– О’кей, допустим невозможное: Джинсон не похищал Сару… А как быть со свидетелями, с теми двумя, которые утверждают, что вечером, когда Сара была похищена, видели фургон Джинсона на парковке? Ты же сам их нашел! Они остановились в зоне отдыха двадцать третьего января две тысячи четырнадцатого. Они клялись честью.

– Спустя два года, Лин. Им показали автофургон через два года.

Он вновь открыл блокнот и показал вклеенную в него фотографию «фиата» модели «Шоссон Велкам 55».

– Вот что они видели. Я проезжаю мимо этой парковки как минимум три раза в неделю. Знаешь, сколько там машин такой модели? Она же одна из самых распространенных. Наши свидетели видели автомобиль, а не того, кто в нем сидел. Да, по их словам, автофургон той же модели, что у Джинсона, тронулся в путь среди ночи. И да, это может показаться странным, но разве есть какое-то строго определенное время, когда следует уезжать с паркинга? Возможно, владельцу тачки завтра надо было на работу, у него возникло срочное дело или просто предстояла долгая дорога, а он предпочитает ездить ночью?

Тон Колена изменился, в нем вибрировало какое-то новое возбуждение, как если бы странные подробности нападения и находка в багажнике дали ему возможность вырваться из тисков бездействия.

– Когда ты в чем-то убежден, все совпадения, которым в обычное время ты даже не придал бы значения, превращаются в улики. В некие детали, похожие на адресованные нам сообщения. Тогда как это всего лишь совпадения… Понимаешь, о чем я?

– Да, понимаю. Это твое мнение. Но не мое.

От усталости Лин едва держалась на ногах; насколько она помнила, прошла целая вечность с тех пор, когда ей удалось проспать всю ночь, не пробуждаясь по нескольку раз. Они с Коленом поговорили еще минут пять, а потом она проводила его до двери. Он отдал ей ключи от внедорожника.

– Двери и багажник я закрыл. Вернусь завтра около полудня, чтобы взять пробы крови на ДНК. Не прикасайся к машине. – Он опустил глаза и тут же снова поднял их. – Хорошо, что ты здесь.

Когда он уехал, Лин бросила все как есть и поднялась наверх, чтобы поскорее вытянуться в постели. Дверь комнаты Сары была приоткрыта. Она заглянула туда, в горле снова заворочался тяжелый ком. Ничего не тронуто. Те же постеры с портретами спортсменов, та же одежда на спинке кровати. Та же боль, не стихающая вот уже четыре года. В этом доме кровоточила открытая рана. Ничего удивительного, что психика Жюлиана не выдержала.

Лин вошла в супружескую спальню, занесла туда чемодан и улеглась, скрестив руки на груди и даже не сняв одежду. Какой кошмар! Она одна на этой огромной уединенной вилле, как один из ее персонажей, попавший в грозу. Одинокая, растерянная, потрясенная. Она вообразила себе романиста, которому доставило бы удовольствие манипулировать ею, лишить ее рассудка. Она буквально видела, как описывает в книге собственную историю, подобно Арпажону из ее «Последней рукописи», вкладывая в нее всю черную гнусность мира. Черный – всегда этот цвет. Черный цвет одежды, которую она носила подростком, черный цвет… она его любила и все-таки выла от него по ночам в далекие времена.

Внезапно Лин пронзило холодом, она резко села в кровати. Невидимая ледяная рука коснулась ее. Она действительно ощутила это прикосновение.

«Это у тебя в голове…»

Обхватив себя руками за плечи, чтобы согреться, Лин пошла в ванную принять душ. Она не могла бы сказать, что здесь чего-то не хватает, что кто-то заходил сюда и воспользовался их личными интимными вещами. Потом она все подробно осмотрит. Однако она ощутила некоторое неудобство: Жюлиан убрал ее кремы, мыло и шампуни в глубину шкафа. В буквальном смысле стер следы ее присутствия.

Существовала ли еще она для того, прежнего Жюлиана? Что теперь будет с новым Жюлианом, лишенным памяти? Осталась ли в этом горе возможность заново построить будущее для двоих? Есть ли у них еще один шанс?

