь. Малфой засмеялся почти беззвучно, но смех этот больше походил на истерику. В пару шагов он преодолел расстояние между ними и взял лицо Гермионы в свои ладони. Она застыла.

– Нет, Грейнджер. Ты не бессмертна. Ты невероятно живуча, но это разные вещи.

– На что еще ты готов пойти, чтобы не признавать своих чувств ко мне?

– На многое.

– Может, стоит просто меня убить?

– Заметь, я пытаюсь.

Малфой смотрел так пристально, что Гермионе почудилось, будто его взгляд высасывает из нее жизнь. Она отвернулась.

Он пытается. Он всегда будет пытаться, и дело не в чувствах, Мерлин, она не может быть столь наивной, чтобы верить в это. Дело в том, что она слишком много знает.

– Держись от меня подальше, Малфой, – она снова посмотрела на него. Его ладони исчезли с ее лица и сейчас лишь легонько касались плеч. Холодные подрагивающие пальцы прожигали кожу сквозь форменный свитер и рубашку.

– Заметь, я пытаюсь, – повторил он и вдруг посмотрел на ее губы. Его взгляд перестал двигаться. Он будто остекленел, а потом Малфой издал такой звук, от которого у Гермионы волосы встали дыбом. Он, сцепив зубы, зашипел, как змей. Отшатнулся, попятился в сторону, впился пальцами в покрытый толстым слоем пыли стол. Его будто изнутри выламывало болью, он колотил по столу ладонью, его спина выгнулась так, что под белой рубашкой отчетливо пропечатывался позвоночник.

Гермиона покосилась на дверь. Больше всего на свете ей хотелось оказаться от него подальше, но в голове вдруг возникла еще одна мысль. Наверное, то падение сломало ее не только снаружи. Внутри тоже что-то переломилось с хрустом, и теперь «бежать, бежать, бежать» казалось слабостью. Она не могла себе позволить слабость.

– Что, Малфой, – подходя сзади, сказала она, – твой план провалился? Девочка, которая слишком много знает, все еще жива.

– Заткнись, – процедил он, и Гермиона увидела, как напряглись его плечи, как проявились вены на его руках. Ей захотелось подойти и раскатать его рукава, чтобы не видеть этих вен.

– Не собираюсь я затыкаться! – Малфой был так уязвим сейчас, а она так сильно его ненавидела. – Хочешь знать, о чем я думала, пока падала?

– Не хочу.

– Я мечтала выжить только ради того, чтобы сказать тебе, – она схватила его за локоть и резко развернула к себе. Их взгляды встретились на мгновение. – Я сделаю все, чтобы твой план провалился, каким бы он ни был. Теперь я – твоя самая большая угроза в этой школе, не забывай об этом, Малфой.

Он скривился. Гермиона не могла быть точно уверенной в том что творилось у него внутри сейчас, но она знала, что он уязвим, растерян и болен. Серьезно болен, на всю голову.

– Я умею устранять угрозы.

– Не сомневаюсь в этом, – она подошла ближе. Настолько близко, что почувствовала, как вздымается его грудь под тяжелым дыханием. – Но также ты меня хочешь. И тебя убивает то, что ты не можешь бороться с этим.

Она не верила, что действительно произносит это. Малфой глубоко вдохнул. Ей казалось, что сейчас он разразится хохотом или новым приступом ярости, когда будет хлестать ее словами, как пощечинами, избивать ее сущность, выплевывать ядовитые оскорбления и грязно шутить. Но он лишь кивнул.

– Хочу, – сказал он тихо. Это не было признанием поражения, Гермиона не была столь глупа, чтобы в это поверить. Малфой улыбнулся, его лоб был влажным, а волосы он откинул назад. Ему совершенно не подходила такая прическа, она делала его старше, чем он есть. Ему невероятно шло, когда прядь закрывала часть лба, соблазнительно изгибаясь. – Трахнуть тебя и придушить, пока буду трахать. Чтобы, когда я буду кончать в тебя, выпачкивая всю тебя своей спермой внутри, твои глаза стекленели, а дыхание замедлялось. Вот чего я хочу.

