Несмотря на небольшой рост, герцог был чрезвычайно широк в плечах, подбородок имел довольно массивный, а голубые глаза его смотрели с необычайным спокойствием. Прическа его, казалось, говорила о некой замысловатой моде: с левой стороны среди пышных каштановых прядей было выбрито нечто наподобие подковы. Но главным потрясением (в том числе и в прямом смысле этого слова) был голос. Юный герцог – и это было любопытным контрастом со скромностью габаритов – говорил невероятным басом, на пару октав ниже всего доселе известного, причем такой оперной глубины и бархатистости, что даже на самых низких оборотах голос его не дробился в хрип.

– Судя по вашему открытому рту, господин Шенкенберг, вы о чем-то хотите меня спросить. Спрашивайте, я весь к вашим услугам.

Штурман откашлялся:

– Эм-м-м… Вы говорите, что долго ждали… Долго – это сколько, ваша… м-м-м… светлость?

– Шесть лет, – с любезной готовностью ответил герцог. – Да, ровно шесть лет. А именно здесь я с полудня.

– Вы наблюдали за крушением?

– Нет, крушения я не видел, но вполне о нем осведомлен. Приношу вам свои соболезнования по поводу гибели ваших товарищей по оружию.

Тут и Кромвель пришел в себя.

– Герцог, благодарю вас за гостеприимство, что же до остального, то в официальном отношении я теперь, увы, неважное подспорье.

– Да-да-да, – покивал герцог, – конечно, вы опасаетесь высочайшего гнева за погибший крейсер. Уверяю, вам нечего бояться. Диктатор обрушит немилость на конструкторов и людей… простите, я плохо в этом разбираюсь… словом, тех, кто выпустил на учения неподготовленный корабль. Он по достоинству оценит подвиг, который вы совершили, и выскажется… минуточку, у меня записано… такого никто и никогда не делал… ага, вот.

Ричард достал аккуратно сложенный листок, развернул и прочитал вслух:

– Эл Шарквист выразился так: «Джон, что там говорить, не сахар, но летного мастерства у него, черт его дери, никто не отнимет. Надо же, какую штуку выкинул». Видите, все в порядке.

– Как я понимаю, герцог, вы ясновидящий.

– Отнюдь, у меня нет никаких паранормальных способностей. Не беспокойтесь, генерал, я все вам объясню и даже более того. Мое скромное обиталище находится на острове Челтенхэм, он перед вами. Внизу нас ждет лодка… Комфорт, разумеется, далек от совершенства, но экологические достоинства выше всех похвал. Аппарат для связи у меня есть, за вами прилетят завтра утром, стол весьма и весьма недурен, убедитесь сами… Словом, еще раз – вы желанные гости на Тратере, господа.

Герцог обернулся и призывно похлопал в ладоши.

– Том, Гарри! Возьмите у командующего пулемет. Простите, генерал, вы прямо живая статуя Войны.

И Ричард засмеялся инфразвуковым смехом, отчего, вероятно, все белки в округе попадали в обморок.

В эту минуту Кромвель понял сразу три вещи. Первое: до него дошло, что до того, как позвать слуг, герцог разговаривал, по сути, шепотом, и реальную мощь его голосовых связок даже трудно вообразить. Второе: обернувшись, Ричард едва приметным касанием заставил свой меч, словно живое существо, повернуться вместе с собой, и по одному этому движению генерал неизъяснимым военным чутьем безошибочно определил, что перед ним мастер-виртуоз холодного оружия, и меч его, пожалуй, не так и велик для него. Или у них тут все такие? Что-то не верится… А третье: Кромвеля впервые в жизни назвали командующим.

Ему это очень понравилось.

– Значит, перешли мост и дальше на север, так он говорит, – повторил Диноэл. – Вот так просто взял и отпустил двух мутантов серии М-300. Что парень – кретин, это ясно, но учили же его хоть чему-то? Промывали мозги? Кто-то же поручился за него, когда брали на работу? Господи ты боже мой, два М-трехсотых в центре Вермонта. Сказал, что они примирились с человечеством и никому не хотят зла? Где он теперь?

– Отвезли в Биркенхофф, к Клаусу.

