Когда Эдит выключила на кухне свет, я спрыгнула с банкетки и неслышно подбежала к кровати, где уже крепко спала Кэт. Эдит присела на край кровати, дала мне стакан и смотрела, как я дую на горячее молоко. Она не сводила с меня глаз, пока я пила, и я слегка занервничала. Пальцем я подцепила пенку и всосала ее.

– Робс?

– М-м?

– Ты как? Ну, то есть, ты вряд ли нормально себя чувствуешь, но меня беспокоит, что…

– А что я завтра надену?

Я знала, что сказала бы Эдит, позволь я ей продолжать. Она собиралась спросить, почему я не плачу, а если я пущусь в объяснения, то горе мое лишь усилится. Я боялась, что не сумею подавить слезы, и меня разочаровало, что Эдит нарушила нашу негласную договоренность. Если бы мы прервали этот фарс хоть на мгновение, иллюзия рассыпалась бы и пропасть разверзлась бы снова.

Вопрос мой сработал: Эдит отвлеклась. Она хлопнула себя по лбу, вскочила и подошла к стенному шкафу.

– Чуть не забыла! Я тебе кое-что привезла, хотела отдать, как только тебя увижу.

Я поставила кружку на прикроватный столик. Я всегда любила подарки от Эдит, а после получения последнего прошло изрядно времени. Во время путешествий Эдит могла покупать всякие вещи, недоступные в ЮАР из-за санкций или цензуры. Она всегда была щедрой, а я обожала, когда меня балуют, но сейчас подарки служили великой цели отвлекать меня и дальше – я нуждалась в этом больше всего.

Эдит привстала на цыпочки и стащила с верхней полки большой пакет.

– Не помню точно, что я покупала, просто в каждом рейсе немного того, немного сего, но уверена, что кое-что пригодится. – И она поставила пакет передо мной.

– Спасибо.

Пакет был основательно набит, и я разодрала обертку. Первой оттуда выпала мягкая игрушка.

– Собака!

– Не просто собака. Это Лесси.

– Кто это – Лесси? – Я потерлась щекой о длинную шерсть.

Эдит покачала головой, удивляясь моему невежеству.

– Прости, я все время забываю, в какой изоляции мы живем без телевидения. Лесси – знаменитая собака, про нее снимают кино. Породы колли.

– Как она мне нравится! Спасибо. – Я усадила собаку рядом с собой и снова запустила руку в пакет.

– Давай просто вывалим все, – предложила Эдит, выхватила у меня пакет, перевернула, и содержимое высыпалось на одеяло. – Ладно, вот это Багз Банни, на самом деле это радиоприемник. Герой “Луни Тюнз”, – объявила она, беря пластмассового кролика с морковкой. – Он такой: “В чем дело, Док?” А это Чарли Браун, Снупи и Линус. Они из комиксов “Пинатс”. – Эдит вручила мне три мягкие игрушки, похожие на нарисованных человечков. – Я хотела привезти тебе Люси, потому что она там самая шилопопая, но ее всю распродали. О, а это, гляди-ка, часы с Микки-Маусом. Микки – диснеевский персонаж, на весь мир знаменит.

Я не знала ни одного из этих существ, как не знала, кто такой Дисней, но это не помешало мне сразу полюбить их. Я надела часы, очарованная тем, как мышиные руки двигаются, указывая время.

– Ага, помню же, что покупала одежду. – Эдит выхватила что-то из кучи. – Вот, гляди, джинсовый комбез-клеш. Видишь? Верх и низ – одно целое, а штанины смотри как расширяются. Писк моды!

– Это комбинезон?

– Нет! Комбинезоны носят фермеры, Робс. А комбез – это то, что носят модные девятилетки.

Я кивнула, но не успела рассмотреть клеши получше: мое внимание привлекли две серебристо блеснувшие штуковины, погребенные подо всем остальным.

– Что это?

– Ах да, совсем забыла! Это диско-туфли на платформе, из искусственной змеиной кожи. Нравятся?

Я уже выпрыгнула из кровати и напяливала туфли. Они оказались мне чуть великоваты, я потуже затянула застежки и выпрямилась.

– Шикарные, да? Я их купила, чтобы позлить твоего отца… – Эдит осеклась, словно ей вдруг стало больно.

