Однообразие кочевого быта начало постепенно угнетать меня, до слез захотелось домой - к старым друзьям и привычным развлечениям. Я мечтал о том дне, когда родители приедут за мной и видел отъезд в своих снах.
Но однажды все изменилось. К нашим соседям приехала погостить городская, как и я, девушка. Это была Камиля. Мы с ней одногодки и, естественно, у нас сразу появились общие интересы.
По вечерам, загнав овец в сложенный из камней короо, я отправлялся к соседям. Камиля уже ожидала меня у юрты. Мы уходили к ручью, садились на камни и смотрели на волшебную иллюминацию ночного неба. В горах звезды ближе, ярче и крупнее, чем на равнине. Я знал некоторые созвездия и как-то похвастался своими познаниями.
- Вон Большая и Малая Медведица. А вот Полярная звезда, Стожары, Кассиопея...
Камиля с интересом внимала моим пояснениям. А я больше смотрел на нее, чем на небо. Ее глаза блестели в темноте и казались мне ярче самых больших звезд. Эти глаза, силуэт гибкой, тонкой фигуры, лунный овал лица внезапно пробудили во мне странную фантазию. Представьте себе, я вообразил ее неземной пришелицей, такой прекрасной, такой необычной, какая может причудиться только во сне. Эта овладевшая мной мимолетная блажь скоро прошла, но с тех пор я ни на одну минуту не переставал думать о Камиле. Какая-то неясная радость и тревога все больше овладевали мной, весь день я не находил себе места и с нетерпением ждал вечера, когда можно будет встретиться с ней. Но что-то стало меняться в наших отношениях. Мои пылкие взгляды и романтическая восторженность стали слишком заметны. Я опередил ее в своих чувствах, она еще не могла разделить их со мной. При наших встречах Камиля все больше испытывала неловкость и стала тяготиться моим присутствием. Видя ее настороженность, я терялся, робел и моментально забывал все слова, которые заранее готовил для начала разговора. Мы больше молчали, чем говорили и, просидев с полчаса на наших камнях, расходились. С горьким сожалением и страхом я видел, как едва начавшаяся дружба перерастает в холодное отчуждение.
Я, наверное, был еще совсем мальчишкой - захотел доказать Камиле каким-нибудь необычным поступком, что достоин ее расположения (слово любовь я тогда избегал употреблять). Вскоре мои намерения приобрели реальную цель вскочить на необъезженного коня из косяка, который пригнали недавно табунщики, и гордо прогарцевать на нем мимо Камили. Но я понимал, что наездник из меня никудышный, и решил сначала потренироваться на одной из дедовых смирных лошадок, Отпросившись на три дня, я отъехал подальше от нашей стоянки и приступил к делу. Первая же попытка с разбегу вскочить в седло окончилась неудачей. Мой подкрадывающийся разбег испугал кобылу, и она, нервно заржав, тронулась с места раньше, чем я добежал до нее. На ходу попасть в стремя я не смог и брякнулся на землю, едва не угодив под копыта. Пришлось менять тактику. Теперь я целился в стремя с расстояния в несколько шагов. Но и это получалось плохо. И все же мое упорство в конце концов было вознаграждено. Наверное, с сороковой попытки я научился не только точно попадать в стремя, но даже запрыгивать в седло с лету.
Пора было знакомиться с косяком. Я подъехал к пойменной луговине, где паслись кони, и начал наблюдать, выискивая лошадку покрасивее. Но за косяком следил и злой косячный жеребец. Встреча с ним не сулила ничего хорошего. Я с опаской поглядывал на этого черного демона, который как ветер, развевая гриву, носился вокруг, готовый растоптать, загрызть каждого, кто посмел бы приблизиться к его гарему. Но до чего же хорош он со своим косяком, когда стремительная лава с громом несется вперед, не зная преград! Я любовался этими дикарями и в то же время чувствовал, как мурашки бегут по спине при мысли о задуманном мной опасном предприятии. Но я был упрям и не хотел отступать. В конце концов, выбор был сделан. Дождавшись, когда рослая гнедая лошадь приблизилась к кустам тальника на берегу речки, я выскочил из своей засады и сумел-таки прыгнуть ей на спину. Она злобно заржала, сделала прыжок, но я удержался, вцепившись в гриву. Потом встала на дыбы и, потанцевав на задних копытах, прыгнула раз, другой, высоко вскидывая круп и пытаясь сбросить невесть откуда свалившегося наездника, А я тем временем изо всех сил обхватил руками скользкую от пота атласную конскую шею. Подпрыгивая и приседая, лошадка пронесла меня с сотню метров и пустилась в галоп, так, что ветер засвистел в ушах. С каждой секундой мое положение становилось все хуже и хуже. Я неудержимо сползал к левому конскому боку, обреченно цепляясь за гриву, и со страхом ждал момент, когда не смогу уже держаться и полечу на землю. Такой момент не заставил себя ждать. Я почувствовал сильный удар и глаза заволокла темнота.
