— А что же ответил Кирьянов, когда вы спросили о его поведении в Черноморской школе?
— Откровенно ответил: «Мечтал, говорит, я учителем стать, семью завести, а меня забрили на флот — и все нарушилось. Уж больно не вовремя забрили». Меня от такой откровенности в жар бросило. Разве это мыслимо, чтобы молодой парень из-за какой-то красивой подлюги так себя растравил и неправильно мыслить стал!
Стукнул я кулаком по анкерку: «Что же ты, друг любезный, хотел, чтобы за тебя такие вот заграничные штучки другие доставали?!»
Алексей аж вздрогнул. «Вовсе, говорит, я этого не хотел. Отлично я понимаю, что в армии все должны служить, да уж очень школу бросать не хотелось. Только начал ребятишек учить, а тут вдруг опять сам учись: „Ать, два!“, „Весла на воду!“ Да еще и подчиняйся каждому…»
«Вроде, мол, боцмана Доронина?»
«Нет, что вы, отнекивается. Я про вас плохое не думаю».
«А про капитана третьего ранга?»
«Несправедливым он мне показался».
«Несправедливым?! Да ты знаешь, говорю, как у товарища Баулина за тебя душа болит? Кто за тебя горой встал, когда на берег списать хотели? Товарищ Баулин!
Кто меня надоумил потолковать с тобой о житье-бытье? Товарищ Баулин! Кто нам сегодня доверие оказал? Опять же он, товарищ Баулин! А ты, бирюк, такие слова…» Может, я и чего-нибудь покрепче Алексею бы наговорил, да прилив не дал, начал затоплять отмель. Вода уж у самых наших ног плескалась. «Неужто, думаю, капитан третьего ранга где-нито замешкался?»
Только подумал, а он кричит сверху в мегафон: «Опускаем трос с фонарем!»
Минут через пять — мы уже по колени в воде стояли — видим: сквозь туман спускается к нам светлое пятнышко.
В общем, и анкерок, и нас с Алексеем в самое время вытащили.
На базу возвращались в машинном отделении «Вихря». Отогревались. В сухую робу переоделись, горячего чаю напились, а все зуб на зуб не попадает…
Доронин улыбнулся, прищурив глаза, и я подумал, что боцман присочинил, будто бы ему было страшно, когда они плыли на тузике через Малый пролив, присочинил не из намерения порисоваться, а из желания подчеркнуть, чего все это стоило Алексею Кирьянову, совсем еще в то время неопытному пограничнику.
— Сидим мы, значит, в машине, у горячего кожуха, отогреваемся, — продолжал Доронин, — а Алешка шепчет вдруг: «Спасибо вам, товарищ боцман, за науку!» Так душевно он это сказал, что у меня в горле запершило…
Моросящий дождь, начавшийся с полчаса назад, все усиливался и усиливался и в конце концов прогнал нас с мыса над Малым проливом. Мы направились домой, к базе. Под ногами похрустывали обломки застывшей лавы.
Боцман вдруг наклонился, достал из-под камня небольшое светло-серое яйцо, которого я, конечно бы, и не заметил.
— Чайка оставила — наверное, ее саму-то поморник сцапал. — Доронин осторожно завернул яйцо в носовой платок, спрятал в карман. — Марише для коллекции…
Свернув от пролива, мы вскоре поднялись на утес, на котором неподалеку друг от друга стояли старинный каменный крест и обелиск с пятиконечной звездой. С высоты утеса открылся необозримый океанский простор, вид на затушеванные бусом соседние острова.
— Красота! — тихо произнес боцман…
«В анкерке были спрятаны киносъемочный аппарат с телеобъективом и пять кассет с отснятой пленкой, — объяснил мне позже Баулин, — улика (попадись „Хризантема“!) неопровержимая. Безусловный шпионаж!..»
Глава пятая
ТАЙФУН «НАДЕЖДА»
Еще во Владивостоке я слышал о недавнем тайфуне «Надежда» и о том, как во время этого тайфуна у Баулина чуть было не погибли четверо моряков. Вспомнив об этом на острове, я спросил капитана третьего ранга, как же было дело.
— Всех подробностей я рассказать вам не смогу, — ответил Баулин, — порасспрошайте боцмана Доронина.