Она замолчала, и от повисшей тишины я занервничала. Мне хотелось, чтобы мы продолжили болтать, потому что болтовня заполняла время. Каждая минута, проходившая без слез, мыслей или вспоминаний, была достижением, и я знала, что если накоплю достаточно таких минут, то станет легче, потому что мне ведь должно стать легче.

Эдит тряхнула головой, словно отгоняя мысли, и улыбнулась.

– Ну ладно, снимай и иди в кровать. Наденешь туфли и комбез завтра, а я одолжу у сына друзей футболку и кофту. Все равно сейчас все одинаковое, что для мальчиков, что для девочек, так что какая разница. А потом, боюсь, нам придется съездить к вам домой, взять твои вещи.

Эдит не спрашивала, что я чувствую, а я не спрашивала ее. Мы застыли каждая в своем пузыре горя, и если правда, что страдать за компанию легче, то скорбь, если ее разделить с другим, вовсе не уменьшается и не слабеет.

17 июня 1976 года

Соуэто, Йоханнесбург, Южная Африка

Едва мы запираем калитку на щеколду, как детский голос доносится из темноты дома. Высокий, точно звук свирели, голос дрожит:

– Ufuna ntoni? Что вам надо?

– Это я, папа, – отвечает Андиль шепотом, и входная дверь рывком открывается.

К нам выбегает одиннадцатилетняя Байисва. Она бросается к отцу, обхватывает его.

– Я ждала вас. Мне было страшно.

– Я уже здесь, – успокаивает Андиль, мягко расцепляя ее объятия. – Где мама?

– Она приходила домой и тут же ушла еще раз проверить больницы. Она велела никому не открывать.

Мальчики проходят в дом, мы следуем за ними.

– Почему так темно?

– Я боялась зажечь свечу, вдруг кто-нибудь увидит, что я одна. – Голос Байисвы мелко дрожит. – Я сидела на полу за дверью. Меня напугал грохот.

Непрерывный шум доносится даже сюда, до Нкоси-стрит в Зонди. Сквозь ночь прорываются приглушенные взрывы, крики. Грабежи идут по всему району, и звон бьющегося стекла стал в этом городе страданий таким же обычным, как птичьи песни на холмах моей родины. Здесь я не видела ни одной птицы и понимаю почему. Если бы Господь дал нам, людям, крылья, разве мы не улетели бы отсюда?

Я тоскую по дому, хочу вернуться в сельские места, на зеленые луга Транскея. Я скучаю по своим сыновьям, по своей хижине и школе, где я веду уроки. Мне не хватает “фить-фить” птицы umvetshana – ее свист похож на свист мальчика-пастуха, я тоскую по воздуху, который не обжигал бы гортань.

Когда мы все входим в дом, Думи ведет меня в гостиную и помогает сесть.

– Байисва, сбегай за свечами, – распоряжается Ланга, после чего поворачивается ко мне: – Ufuna into yokusela?[31]

Я принимаю его предложение, и Ланга кивает Думи:

– Принеси udadobawo[32] стакан холодной воды. – Он берет у сестры свечу и подносит к моему лицу, чтобы осмотреть рану на лбу. Порез глубокий, со вчерашнего дня он опух и снова сочится кровью. – Тетя, надо наложить швы.

– Все будет нормально. Надо только еще раз промыть и заклеить.

Ланга отодвигается, чтобы взглянуть мне в глаза.

– А вдруг рана загноится?

– Не загноится. Принеси горячей воды.

Через десять минут вода на угольной печи закипает, и мальчики начинают заниматься порезом. Ланга легко касается моей кожи лоскутом ткани, Думи следит, чтобы не капнуть на меня воском, а меня переполняет нежность к этим мальчикам – почти ровесникам моих сыновей.

Байисва режет хлеб, открывает две банки мясных консервов и по кругу передает еду на выскобленных желтых оловянных тарелках. Меня слишком мутит, чтобы есть, и я отдаю свою порцию Андилю, но он отставляет ее в сторону и снова уходит в ночь – искать жену.

Поев, дети укладываются на матрасах на полу, натягивают одеяла до самого подбородка и вскоре уже сопят. Мальчики принесли с собой в дом запах огня и распри. Им бы надо помыться, смыть с себя вонь этого дня, как и мне, но чтобы наполнить маленькую цинковую ванну, придется пять раз сходить к общественной колонке, до которой полкилометра. После чего еще час нужно будет нагревать эту воду, и тогда один из нас сможет принять еле теплую ванну. Оно того просто не стоит.