HUM IF YOU DON’T KNOW THE WORDS by Bianca Marais

Copyright © 2017 by Bianca Marais

Все права защищены. Любое воспроизведение, полное или частичное, в том числе на интернет-ресурсах, а также запись в электронной форме для частного или публичного использования возможны только с разрешения владельца авторских прав.

Издание осуществлено при поддержке Канадского Совета по искусствам We acknowledge the support of the Canada Council for the Arts Nous remercions le Conseil des arts du Canada de son soutien

© Елена Тепляшина, перевод, 2019

© Андрей Бондаренко, оформление, 2019

© «Фантом Пресс», издание, 2019

13 июня 1976 года

Боксбург, Йоханнесбург, Южная Африка

Я соединила последние две линии “классиков” и вывела в верхнем квадрате большую цифру 10. Писать, сколько лет мне исполнится в следующий день рождения, было захватывающе и странно, ведь всем известно: когда добираешься до двузначной цифры – все, детство кончилось. Огрызок зеленого мела, без спроса позаимствованный из папиного набора для дартса, почти стерся, и бетон подъездной дорожки царапал пальцы, пока я наносила завершающие штрихи.

– Ну вот, готово. – Я встала и оглядела результат своих трудов. Всегдашнее разочарование: снова мое произведение вышло далеко не таким прекрасным, как я себе представляла.

– Просто чудесно! – объявила Кэт, как всегда прочитав мои мысли и пытаясь подбодрить меня, прежде чем я в приступе самокритики сотру “классики”.

Я улыбнулась, хотя ее мнение не очень-то считалось, мою сестру-близняшку легко приводило в восторг все, что я делала.

Кэт сказала:

– Сначала ты.

– Ладно.

Я вытащила из кармана бронзовый полуцентовик, потерла монетку на удачу, положила на ноготь большого пальца и подбросила. Монета, вращаясь, описала дугу, сверкнула на солнце и, как только она упала в первую клетку, я прыгнула, твердо вознамерившись побить рекорд.

Я успела сделать три полных круга, прежде чем монетка вылетела за пределы квадрата с цифрой 4. Мне следовало выйти из игры, но я бросила быстрый взгляд на Кэт. Сестра отвлеклась на ибиса, который громко скандалил на соседской крыше. Поскорее, пока Кэт не заметила мою оплошность, я подтолкнула монетку носком тряпочной туфли на место и продолжила прыгать.

– Как хорошо у тебя получается, – подала голос Кэт через несколько секунд, когда нагляделась на птицу и обнаружила, как я продвинулась.

Пришпоренная ее аплодисментами и подбадриваниями, я запрыгала быстрее – и не заметила вовремя, что шнурок на одной туфле развязался. На последней клетке я наступила на него и с размаху упала, ободрав коленку о шершавый бетон. Я завопила, сначала от испуга, потом от боли; именно этот звук привел каблуки маминых босоножек в поле моего зрения. На меня упала тень матери.

– О господи. Опять! – Мать нагнулась и рывком поставила меня на ноги. – Ну в кого ты такая неуклюжая!

Я приподняла окровавленное колено. Мать, увидев его, поцокала языком.

Кэт скорчилась рядом со мной, уставившись на мелкие камешки, торчавшие из ранки, и дрожала. На глазах начали закипать слезы, но я знала, что не должна плакать, если не хочу вызвать неудовольствие матери.

– Я нормально. Все нормально. – Я выдавила слабую улыбку и осторожно выпрямилась.

– Ро-обин, – вздохнула мать. – Ты ведь не станешь плакать? Сама знаешь, какая ты некрасивая, когда плачешь. – Она скосила глаза к носу и комически скривилась, иллюстрируя свои слова.

Я выдавила смешок, чего ей и хотелось.

– Не стану, – пообещала я.

Плакать на подъездной дорожке, на глазах у соседей, было бы непростительно. Мою мать очень заботило чужое мнение, предполагалось, что оно должно заботить и меня.

