Эмма бледнеет и невольно замедляет шаг. Она видела клейма у других рабов. У кого-то – на руке, у некоторых – на ногах и пояснице. У Марии клеймо на левом боку, у Робина – на предплечье. Но за все то время, что Эмма находится в лудусе, никто не говорил, что и ее тоже заклеймят. Она догадывалась, конечно, однако дни проходили, и ничего не менялось. Могла ли она поверить, что о ней попросту забудут? Могла. Было ли это совершенной глупостью? Было. Может ли она попытаться воспротивиться? Да. Но еще большей глупостью будет решить, что ей позволят это сделать.

– Подойди, – велит Август, ворочая прутом в жаровне. Эмма смотрит на него, как завороженная. Искры продолжают летать, словно яркие обжигающие мотыльки.

Это наказание. Непременно наказание – за ее проигрыш. Эмма почти не чувствует гнева. Она не считает, что заслужила это, но понимает, почему так происходит. Аурус недоволен ею. И показывает, как сильно.

Мария отворачивается, когда Эмма подходит к Августу и по его приказу опускается на колени. Она дрожит и жмурится, когда пытается представить, как больно ей будет. Но, может быть, за сегодняшний день она успела привыкнуть к боли?

Не успела. Когда раскаленное железо впивается ей в правое, поврежденное плечо со стороны спины, это абсолютно новая, дикая, ни с чем несравнимая боль. У Эммы вырывается хриплый вопль, переходящий в стон. Она почти падает, сгибаясь пополам, инстинктивно стараясь убрать руку, которая плотно прижата повязкой. Никто не удерживает ее на месте, но сама мысль о том, чтобы куда-то бежать сейчас, вызывает рвоту. Август убирает прут, и Эмму тотчас же выворачивает наизнанку. Из ее рта потоком льется багровая, мутная, вонючая жидкость, в первый момент кажущаяся кровью. Август обеспокоенно склоняется к Эмме, но Мария говорит дрожащим голосом:

– Это сок граната. Я напоила им ее по приказу Ауруса.

Август ругается на римском, пока Эмма содрогается в конвульсиях, пытаясь избавиться от омерзительного привкуса на губах. Плечо горит и пульсирует, а Август вдруг принимается втирать в него что-то, в то самое место, где поставил клеймо. Эмму рвет снова, в желудке уже ничего не осталось, но он все еще сопротивляется насилию.

– Это краска, – хмуро говорит Август, его голос почему-то звенит и раздваивается, словно он говорит одновременно со своим эхом. – Не дергайся. Больно будет все равно.

Эмма и рада бы не дергаться, но плохо получается. Август продолжает втирать, от его движений выламывающая плечо боль расходится по всему телу. Эмма не стонет, не плачет, а просто подвывает, как раненая собака. Перед глазами мутное марево, во рту – отвратительный вкус рвоты. Эмма ненавидит Августа, Ауруса, Марию, этот лудус, этот город и все, что заставляет ее испытывать боль.

Август заканчивает свои действия, заливает жаровню водой из стоящего рядом деревянного ведра, а остатки воды выплескивает на плечо Эммы. Та снова дергается и пытается отмахнуться, но не получается. На какое-то мгновение боль в плече замирает, а потом вгрызается в тело с новой силой.

– Давай-ка, – Август отставляет ведро и берет Эмму под левую руку, вынуждая ее подняться. – Нечего рассиживаться. Все через это проходили.

Эмме все равно. Ей больно, ее тошнит, мир вокруг шатается и вот-вот упадет. Утренний проигрыш кажется чем-то далеким и нереальным. Хочется пошевелить губами, чтобы взмолиться Одину, но не удается вспомнить ни единого слова. Эмма медленно моргает и смотрит на Марию. У той по лицу бегут слезы.

Август снова ругается, потом с усилием подхватывает Эмму на руки и, пошатываясь, относит ее в комнату, где попросту роняет на постель, не говоря ни слова. Когда он уходит, Эмма переворачивается на живот и долго лежит так перед тем, как снова провалиться в черноту, и на этот раз чернота не оставляет о себе никаких воспоминаний.

Эмма просыпается на следующий день – во всяком случае, она думает, что он следующий. Светит солнце, с арены доносится лязг мечей, где-то рядом кто-то громко разговаривает. Плечо ноет, но очень уныло. Эмма прикрывает глаза, потом открывает их снова.

Она проиграла. И ее заклеймили в наказание.

