Тут я окончательно скис. Я этого дядю живьем никогда не видел, а он возьми и появись. Разница во времени между Москвой и Хабаровском большая. Дядьку сразу в сон потянуло. Жена ему постель организовала, ванну набрала и, чтоб не мешать, к подруге ушла. Ну а дальше вы знаете! Получается, погорячился с этим дядей. Жена – в истерику. «Где, – кричит, – его теперь искать?» Но я ей спокойно говорю: «Далеко не уйдет, у него для этого костюм неподходящий». Сказать-то я, конечно, сказал, но на сердце тревожно было. Все же мало ли что!

Пошли мы на поиски и действительно через час-полтора нашли его на чердаке. Завернулся, бедолага, в дерюжку какую-то, а на дворе уже конец октября был. Дрожал он от холода и скулил жалобно. Я человек сентиментальный, сразу расчувствовался, извиняться стал, мол, прости дурака, своего не признал. Но дядька с гонором попался. Живо собрал свои шмотки и на прощание в дверях сказал:

– Все, враги мы с тобой смертельные!

С тем и отбыл. А жена со мной три дня не разговаривала и в соседней комнате спала. Одним словом, семейная драма на почве глупого недоразумения.

А вы говорите, Шекспир!

Ненавижу людское бессердечие и жестокость. Ненавижу, наверное, потому, что чувствую свою беспомощность перед этими качествами человеческой натуры. Генрих Гейне как-то сказал: «Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся собаки». Не хочу анализировать данное утверждение, но признаю, что подчас сам убеждаюсь в его справедливости, и история моя – лишь печальная иллюстрация факта.

Однажды, кажется в конце октября (было достаточно холодно, моросил мелкий противный дождь), перед универсамом в одном из спальных районов Москвы я увидел совершенно поразительное существо. Собака, а это была именно собака, одновременно походила на лемура, дикобраза и мифического грифона размером со средней паршивости дворового кота-доходягу. Довольно непривлекательная внешне, она смотрела на людей такими глубокими и добрыми глазами, что, проходя мимо, трудно было удержаться и не погладить ее по лохматой голове. Фамильярные ласки со стороны прохожих собачка принимала с радостной благодарностью и обезоруживающей доверчивостью.

– Это она хозяйку ждет, – сказала женщина, торговавшая у магазина с лотка сигаретами.

– И так каждый день. Бабулька старенькая, ходит плохо, а эта кроха ее все время ждет. Зимой и летом, в дождь и холод. В магазин с собаками нельзя, вот она, как правильная, и сидит снаружи. Досталось ей в свое время от жестокости человеческой, она и привязалась к старушке. Животные – они как люди, им обязательно надо кого-то любить, только любить они могут намного лучше нашего.

– Вот, казалось бы, – показала продавщица на собачонку рукой, – за что бедняжку мучили? Бессловесная и заступиться за себя не может. Ей и лапу заднюю мальчишки отрубили, и бензином обливали, поджечь хотели. А что она плохого им сделала?

Я поглядел в огромные черные глаза несчастного животного, невольно поражаясь, какое доброе сердечко должно биться в этом маленьком изуродованном тельце, если, несмотря ни на что, она не озлобилась на людей, а, трогательная, с благодарностью сейчас принимала от них ласки, так же, как раньше покорно принимала муки. Что же за существа мы такие – люди, если чужая боль для нас подчас является категорией скорее философской, нежели нравственной?

Размышляя так, я неожиданно вспомнил давнюю историю из детства, которую щадящее время постаралось глубоко запрятать в тайники моей памяти. Когда-то очень давно, когда я ходил пешком подо все, что было выше метра с кепкой, прижился во дворе нашего дома молодой пес, веселый такой барбос, помесь пуделя с двортерьером. Когда точно и откуда он появился, никто во дворе не задумывался. Просто пришел как-то и остался. Детворы в доме было хоть отбавляй, и веселый, общительный пес легко стал всеобщим любимцем. Но сам Ерофеич, а именно так почему-то его прозвали, особенно выделял сторожа Рустама, у дверей квартиры которого он и облюбовал себе место жительства.