Меня без сознания подобрали табунщики, которые, грозя камчами, скакали наперерез, видимо, приняв за конокрада.
Первое, что я увидел, когда очнулся, было заплаканное, страдальчески сморщенное лицо бабушки. Под ее причитания все происшедшее всплыло в моей памяти так четко, что я вновь с ужасом услышал частый стук копыт, ощутил резкий запах конского пота и неприятный, сосущий под ложечкой холодок надвигающейся беды.
Но к счастью, ничего страшного со мной не произошло, отделался ушибами. И бабушка и Бурул жалели меня, только дедушка оставался невозмутимым. Но однажды вечером, когда бабушка и Бурул хлопотали у очага возле юрты, он вдруг сказал мне:
-Доблестный джигит не тот, кто гарцует на коне, а тот, кто однажды упав, не боится снова вскочить на него.
Я часто вспоминаю эти слова и как же благодарен за них моему славному, суровому на вид и скупому на похвалы деду.
Я лежал в юрте, на мягкой постели, и мучился от мыслей о том, как теперь встречусь с Камилей. Мой мальчишеский поступок наверняка еще больше отдалит ее от меня. Я представлял ее насмешливый, презрительный взгляд и как-то в самую горькую минуту даже пожалел, что не погиб. Может хоть тогда она оценила бы меня и прониклась сочувствием.
На второй день бабушка напоила меня чаем, заваренным на каких-то успокаивающих боль травах. От этого чая мне в самом деле стало легче и после обеда я не заметил, как задремал.
Проснулся вдруг как от толчка . Рядом сидела Камиля. Взгляд ее выражал тревожное ожидание и... еще что-то такое, от чего мне стало жарко и закружилась голова.
Мы долго молчали. Потом Камиля спросила:
- Скажи честно, ты это сделал из-за меня, да?
И я сознался и уже не в силах сдержаться рассказал ей про все свои переживания и мучения.
- Глупенький, - улыбнулась она и погладила своей нежной ладошкой мою руку. От этого прикосновения я впал в такое состояние восторга, какое, наверное, бывает только, когда паришь на дельтоплане в свободном полете высоко над землей (мне приходилось наблюдать такой полет). Не знаю, как не вылетел от избытка чувств через тюндюк юрты. Может, кому-то это покажется смешным, но именно так все было тогда.
Наши отношения снова стали прежними. Теперь у меня было больше свободного времени, так как бабушка упрекнула деда за то, что чересчур много требует от внука, и я получил "вольную".
Пережитое потрясение не отвратило меня от увлечения верховой ездой. И я подумал: как было бы здорово вместе с Камилей скакать по горам и объездить все вокруг.
Она как-будто ждала, что я предложу ей именно это, и без колебаний согласилась. Я опасался, что Камиля может не справиться с лошадью и при первой выездке хотел помочь ей сесть в седло. Но она обошлась без моей помощи. Ее конь резво взял с места, а Камиля все подгоняла легкими ударами камчи и понуканиями "Чу!" "Чу!". Мы проскакали по долине из конца в конец. Наши легкие на подъем киргизские лошадки ходко вынесли нас на вершину горы и отсюда, с высоты птичьего полета, во всю ширь распахнулась панорама тихого светлого дня над долиной и холмами со сверкающей на солнце извилистой речкой, пойменными тугаями из тальника, облепихи и барбариса. Дед рассказывал, что здесь хоть и реже, чем раньше, но все еще встречаются косули, кабаны и фазаны.