Она осторожно садится, прислушиваясь к своему телу. Оно все еще слабое, но не такое, как вчера. Вчера Эмма будто окунулась в Муспельхейм*, в его бесконечный огонь, – и выжила. Как? Другой вопрос.

Перед глазами неохотно прыгают искры от вчерашней жаровни. Эмма старательно моргает, добиваясь того, чтобы они исчезли. Облизывает сухие потрескавшиеся губы и тянется за кувшином с водой, но воды нет. Видимо, придется идти на кухню.

Первый шаг дается не так уж просто, Эмму шатает, она держится здоровой рукой за стену, чтобы не упасть. А на пороге чуть не сталкивается с Робином, который тут же подхватывает ее и прижимает к себе.

– Как ты? – заботливо спрашивает он.

Эмма приникает щекой к его груди и слушает, как стучит сердце. Этот звук успокаивает.

– Хорошо.

Она привирает, но совсем немного.

– Как плечо? – Робин невесомо проводит по нему пальцами, но Эмме все равно неприятно, и она пытается отстраниться. Робин понятливо отпускает ее.

– Стоять можешь?

Она может стоять. Мир не вертится так уж сильно, разве что самую малость. Да и боль – вполне земное ощущение.

– Пусть лучше садится, – слышится знакомый голос, и Эмму тут же охватывает страх. Она пятится назад, к постели, а Робин торопливо шагает в сторону, уступая дорогу Аурусу, входящему в комнату.

– Метнись-ка за едой, – велит хозяин, и Робин покорно уходит, не бросив на Эмму и взгляда.

Аурус подходит ближе.

– Садись, – командует он, и Эмма садится. Сердце вырывается из груди, поднимается к горлу. Плечо начинает болеть сильнее, особенно там, где стоит клеймо.

Аурус внимательно осматривает Эмму, выражение лица его не меняется. Эмму колотит в ожидании приговора – а она уверена, что Аурус пришел не для того, чтобы радовать ее.

– Ты долго спать, – слышит она и кивает.

– Я не знаю, почему. Обычно я не такая слабая.

Она пытается оправдаться. Потому что чувствует себя виноватой. На нее возлагали надежды, а она не справилась. Может быть, потому и пыталась уйти в сон, чтобы не помнить о своем поражении.

– Ты расстроена? – пытливо спрашивает Аурус.

Эмма не смотрит на него.

– Да, господин. Я проиграла.

Вслух это звучит еще хуже, чем в голове. Что теперь будет с ней? Она показала себя с плохой стороны. Кому нужен гладиатор, падающий в первом же бою? Она уверена, что на арену ей больше не выйти. И это сейчас кажется самым ужасным из всего.

К ее удивлению, Аурус смеется. Это очень довольный смех.

– Глупая девочка, – почти нежно говорит он. – Мне важна была не твоя победа, я хотел посмотреть, стоит ли игра свеч. И я убедиться, что стоит, да еще каких! Я оказаться прав в своих предположениях. Разумеется, тебя еще нужно тренировать. Но ты выйти против хорошо обученного и вооруженного соперника – и почти победила! Это настоящий успех!

Он хлопает в ладоши.

Эмма не знает, можно ли доверять своим ушам. Что он только что сказал? Что ее поражение – это его победа?

В какой-то момент ее снова мутит. Но вот заходит Робин, в его руках – деревянный поднос. Аурус берет с этого подноса кубок, заполняет его жидкостью из кувшина и протягивает Эмме.

– Пей, – велит он. – За тебя! Ты должна выпить.

Эмма чувствует запах вина, а когда делает осторожный глоток, то понимает, что оно уже разбавлено – и очень сильно. Аурус тоже пьет, потом приказывает Робину поставить поднос на стол и отпускает его. Берет хлеб и сыр и протягивает Эмме. Она не может отказаться, даже если бы захотела. Приходится есть то, что не нравится. Эмма старательно жует, радуясь, что почти не чувствует вкуса. А потом осторожно спрашивает:

– Я бы все равно не выиграла? – и добавляет: – Господин.

– Конечно, – кивает Аурус. – Лилит – очень опытный боец. Ты же на арене совсем короткое время. Мне нужно было поставить тебя в уязвимое положение, чтобы посмотреть, как ты будешь из него выходить, ведь на арене может возникнуть такая ситуация. Лилит был дан наказ не причинять тебе вред, только постараться лишить оружия. Она справиться. И ты тоже. Сулла очень доволен, как и я. Он даст мне денег на твою победу, когда начнутся бои. Но не волноваться: это еще не очень скоро. Ты успеешь набрать форму.