Гермиона стойко выдержала каждое из этих слов, искренне надеясь, что ее лицо не покрылось пятнами яростного стыда.

Она кивнула. Подняла ладонь и обхватила пальцами верхнюю пуговицу на его рубашке.

– Мне тебя жаль, Малфой. Так сопротивляться чувствам…

– Себя пожалей, грязнокровка, – он не отходил, позволяя ей прикасаться, и его присутствие стало почти-что-совершенно-привычным, что не могло быть на самом деле. Но им давно нужно было поговорить. Без прикрас и сопротивлений. Поговорить о ненависти друг к другу, чтобы не было больше никаких сомнений, чтобы их не оставалось, чтобы они рассеялись, как дым. Ненавидеть друг друга, не сомневаясь в ненависти – это единственное, что они могут себе позволить. Они по разные стороны баррикад. Они могут делать вид, что сотрудничают, но Малфой всегда будет на стороне зла, а Гермиона всегда будет слишком правильной, чтобы встать на эту сторону.

А еще она его никогда… Никогда не простит.

День клонился к закату, и Гермиона искренне надеялась, что Гарри не бросится искать ее с помощью Карты Мародеров.

– Отопри дверь, Малфой, – устало сказала она.

Слизеринец сидел у стены, подперев ее спиной, он повязал себе галстук поперек головы, расстегнул часть пуговиц на рубашке, выглядел вымотанным, но, Господи, очень красивым.

Гермиона не могла не признавать, что считает Малфоя красивым. Она где-то читала, что зло обладает большей красотой, чем добро, и этот человек, сидящий перед ней, был прямым доказательством. Но красоты недостаточно, когда каждый твой поступок – чернее предыдущего.

– Такая умная девочка, а не можешь открыть дверь?

– Не сильна в темной магии.

– Я не использую темную магию в школе, дура.

– Серьезно?

Гермиона встала и прошлась по кабинету. Она немного замерзла, потому что они находились в подземельях, и без ежедневной порции обезболивающего зелья ее кости немного ныли.

Сейчас она не боялась Малфоя. Наверное, она вообще больше не сможет его бояться, потому что самое страшное уже произошло. Какой его поступок может быть страшнее ее убийства? Господи, ее смешило все это так, что она хотела сорвать голос, хохоча.

Но засмеялся Малфой. Он делал это раз в полчаса – закрывал ладонями лицо и смеялся, как сумасшедший. Гермиона перестала удивляться странному поведению, только покрепче сжимала спрятанную в кармане палочку.

– Считаешь меня монстром, Грейнджер? – спросил он, немного успокоившись. У него охрип голос, губы выглядели пересохшими и потрескавшимися. Гермиона зажгла свечу, найденную в ящике стола, и поставила ее на одну из старых, с облупившейся краской парт.

– Считаю, что у тебя поехала крыша.

– Как будто ты не знала этого раньше.

– Чего ты хочешь, Малфой? Почему мы здесь? – она подошла к нему, он поднял голову, чтобы смотреть на нее со смесью брезгливости и высокомерия. С этим галстуком, повязанным вокруг головы, он был совсем мальчишкой. Гермиона вдруг отчетливо представила, как Малфой тренирует полеты на метле во время летних каникул вот в таком виде. Наверное, на территории Малфой Мэнора у сына Люциуса и Нарциссы есть свой маленький стадион и свой собственный снитч, с которым он играет, как кот с мышью, то отпуская от себя, то крепко обхватывая пальцами. Когда его никто не видит, он даже может радоваться каждой новой маленькой победе. Это то время, когда он не затевает мировое зло, а всего лишь рассекает воздух на метле.

– Хочу понять, как далеко ты позволишь мне зайти, – он потер коленку, на ткани тут же появилось пятно от пыли. Гермиона вздрогнула. Малфой, которого она знала, не допускал пятен на своей одежде. Да, он мог выглядеть небрежно иногда, но он ненавидел грязь во всех ее проявлениях. В нем что-то ломалось медленно, крошилось, как крошится со временем некачественный кирпич. – Ты так спокойна.