– Молодец. – Мать улыбнулась и поцеловала меня в макушку – награда за храбрость.

Насладиться наградой мне не удалось. Утро прорезал телефонный звонок, и этот последний момент нежности оборвался. Мать моргнула, и ласка в ее глазах сменилась раздражением.

– Пусть Мэйбл тебя отчистит, хорошо?

Едва она скрылась на кухне, как рядом раздалось подозрительное поскуливание; и точно – Кэт плакала, присев на корточки. Смотреть на сестру для меня всегда было все равно что смотреться в зеркало, но сейчас мне показалось, что стекло между моим отражением и мной исчезло и я смотрю не на свое изображение, я смотрю на себя.

Страдание, перекосившее лицо Кэт, было моим страданием. Ее голубые глаза налились моими слезами, пухлая верхняя губа дрожала. Любому, кто сомневался в существовании особой связи между близнецами, достаточно было бы увидеть, как моя сестра страдает из-за меня, чтобы уверовать в эту связь навсегда.

– Не плачь, – прошипела я. – Хочешь, чтобы мама обозвала тебя плаксой?

– Но тебе же больно!

Ах, если бы и мама это понимала!

– Давай в нашу комнату, чтобы мама тебя не увидела, – сказала я. – Выйдешь, когда полегчает. – Я заправила ей за ухо каштановую прядь.

Кэт шмыгнула носом, кивнула и, опустив голову, поспешно скрылась в доме. Я вошла минутой позже; наша служанка Мэйбл мыла на кухне посуду после завтрака. На Мэйбл была выгоревшая мятно-зеленая униформа (комбинезон, в котором ее пышному телу было тесно – ткань между пуговицами на груди натянулась), белый фартук и doek[1].

В столовой мать болтала по телефону тем беззаботным, радостным голосом, который приберегала специально для своей сестры Эдит. Я не стала лезть к ней, зная, что если попрошу разрешения поговорить с тетей, мне скажут или чтобы я не вмешивалась в разговоры взрослых, или что мне чересчур нравится звук собственного голоса и стоит быть поскромнее.

– Смотри, Мэйбл, – сказала я, поднимая колено и радуясь, что в это воскресенье у нее не выходной.

Мэйбл дернулась, увидев кровь, ее руки взметнулись ко рту, отчего мыльная пена полетела во все стороны.

– Yoh! Yoh! Yoh! Бедняжка! Такая бедняжка! – запричитала она, словно была причиной моих страданий.

Для меня эта литания была целебнее всех пластырей мира и бальзамов, немедленно наложенных на мои раны.

– Сядь. Мне надо посмотреть. – Мэйбл опустилась на колени и, морщась, осмотрела ссадину. – Я схожу за аптечкой. – Она произнесла аптешкой, у нее был сильный акцент.

Слово доставило мне огромное наслаждение – мне вообще доставлял наслаждение английский “от Мэйбл”. Мне нравилось, что у нее обычные слова звучат будто на каком-то другом языке, и мне хотелось знать, так же ли говорят ее дети (которых я никогда не видела, но знала, что они круглый год живут в Кваква[2]).

Мэйбл принесла аптечку из судомойни, снова опустилась на колени и коснулась ссадины, комок ваты казался особенно белым на фоне ее коричневой кожи. Пропитав вату оранжевым дезинфицирующим раствором, Мэйбл принялась осторожно прижимать ее к ране, бормоча утешения, когда я пыталась отстраниться от жгучей ватки.

– Бедняжка! Yoh, такая бедняжка, да? Я почти закончила. Все, уже все. Ты храбрая девочка. Харабрая девошка.

Я нежилась в ее внимании, смотрела, как она дует на мое колено, и удивлялась, как волшебно целительно ее щекотное дыхание. Убедившись, что ободранная коленка обработана, Мэйбл налепила на рану огромный пластырь и ущипнула меня за щеку.