Так продолжалось до тех пор, пока жена Рустама не родила ребенка. И тогда шумливого, непоседливого пса стали прогонять от дверей квартиры. А он так любил Рустама и всю его семью, включая того маленького, пахнущего парным молоком. Он никак не мог уразуметь, за что его гонят прочь, и каждый раз возвращался обратно, под дверь, радостным воем и громким лаем встречая людей, которых считал своими хозяевами.

Однажды, устав от упреков жены, дворник просто увел пса в лес и, привязав к дереву, ушел. Однако, воротясь домой, застал его на пороге квартиры. Ерофеич преданно вилял хвостом, а на шее у него болталась удавка с перегрызенным концом. Мы, дети, узнали обо всем случившемся значительно позже. Впрочем, что бы мы могли тогда сделать? Рустам взял бедное животное за лапы и бил его головой о фонарный столб, пока Ерофеич не затих. Но утром, пришедший в себя, еле живой, он уже лежал на коврике под дверью своего мучителя. Опухший и окровавленный пес с трудом подполз к ногам того, кого считал своим вожаком и другом. Не знаю, понимал ли несчастный и верный Ерофеич, что пришел его конец. Не представляю, что вообще могло твориться в голове бедного животного, но пока в нем теплилась жизнь, он полз к заветному порогу. Полз, возможно, в надежде на справедливость, ибо в своей короткой собачьей жизни так и не успел осознать простой истины: человек не собака и не Бог. Человек есть человек. Зверь, возможно, самый опасный и непредсказуемый из всех живущих на земле зверей. И быть ему таковым, пока самому не станет невыносимо от осознания этого.

Взрослые возмущались поступком дворника, но не все. Некоторым было все равно. Дети плакали, горько, но недолго. Потом память услужливо затерла неприятное событие. Вот и всё!

Один мудрец как-то сказал: «Добрые дела встречают добродетельного человека, ушедшего из этого мира в другой, как родственники своего близкого при его возвращении». Я не знаю, существует ли собачий рай. Но разве не достоин его несчастный Ерофеич, не обижавший при жизни даже окрестных котов и погибший только за свою доброту и преданность? Или бедная собачка-калека, поджидающая свою старую хозяйку у магазина. В чем их вина?

Говорят, мир жесток! Но почему мы делаем его таким? А может, права продавщица сигарет, что стояла около универсама в одном из спальных районов Москвы:

– Собаки – они как люди. Им тоже надо кого-то любить. Только делают они это куда лучше, чем мы!

Стук вагонных колес, как плохая мелодия, монотонно и назойливо лез в уши, отдаваясь в висках пульсирующей болью. Словно миллион злобных гномов колотили резиновыми молоточками по истерзанным нервам. Катя приложилась горячим лбом к холодному стеклу окна и молча наблюдала за проносящимися мимо унылыми степными пейзажами, словно закольцованными в один бессмысленный и скучный кинофильм.

В коридоре купейного вагона было пустынно и сумрачно. Только у соседнего окна уже давно пристроился молодой человек аспирантской наружности и, страдая от природной робости, мучительно искал повод заговорить со своей красивой и грустной попутчицей. Он перебрал в уме уже тысячу слов, но ни одного из них не мог произнести вслух. Наконец, собрав всю волю в кулак, заикаясь и потея от страха, он промолвил первое, что вырвалось из его словно обмотанного ватой сознания:

– Чудесный вечер… правда?

Катя оторвалась от окна, посмотрела на робкого юношу отсутствующим взглядом и спросила холодным как лёд голосом:

– Почему они так стучат?

– Кто? – удивленно переспросил растерявшийся «аспирант».

– Колеса, – пояснила свой вопрос девушка.

– О! Это очень интересно, – встрепенулся молодой человек, кажется наконец попавший в знакомую среду. – Дело в том, что рельсы нельзя класть вплотную друг к другу, так как летом металл будет расширяться, а зимой – сужаться. Поэтому между рельсами приходится делать термозазоры. Когда колёсная пара наезжает на разрыв, рельсы прогибаются, и колеса как бы запрыгивают со стуком на следующий участок…