Это было пять лет назад, но казалось, случилось лишь вчера.

– Почему ты дала мне уйти?

– Как я могла тебя удержать?

– Ты и не пыталась.

– Нет, не пыталась. Я не хотела удерживать тебя, раз ты хотел уйти.

Он промолчал, потому что не мог сказать: «Я не хотел уходить». Он знал Элизабет всю свою жизнь, а Марджори – каких-то три недели. Когда тебе двадцать три, романтичным кажется все новое, неизведанное и неожиданное. И если при ближайшем рассмотрении далекий чарующий пейзаж превращается в пустыню, виноват в этом только ты сам. Марджори не стала другой; ему всегда приходилось себе об этом напоминать.

Он наклонился вперед, зажав руки между коленями, и заговорил сначала прерывисто, а потом торопливо.

– Знаешь, она не виновата. Жизнь со мной была ужасна… И ребенок умер… У нее ничего не осталось. Денег не хватало. Она ведь привыкла весело проводить время, чтобы вокруг было много людей. Я ничего не смог предложить ей взамен. Квартира была очень тесная, она терпеть ее не могла. Меня вечно не было дома, а когда был дома, то в отвратительном настроении. Ее не за что винить.

– Что произошло, Карр?

– Меня отправили в Германию. Демобилизовался я только в конце того года. Она никогда не писала много, а потом и вовсе перестала. Я получил отпуск, вернулся домой и застал в квартире чужих людей. Она ее сдала. Никто не знал, где она. Когда я вернулся окончательно, я попытался отыскать ее. Я снова поселился в той же квартире, потому что надо же мне было где-то жить, и получил работу в литературном агентстве. Его основал один мой друг, Джек Смизерс. Помнишь, он учился со мной в Оксфорде? Он был ранен во время войны, и его демобилизовали до того, как стало совсем страшно.

– А потом?

На мгновение он поднял глаза на Элизабет.

– Мне почему-то казалась, что она может вернуться. И она вернулась. Была очень холодная январская ночь. Я пришел домой чуть за полночь и увидел, что она, скорчившись, сидит на диване. Она, должно быть, сильно замерзла, потому что на ней не было пальто, только костюм из тонкой ткани. Она взяла в спальне пуховое одеяло, зажгла электрический камин, и к моему приходу у нее поднялась высоченная температура. Я вызвал врача, но у нее уже не было никаких шансов. Тот мерзавец, с которым она сбежала, бросил ее без гроша во Франции. Она продала все, чтобы вернуться домой. Она рассказала мне об этом, но не назвала его имя. Сказала, что не хочет, чтобы я его убил. После всего, что он с ней сотворил – она говорила в бреду, так что мне все известно, – после всего этого она все равно была от него без ума!

Он замолчал. Раздался голос Элизабет:

– Может быть, она беспокоилась о тебе.

Он зло рассмеялся.

– Не беспокоилась! Она хранила его фотографию. Вот откуда я все знаю, и вот как я однажды его найду. Фотографию она хранила под крышкой пудреницы. Полагаю, она думала, что никто фото там не найдет, но она, конечно, не знала, что умрет. – Голос его стал хриплым. – Если бы ей кто-нибудь об этом сказал, она бы не поверила.

– Бедная Марджори!

Он кивнул.

– Фотографию я сохранил. Когда-нибудь я его найду. Она обрезана так, что остались только голова и плечи, а картон с обратной стороны содран, чтобы фотография поместилась в пудреницу, так что имени фотографа нет. Но если я его встречу, сразу узнаю.

– Никто не остается безнаказанным, Карр. Не пытайся строить из себя палача. Это не по твоей части.

– Разве нет? Не знаю…

Повисла тишина. Элизабет не нарушала молчания. Она откинулась на спинку кресла и наблюдала за ним из-под темных ресниц. Длинные тонкие руки спокойно лежали на коленях. На ней была зеленая юбка, кремовый свитер с высоким воротом, почти полностью закрывавшим длинную шею, и маленькие жемчужные сережки.

