Приведенный разумом без веры к отчаянию и отрицанию жизни, я, оглянувшись на живущее человечество, убедился, что это отчаяние не есть общий удел людей, но что люди жили и живут верою.
Я не мог разумом выяснить себе этого смысла. Я постарался устроить свою жизнь так, как жизнь верующих, постарался слиться с ними, исполнять все то же, что они исполняют в жизни и во внешнем богопочитании, думая, что этим путем мне откроется смысл жизни. С одной стороны, мне более и более открывался удовлетворявший меня смысл жизни, не разрушаемый смертью; с другой стороны, я видел, что в том внешнем исповедании веры и богопочитании было много лжи. Внутренний разлад мой дошел, наконец, до того, что я не мог уже умышленно закрывать глаза, как я делал это прежде, и должен был неизбежно рассмотреть то вероучение, которое я хотел усвоить. И вот изучение это привело меня к убеждению, что та вера, которую исповедует наша иерархия и которой она учит народ, есть не только ложь, но и безнравственный обман. В православном вероучении я нашел изложение самых непонятных, кощунственных и безнравственных положений, не только не допускаемых разумом, но совершенно непостижимых и противных нравственности, и – никакого учения о жизни и о смысле ее. Другие оспариваемые вероучения оказались такими же, как и то православное, которое их оспаривало. Одни еще нелепее, другие менее нелепы, но все вероучения одинаково утверждали положения непостижимые и ненужные для жизни и во имя их отрицали друг друга и нарушали единение людей —главную основу христианского учения[8]. Каждая говорит одно и то же: «Наша церковь истинная, святая, соборная, апостольская, вселенская. Писание наше святое, предание святое. Иисус Христос есть глава нашей церкви, и дух святой руководит ею, и она одна преемственно выходит от Христа Бога». Причина разделения христиан есть именно учение о церкви, учение, утверждающее, что Христос установил единую, истинную церковь, которая по существу своему свята и непогрешима и может и должна учить других. Не будь этого понятия «церкви», не могло бы быть разделения между христианами.
Как написано, читатель! Какие слова подобраны! Какая внутренняя смелость в поиске истины! Здесь вспоминаются слова Христа, приведенные в Евангелии от Иоанна: «И познаете истину, и истина сделает вас свободными». Далее в том же вступлении Лев Толстой пишет:
Меня самого к вере привело отыскивание смысла жизни, то есть искание пути жизни, как жить. И, увидав дела жизни людей, исповедовавших учение Христа, я прилепился к ним. Таких людей, исповедующих делами учение Христа, я одинаково и безразлично встречаю и между православными, и между раскольниками всяких сект, и между католиками и лютеранами; так что, очевидно, общий смысл жизни, даваемый учением Христа, почерпывается не из вероучений, но из чего-то другого, общего всем вероучениям. Я наблюдал добрых людей не одного вероучения, а разных, и во всех видел один и тот же смысл, основанный на учении Христа. Во всех тех разных сектах христиан я видел полное согласие во воззрении на то, что есть добро, что есть зло, и на то, как надо жить. И все эти люди это воззрение свое объясняли учением Христа. Вероучения разделились, а основа их одна; стало быть, в том, что лежит в основе всех вер, есть одна истина. Вот эту-то истину я и хочу узнать теперь. Истина веры должна находиться не в отдельных толкованиях откровения Христа – тех самых толкованиях, которые разделили христиан на тысячи сект, а должна находиться в самом первом откровении самого Христа. Это самое первое откровение – слова самого Христа – находится в Евангелиях. И потому я обратился к изучению Евангелий.
А теперь предоставим слово Спинозе:
Учение Евангелия содержит простую веру, а именно веру в Бога и почитание Его или, что то же самое, послушание Его закону. Весь же закон Его только в одном: любить ближнего.