В эту среду около восьми вечера она легла в их холодную постель, на сторону Жюлиана, прижав колени к животу, свернувшись в позе эмбриона в надежде успокоиться. Внимательно посмотрела на дверь, распахнутую в темноту коридора, встала, заперла ее на ключ и снова легла под одеяло.

Подушка пахла мускусом. Это был ласкающий запах мужа, навевающий воспоминание о его спокойной силе. Прежде чем пригасить свет в спальне – она описывала ужасы, но не хотела спать в полной темноте, только не сегодня, – Лин сняла часы и открыла ящик прикроватной тумбочки, чтобы убрать их. У нее екнуло сердце, когда она увидела там оружие.

Лин с первого взгляда узнала ствол, она уже натыкалась на него в своих поисках: девятимиллиметровый «зиг-зауэр парабеллум».

Ей было известно, что это оружие сыщиков: в ее книге таким пистолетом Жюдит убила Арпажона.

Лин взялась за рукоятку. Правильная пушка, она стреляла из такой в тренировочном центре. Серийный номер не сбит, значит это явно не игрушка, переходящая из рук в руки на черном рынке или проданная за бешеные бабки. Что делает здесь смертельное оружие? Где Жюлиан его раздобыл? Почему именно та модель, что в «Последней рукописи»?

Лин нажала на выталкиватель гильз, магазин скользнул вниз.

Почти полный. Почти.

Точно как в книге, в нем не хватало одной пули.

В четверг около полудня Вик не знал ни где лучше встать на тротуаре напротив лицея, ни как себя вести. Ему казалось, что все подростки разглядывают его, и поэтому он ходил взад-вперед, не отрывая от уха телефон. Он бесконечно прослушивал сообщения на автоответчике, чтобы как-то занять себя и исподтишка наблюдать за выходящими лицеистами. Вик вдруг осознал, что с начала учебного года, то есть с сентября, из-за того, что его жизнь превратилась в настоящий бардак, он ни разу не пришел за дочкой в школу. Эта мысль неприятно кольнула его.

Увидев Корали в компании одноклассниц, он сунул телефон в карман и помахал ей. Увлеченная болтовней с подружками, девочка его не заметила.

– Корали!

Она стремительно обернулась, бросила на него взгляд, такой же мрачный, как макияж вокруг ее глаз, и, перекинув сумку через плечо, торопливо зашагала прочь.

– Нам надо поговорить.

– О чем? Мне нечего тебе сказать.

– Зато мне есть.

Девушка поняла, что ей от него не отделаться, и, чувствуя, что на них смотрят и она рискует опозориться со своим всклокоченным папашей в какой-то допотопной куртке, которого никто никогда не видел, увела его на газон, к облетевшим деревьям и пустым скамейкам. Увидев свою оперившуюся и расправившую крылья дочку здесь, среди почти взрослых одноклассников, Вик осознал, до какой степени она уже не девчушка, которая росла у него на глазах. Он позвенел ключами от машины.

– Во сколько у тебя следующий урок? Я бы хотел, чтобы мы вместе где-нибудь перекусили.

– Времени нет, а даже если бы было, я бы не пошла.

– Ты знаешь, что сделала твоя мать? Что она сказанула?

Словно бы для того, чтобы создать еще один, более надежный, барьер между собой и отцом, она скрестила руки на вырисовывающейся под плотным пальто груди.

– Что ты ночуешь в жалком отеле, а врешь, что снимаешь квартиру. Это уже совсем не смешно, папа.

– Я не хотел, чтобы… В общем, я понимаю, вовсе не круто иметь отца, ночующего в отеле, и хотел избавить тебя от этого.

– Спасибо, ты очень внимателен. Но знаешь, до чего же отвратительно, что ты забыл о моем ежегодном отчетном концерте в классе танца. Я сама просила тебя не присутствовать на нем, я понимаю, что это выше твоих сил, мне только хотелось, чтобы ты меня туда отвез на своей тачке. Но мсье не оказалось перед домом именно в тот момент, когда это было для меня так важно!

– Я… Я знаю… Понимаешь, это свалившееся на меня расследование, разборки с твоей матерью… да много всякого… Но почему же ты мне не позвонила, черт побери! Я бы тут же примчался, я…

– Мама не хотела, чтобы я звонила тебе. Но ничего страшного, мы, как обычно, справились сами. Нет проблем.