Карр снова заговорил:

– Знаешь, Фэнси очень на нее похожа. Прежде она работала манекенщицей, а сейчас она хористка и танцовщица – правда, безработная. Она много трудится и хочет добиться успеха. Надеется получить роль в пьесе из постоянного репертуара, как она это называет. Не думаю, что она хоть сколько-нибудь умеет играть на сцене. Ей нужно внимательно относиться к тому, как она произносит гласные, потому что в Степни, где она выросла, они звучат иначе. Кажется, ее родители до сих пор живут там, и ей даже в голову не приходит уйти от них в свободное плавание, потому что она очень хорошая девушка и очень любит свою семью.

– А какое отношение ко всему этому имеешь ты? – спросила Элизабет.

Он взглянул на нее и довольно горько пошутил:

– Она хочет подняться по социальной лестнице и рассматривает меня в качестве трамплина.

– Вы помолвлены?

– Кажется, нет.

– Ты просил ее руки?

– Не знаю.

– Карр, ты должен знать!

– А я не знаю, и это факт.

Она вдруг выпрямилась, широко раскрыв глаза и стиснув руки.

– Ты позволил себе плыть по течению и понятия не имеешь, где оказался.

– Да, так оно и есть.

– Карр, это самоубийство! Ты не обязан жениться на девушке, которую не любишь.

– Нет. Но вот так плыть по течению совсем легко, если тебе все равно, что случится. Мне бывает одиноко.

Элизабет быстро и тихо ответила:

– Лучше быть одиноким, чем испытывать одиночество рядом с другим человеком.

Ее потрясла боль в его глазах.

– Чертовски верно. Я попробовал и то, и другое, так что мне это известно. Но, видишь ли, поговорка «обжегшись на молоке, дуешь на воду» не работает; всегда кажется, что в следующий раз все будет иначе.

– Карр, мне прямо встряхнуть тебя хочется! Ты говоришь ерунду и знаешь это. Ты, конечно, повел себя необдуманно с Марджори, но в этот раз ты даже не притворяешься, что эта несчастная девушка тебя хоть сколько-нибудь интересует.

На его лице мелькнула давно знакомая вызывающая улыбка.

– Дорогая, она вовсе не несчастная девушка. Напротив, она очень милая девушка, безупречно хорошая девушка и к тому же невероятно красивая: платиновые волосы, сапфировые глаза, полуметровые ресницы и розовый цвет лица в лучших английских традициях. Погоди, сама увидишь!

Как и следовало ожидать, чаепитие прошло хорошо. Фэнси сначала упиралась:

– Но кто такая эта Элизабет Мур? Ты точно мне про нее никогда не говорил. Этой лавкой владеет она?

– Нет, ее дядя. Он вообще-то довольно известный человек. Когда-то у семьи Мур был большой загородный дом за пределами Меллинга. Трое погибли во время Первой мировой войны, и уплата налогов за их наследство разорила семью. Джонатан был четвертым. Когда дошло до продажи имущества с молотка, он сказал, что откроет лавку и сам все продаст. Вот так он и начал свое дело. Родители Элизабет умерли, поэтому она живет с ним.

– Сколько ей лет?

– Она на три года моложе меня.

– А я не знаю, сколько тебе лет.

– Двадцать восемь.

– Значит, ей двадцать пять?

Он расхохотался.

– Умница! Как ты догадалась? Пойдем, она уже поставила чайник.

Успокоенная открытием, что Элизабет уже почти женщина средних лет, Фэнси пошла с ним. Она была совсем не прочь выпить чашку чая: сидение под феном вызывает такую жажду! Она еще больше успокоилась, увидев Элизабет и приветливую старую гостиную. Пускай мисс Мур старый друг и все такое, но ее никак не назовешь красавицей, и она совсем не изящна. Юбка на ней была немодного кроя – не этого года и даже не прошлого. Джемпер с высоким воротом и длинными рукавами тоже не был элегантным. И все же Рэнси почти сразу почувствовала, что ее алый наряд чересчур вызывающий. Это чувство становилось все сильнее, и в какой-то момент она чуть не расплакалась. Нельзя сказать, что мисс Мур не была милой или что она и Карр как-то пытались заставить ее чувствовать себя чужой, но именно так она себя и чувствовала. Они были не такие, как она. Глупо, конечно, – она была не хуже других и притом гораздо красивее и элегантнее, чем Элизабет. Какое глупое чувство! Мама бы сказала, что нечего ей выдумывать ерунду. А потом вдруг это чувство исчезло, и она принялась рассказывать Элизабет про родителей, про то, как получила первую работу, и теперь уже чувствовала себя хорошо и спокойно.