Религиозные искания Льва Толстого закономерно привели его к критике церкви. Критика эта шла у него по двум направлениям. Во-первых он утверждал, что обрядовая сторона христианства зачастую противоречит разуму и требует беспристрастного анализа. Он писал следующее:
Довод церкви о том, что нельзя допустить толкования писания для каждого, чтобы толкующие не заблудились и не распались на большое количество толков, для меня не может иметь значения. Он мог бы иметь значение тогда, когда толк церкви был бы понятен, и когда была бы одна церковь и один толк. Но теперь, когда толкование церкви о сыне Божием и Боге, о Боге в трех лицах, о деве, родившей без повреждения девства, о теле и крови Бога, съедаемом в виде хлеба, и т. п., не может вместиться в здоровую голову, и когда толк не один, а их тысячи, то довод этот, сколько бы его ни повторяли, не имеет никакого смысла. Теперь, напротив, толкование нужно, и нужно такое, с которым бы все согласились. А согласиться могут все только тогда, когда толкование будет разумно.
Во-вторых, он постоянно упрекал церковь в том, что, защищая теоретически принцип любви к ближнему и вытекающее из него непротивление злу злом, церковь на практике поддерживала насильственные действия российского государства – казни преступников и войны. Над его наивностью многие люди до сих пор потешаются. А зря. Сейчас объясню, почему.
Передо мной страшная по своей сути современная книжка. Ее название – «Преступная толпа». Она выпущена Институтом психологии РАН в 1999 году. В числе авторов этого сборника: С. Сигеле – итальянский ученый-юрист, 3. Фрейд – классик психоанализа, В. Вундт – очень известный психолог конца XIX века. Работы, включенные в этот сборник, – старые, но ответов на поставленные в них вопросы нет до сих пор. Основной вопрос: почему действия толпы, непомерно жестокие и кровожадные, совершенно не соответствуют нравственным убеждениям среднего человека из той же толпы? Факт этот сомнению не подлежит. Он иллюстрируется в книге примерами из Великой французской революции, каждый может найти то же самое, обратившись к событиям Февральской революции в России и, тем более, гражданской войны (читай, например, И. Бабеля). А футбольные, религиозные и прочие фанаты? До какого зверства они доходят! По этой самой причине я и сделал свой личный жизненный вывод, о котором упоминал во Введении: остерегайся попасть в любое стадо, потому что коллективный эгоизм опасен незаметным отключением совести. А какова причина столь трагической деформации личности? Одна из версий, предлагаемых в книге: психология толпы подстраивается под образ мыслей малочисленных, но зато отпетых и энергичных мерзавцев. Средние, благонамеренные люди теряют голову и совершают чудовищные преступления, им не свойственные. «По каким законам судить таких заблудших людей?» – спрашивает юрист С. Сигеле. Внятного ответа нет. Но на практике он был. И во времена С. Сигеле был, и в наши времена тоже – двойной стандарт.
Общество – человейник – та же толпа. При жизни Льва Толстого большинство населения страны под влиянием христианской пропаганды понимало, что убивать нельзя. Но властное меньшинство считало войну законным «средством продолжения политики». На практике получалась полная глупость: вчера батюшка в церкви учил прихожан любви к врагам, потому что все люди – братья во Христе. А сегодня тот же самый батюшка служит молебен в поддержку русского оружия, благословляет солдат на убийство врагов. Лев Толстой выступал против этой шизофрении.
Конечно, у Толстого, как у любого человека, были свои заморочки. В оправданной критике церкви он полагал, что евангельских чудес на самом деле не было, что со стороны евангелистов это был способ рекламы (если применять нынешние термины) нового этического учения. Здесь я с ним не согласен, потому что некоторые чудеса, включая даже материализацию и дематериализацию (вознесение) людей и предметов, не противоречат современным квантовым представлениям (см. книгу С. И. Доронина «Квантовая магия», на которую я ссылался ранее). Но не так важны эти ошибки. Главное – Лев Толстой предлагал начать реформирование православной церкви и радикально изменить ее отношение к главному христианскому догмату – любви к ближним. Признать его центральным в вероучении не на словах, а на деле. Это могло снова привлечь разочарованный народ к церкви, возможно, удалось бы реанимировать полудохлые церковные структуры и сделать серьезное предостережение царедворцам. Фактически Лев Толстой предлагал церковным иерархам вспомнить подзабытое учение