А произошло все это так…
Ветер дул с северо-запада, в лоб. Океан дышал тяжело, вздымая крупные отлогие волны. Как обычно, небо закрывали тучи. За целое лето метеорологи зарегистрировали у Средних Курил всего-навсего тринадцать солнечных дней. Мелкий моросящий дождь «бус» высеивался почти не переставая.
«Вихрь» возвращался после двухсуточного крейсерства в районе островов Н. и П. Барометр продолжал падать, и Баулин приказал прибавить ходу, торопясь до наступления шторма поспеть на базу.
На Камчатке и Курильских островах Баулина знали как смелого командира, готового в любую погоду выйти в море. Из этого, однако, вовсе не следовало, что он предпочитал ровным попутным ветрам крепкие «лобачи» и безразлично относился к солнцу.
И он обрадовался, когда вдруг в мрачных, сизо-серых тучах проглянула узкая голубоватая полынья. Полынья увеличивалась на глазах и вскоре стала похожа на гигантский моржовый бивень. Острие бивня вспыхнуло оранжево-красным огнем и вонзилось в солнце. Паутинная сетка буса оборвалась.
Появление солнца в этих широтах Тихого океана было событием столь редким, что Баулин счел необходимым занести в вахтенный журнал: «1 сентября, 10.06. На траверзе мыса Сивучий показалось солнце». А сигнальщик Петро Левчук скатился по крутому трапу в тесный кубрик, где свободные от вахты пограничники сражались в домино, и гаркнул:
— Свистать всех наверх! Солнце!
Первым, как положено, поднялся на ют боцман Семен Доронин. Прищурившись, поглядел из-под широкой ладони на солнце:
— Давно не видались, соскучилось!
— Сейчас опять спрячется, — сказал комендор Алексей Кирьянов.
— Извиняюсь, оно телеграмму вам прислало? — Левчук, закинув ногу на ногу, небрежно облокотился о шлюпку-тузик.
— Целых три, когда некоторые еще не протерли глаза!
«Вот так да! — в удивлении оглянулся боцман. — Видано ли, чтобы бирюк, молчальник Кирьянов произнес столько слов подряд?»
Обогнув мыс, «Вихрь» пошел параллельно берегу. Теперь задувало уже не в лоб, а в правую скулу форштевня. На фоне посветлевшего неба скалистые кряжи острова, круто опускающиеся в океан, казались еще более высокими. Тут не надейся укрыться от непогоды. На Средних Курилах мало бухт, где бы корабль мог спокойно отстояться во время шторма или тайфуна. Недаром капитаны торгового флота предпочитают поскорее миновать эти мрачные скалы. А пограничники плавают тут каждый день. Что поделаешь — служба.
Прибрежные утесы отливали то иссиня-черным, то белым, будто по ним пробегала рябь. Казалось, каменные громады ожили — со стороны острова доносился непрерывный гул, напоминающий гул могучих порогов: на утесах шумел «птичий базар» — миллионы кайр и гаг.
Стаи кайр то и дело поднимались в воздух. Когда они дружно, крыло к крылу, летели навстречу сторожевику, то напоминали стремительно несущееся облачко: грудь и шея птиц были белыми. Неожиданно они поворачивали обратно, и в мгновение облачко превращалось в черную тучу, падающую в океан. Но пограничники не обращали внимания на птиц. Зато как только сторожевик миновал «птичий базар», все, даже невозмутимый сибиряк Иван Ростовцев, перешли на левый борт, и никто уже не отрывал глаз от берега. «Вихрь» поравнялся с лежбищем ушастых тюленей — котиков. Баулин еще издали увидел, что берег заполнен пугливыми животными, и скомандовал в машину сбавить ход. Зачем их тревожить!
Котики располагались на узкой каменистой береговой полосе группами по тридцать — сорок коричневато-серых, окруженных детенышами маток. В середине каждого большого семейства, словно часовые на страже, бодрствовали рослые темно-серые самцы.
— Нежатся! — с ласковым восхищением произнес Доронин. — Небось тут их на полмиллиона рубликов, не меньше.
— А вон тот секач здоров, пудов за сорок! — показал Левчук.
— Который это? Который? — заинтересовался Кирьянов, вновь порадовав Доронина своей необычной оживленностью: «Неужели хандре конец?»
