— У-у-у-у! — откликнулся ледник.

Но они тут же успокоились. Видно, поняли, что дети их, туры, успели скрыться.

— Хорошо попали! — сказал Хансав, показывая на выступ, от которого отвалился камень и улетел в пропасть. — Не думал я, что люди из долины могут так хорошо стрелять. Считайте, что трёх туров вы уложили! — с хитроватой улыбкой закончил он.

Мы засмеялись.

— Почему смеётесь? — обиделся хозяин. — Правду говорю. Если б туры стояли там — убили бы? Убили! Так чего ж смеяться?

— Правильно, правильно, — поддержал я Хансава. — Мы добыли трёх туров. Но у гор не убавилось ни одного, и завтра они снова придут к водопою, украсят эти горы, будут радоваться новому утру. И мы тоже будем радоваться утру и этим горам, у которых есть красивые дети — туры!

— Так! — сказал Бачо.

— Правильно! — сказал Хансав и Абесалом, а Табэк ничего не сказал. Он-то лучше нас знал, что туров запрещено убивать законом, но если голод застигнет путника в горах, тогда он может добыть тура для того, чтобы не умереть. Но ни один сван не убьёт тура от безделья и озорства.

БИМУРЗУ ПОХИТИЛ КОНЬ

се мы научились хорошо ездить на конях и косить сено, охотиться на туров. И узнали, и увидели много, и нам пора было возвращаться домой. Но в понедельник зарядил дождь, и хозяин посоветовал нам остаться.

Ледник не видно — заволокло тучами. Тучи такие низкие, что если забраться на башню — головой коснёшься их.

Археологи тоже смотрели на небо, словно они были астрономами, а не археологами.

— Чего вы найдёте? — посочувствовали мы археологам. — Между прочим, вчера вы вели раскопки там, где, по рассказам ребят, Бимурза нашёл осколок креста. А вы ничего не нашли? Покопайте ещё. Вы народ терпеливый, сами говорили. А нам пора ехать. Письмо от Пипкии нас, пожалуй, здесь уже не застанет. Письмо от Мано мы уже получили. Она сообщила, что родился телёнок и она не знает, как его назвать. И ещё написала, что цыплёнок где-то поломал лапку. Мано его лечит. Словом, придётся нам расставаться.

— Ну что ж, — сказал профессор, — расставаться так расставаться. А мы остаёмся и непременно чего-нибудь найдём. Здесь когда-то была богатая крепость царицы Тамары, и в ней непременно что- нибудь сыщется. А как с Бимурзой? Он согласен ехать с вами или с нами?

— Согласия не давал, но не отказывался, — сказал я.

— Ещё поговорите, — посоветовал профессор. — Хорошо поговорите.

После обеда дождь перестал. Мы начали собираться. Хансав помялся и проговорил:

— Родственникам Бимурзы и всей деревне жалко отпускать мальчика, но если так лучше…

— Да, так лучше.

— Однако, если он не захочет ехать, мы насильно отправить его не можем.

— Вечером пойдём к нему и ещё поговорим.

И вечером мы снова пошли к Бимурзе и сказали ему, что завтра утром уезжаем.

— Завтра? — переспросил Бимурза.

— Да, завтра утром, — сказал я. — Собирайся, Бимурза. Вместе поедем. Тебе так лучше будет. Ты полетишь в Тбилиси… В самолёте летал?

— Нет.

— Нет ничего лучше самолёта. Кроме того, в Тбилиси ты можешь покружиться на карусели, ходить каждый день в кино и учиться на инженера или археолога.

— Может, тебя даже в кино снимут? Вон дочка молодого археолога всего с пальчик, а её в кино сняли. А живи бы она не в Тбилиси, никто бы и не снял.

— Как это снимут? — испугался Бимурза.

— Ну как, как? Пойдёшь по улице Тбилиси, увидит тебя дяденька из кино и подумает: «Вот славный мальчик, подходящая натура». И поведёт на студию, а там лампочкой засветит. Скажет: «Беги!» И ты побежишь. Потом скажет: «Ещё беги!» Потом ещё. Потом крикнет: «Падай!» Ты начнёшь ложиться. «Нет, — скажет дяденька. — Ты взаправду падай». И ты будешь так долго падать, что устанешь и взаправду упадёшь — и тут тебя снимут. И ещё могут тебя посадить на коня и заставят скакать…

— Не хочу я ихнего коня, — буркнул Бимурза.

— Почему? — развёл руками Абесалом. — Конь есть конь. Там кони, может, ещё лучше твоего.

Бимурза насупил брови при упоминании о коне.