– Хорошо… Неделька зондажа поменяет его взгляды на альтруизм… Клаус уж докопается, всадили ему какую-нибудь штуковину для подъема добрых чувств или так обошлись; всяких там анкетных пап-мам проверят тоже без нас, тебя я попрошу о другом. Первое: что это за лаборатория Ларсена, в которой они оказались, откуда вдруг взялась и кто мог про нее знать. Второе: почему-то не верю, будто наш доброхот действовал в одиночку, чует мое сердце, кто-то еще с ним был, и он об этом умалчивает. Выясни, кто, почему и откуда. Ох, теперь ребята поищут-побегают…

– Я понял, шеф. Теперь по «креветкам»?

– Да, Рик, уж пожалуйста. И для начала объясни: мы вообще что-нибудь знаем об этих двигателях?

– Дин, практически ничего. Разве только про центрифугу – она в целом аналог наших электромоторов, а электричество по всей Вселенной одинаковое – якорь, статор-ротор, правда, там с фазированием чертовщина, но в целом хоть какая-то почва под ногами. А вот дальше – ни в зуб ногой. Особенно камера распределения потока. Во-первых, там эти каналы – мы их называем «спагетти» – взгляни на фотографию и поймешь почему, – это такие не то литые, не то фрезерованные ребра. Так вот, они неподвижные. Стоят глухо, никак не управляются. Как можно управлять потоком при помощи никак не управляемого механизма?

– Постой, но там же есть какое-то сопло или форсунка…

– Есть-то есть, но у него амплитуда – четыре градуса. И подключена она к чему-то вроде таймера. При чем тут таймер? А во-вторых, Дин, прикинь, эти «спагетти» незамкнутые. Это не трубы, это желоба! Как можно удержать давление в открытом желобе? Волшебством, не иначе. Ну а в этот их компьютер вообще никто и лезть не хочет. Открыли, заглянули и махнули рукой. Короче, ни по каким статьям такое работать не может.

– А скелетники гоняют на своих «креветках» как черти, хрен догонишь, и сквозь порталы проходят… Ладно, второй вопрос. Тут на чертежах дата – пятьдесят второй год. Это что же, с тех пор никто этим не занимался? Как же так?

– Босс, как раз тут ничего удивительного нет. Сколько таких артефактов пылится на полках, и всем на них плевать? Взять хотя бы бионику – какое направление было, какие перспективы сулило! А сегодня никто и не вспомнит. С этими «креветками» побились, помучались, а в конце пятидесятых появились прямоточные трансформеры, всякие там телескопические каскады – ну на «креветок» и плюнули, возись, кому охота. Так с тех пор и лежит.

Ледяные весенние ветра овевали стеклянную громаду Института Контакта. Да уж, самое высокое здание в Европе, даже, собственно, два здания, образующие в схеме вертикальный угол, что было прекрасно видно, если ехать из Мюнхена или в Мюнхен по знаменитому шоссе номер два, или хотя бы пролетать мимо на самолете, когда непременно нет-нет да и посмотришь на уходящее в небеса светящееся или освещенное чудище. Официально он именовался Международный Институт Проблем Контакта, но чаще всего его называли просто СиАй, Contact Institute, и само это название уже должно было символизировать понятие об оплоте, о солидарности и сплоченности разбросанного по дальнему и ближнему Космосу человечества перед лицом Вселенной.

«Дерьмо у нас выходит, а не сплоченность», – подумал Дин.

Первый день на Земле, и с самого ранья в Институте. Вернулся долгожданный начальник. Примчался навстречу неприятностям. Прилетел с Траверса, все еще раскаленный и ощетиненный, Траверс – место бойкое и опасное, Дикое Поле современного космоса, туда не доходят ничьи границы, территория беззакония, свободного ведения огня, пиратских гнезд, работорговли, контрабанды, праматерь и праотец, а также великая отдушина всех черных рынков на свете. Дин пожаловал в буквальном смысле с корабля на бал самого сердца чопорной Контактерской бюрократии – воспаленный от бессонницы, не успевший побриться и помыться, в прокопченной камуфляжной хламиде, с неостывшими еще пистолетами в потертых кобурах. Пригнало его срочное послание Скифа, спасибо, предупредил старый друг. Сумку с вещами приказал забросить домой, но сам там еще не был.