— Нет лучше моего коня! — отрезал он. — Я уеду — кто будет кормить его и любить? И попробуйте поймайте его!

— Всей деревней вместе с археологами поймаем, и будет твой конь жить с другими конями. И когда ты вернёшься в селение — езди на нём сколько душе твоей угодно…

Бимурза замкнулся, глядел на нас исподлобья и ничего не говорил. Провожал он нас молча и отчуждённо. И я подумал: «Скроется Бимурза ночью. Обязательно скроется в горах». Я высказал эти соображения Абесалому. Тот подумал и предложил:

— Давай эту ночь проведём в мачуби мальчика.

— Давай! — охотно согласился я. — Поспим на сене. Хорошо спать на сене.

— Тогда вернёмся, а то он возьмёт да сейчас убежит.

— Бачо, Гиги, вы пойдёте?

— Пойдём, пойдём.

— Пусть и Табэк пойдёт, — попросили мы Хансава.

— Ладно, пусть идёт. Но Бимурзу не обижайте. Детская душа не терпит обид, может на всю жизнь раненой остаться.

Дверь в мачуби Бимурзы была не заперта. Он снова молча сидел у огня, потом резко повернулся, огрел нас сердитым взглядом и уставился на огонь.

— Вот, — заговорил Абесалом. — Пришли к тебе переночевать… Пустишь?

Бимурза ничего не ответил.

Мы сделали вид, что не заметили его недовольства.

— Очень обеспокоили Хансава, — поддержал я Абесалома, — уже сколько времени мы у него, подумали-подумали и решили остаться у тебя.

— Мы ужинали, и угощать нас не нужно, — продолжал Абесалом. — Было бы сено. А сена у тебя много, вот мы и приляжем.

— Ничего нет лучше, как спать на сене, — зевнул я и пошёл в угол мачуби, где лежал ворох сена. — Когда пойдёшь ловить коня, — добавил я, обращаясь к Бимурзе, — не забудь нас разбудить.

Мы легли. Но запах свежего сена и душный воздух мачуби не давали уснуть. В окна мачуби, похожие на амбразуры, некоторое время ещё видны были клочки облаков, потом показался полумесяц, но не видно было ледника, гор, башен — слишком узки окна мачуби Бимурзы.

Хозяин поднялся от огня, запер дверь и всё так же молча прилёг на сено.

Всё-таки я уснул. Разбудил меня какой-то шум. Я поднял голову, прислушался — вдали раздавалось ржание коня.

Абесалом уже был на ногах.

В проёме двери, чутко напружинившись, стоял Бимурза.

— Куда собрался? — спрашивал его Абесалом.

Бимурза всё так же напряжённо стоял в дверях и даже не повернул головы на голос Абесалома.

— Гостей оставляешь, а сам уходишь!

— А он куда-то идти должен? — спросил я Абесалома, будто не догадывался, что Бимурза хотел сбежать. — Стоп! Ты слышишь ржание коня, Абесалом?

— Слышу.

— Ну, значит, пойдём его ловить. Нельзя, чтобы конь оставался без хозяина.

— Почему он хотел уйти один? — ворчал Абесалом.

— Ну, почему, почему? Как ты не догадаешься? Бимурза — хозяин, уважительный хозяин, он не хотел беспокоить гостей.

— А-а, — протянул Абесалом. — А я подумал…

Бимурза будто и не слышал нашего разговора.

Мы не стали ждать его приглашения, быстро встали, взяли верёвки и вышли из мачуби.

Бимурза молча шагал впереди нас. Насупленные башни с тёмными амбразурами мрачно глядели нам вслед. Мы спустились к Ингури, перешли через мост и там, где дедушка Годжи потерял трубку, ступили к подножию крепости царицы Тамары. Мы постепенно обошли крепость и совсем близко услышали ржание коня, а затем и цокот копыт по камням.

Конь шёл навстречу и звал, звал кого-то, может, звал белогривую мать, а может, и своего молчаливого хозяина — Бимурзу Парджиани. Бимурза шагал уверенно по камням и ни разу не оглянулся, будто нас и не было тут вовсе. Мы поднялись очень высоко в горы. Голос коня был уже совсем рядом. Я шёпотом сказал мальчикам, чтобы они остались. Но ребята заупрямились:

— Нам очень хочется увидеть коня.

Скоро мы увидели коня. Около развалин одной из дальних башен крепости пружинисто ходил конь, бил копытами о камни так, что летели искры, и ржал, сотрясая горы и развалины крепости диким голосом. У него была белая, как ледник, грива до земли, и весь он был белоснежный, и под луною играли блики на нём.