Мельников Валентин

ЗАПАХ ЧЕБРЕЦА

Случилось так, что в одну из командировок по служебным делам я задержался на несколько дней в городе Балыкчи. Начиналась зима, и как часто бывает в это время года, сорвался и задул свирепый гость здешних мест западный ветер улан. Он дул, не утихая, третьи сутки. От его порывов сотрясались стены зданий, звенели стекла в окнах; с пустынных суходолов в предгорьях Кунгей Ала-Тоо поднимались тучи серого песка и пыли. Было сухо и так пронзительно холодно, что непривычный человек даже в теплой одежде не выдерживал на открытом месте и пяти минут. Всегда ласковый голубой Иссык-Куль сейчас навевал тоску. Став свинцовым, он бесконечно гнал и гнал вдаль белые барашки крутых волн. Страшно оказаться в такую погоду среди этих волн на выстуживающем душу ветру.

Поскольку городская гостиница закрылась на ремонт, пришлось искать пристанище в другом месте. Собственно, выбор был невелик - оставалась последняя надежда на гостиницу в военном городке. Спасибо товарищам по работе, помогли устроиться. По всему было видно, что когда-то эта гостиница, построенная с добротной армейской основательностью, претендовала на современные удобства и даже некоторую роскошь. Но постперестроечные смутные времена наложили и на нее отпечаток упадка и запустения. В гостинице не было обогрева и горячей воды, стоял чертовский холод, не работал буфет. Меня поселили в двухкомнатном полулюксе на двоих. По сравнению с коридорной стужей здесь была благодать. Во всяком случае, без пальто и шапки вполне можно было обойтись. Три масляных обогревателя в спальной комнате, излучавших живительное тепло, не выключались круглые сутки. Тем не менее, дежурная принесла еще два шерстяных одеяла, чтоб ночью не замерз. Кроме меня, в номере был еще один постоялец. Мы встретились вечером, в восьмом часу. На вид Бекжану - так звали его - было немного за сорок, но на висках уже пробивалась седина. Спокойное, интеллигентное, еще не утратившее молодой привлекательности лицо и мягкие манеры сразу располагали к нему.

Коротая долгие вечера за чаем, мы беседовали на разные темы, не касавшиеся, впрочем, ни нашей семейной жизни, ни близких нам интересов, и с нетерпением ждали того дня, когда покинем этот опостылевший провинциальный городишко с нестихающим окаянным ветром. Мы договорились уехать в Бишкек вместе на машине, которую обещали прислать за Бекжаном. Вечером накануне отъезда он пришел явно чем-то взволнованный. Я заметил его состояние и спросил, не случилось ли чего. Бекжан смутился, но увидев, что я настроен вполне доброжелательно, стал сначала нерешительно, а потом все увереннее рассказывать. Говорил так, словно душу облегчал. Его история запомнилась мне и вот по прошествии лет захотелось поведать ее читателю, ничего не прибавляя и не убавляя, так, как рассказал сам Бекжан.

* * *

Вы не ошиблись, заметив мое состояние. Представьте себе, сегодня я неожиданно встретил Камилю - женщину, которая оставила глубокий след в моей жизни. Я не видел ее двадцать пять лет, хотя мы оба живем и работаем в столице. В нашей маленькой стране трудно затеряться и все быстро становится известно. Я знал, что Камиля поздно вышла замуж, родила сына и два года назад разошлась с мужем. Если личная жизнь не сложилась, то карьера ее все время шла вверх по полной превратностей правительственной стезе. А я так и остался служащим среднего масштаба. Может быть, именно поэтому наши пути ни разу не пересеклись. Можно было, конечно, позвонить или на худой конец подежурить у гранитных ступеней руководимого ею учреждения. Но что бы это дало? Бросить семью я не мог, а предложить ей тайные встречи - боялся. Кто знает, чем это могло бы кончиться для нее и для моей семьи. Да вряд ли она и согласилась бы. К тому же я знал, что работа в правительственных учреждениях сильно меняет людей и подчас не в лучшую сторону. А я не хотел видеть Камилю другой, не соответствующей моему представлению о ней. И вот судьба наконец свела нас. Камиля приехала сюда всего на один день и скоро должна была уехать в Бишкек, Но она отложила все разом - дела, и свой отъезд. Мы проговорили почти два часа. Обо мне Камиля знала меньше, чем я о ней. Пришлось кое-что рассказать. Камиля немного пополнела, погрубела кожа, появились морщинки. Но черные глаза ее все так же притягивали. И я понял, что она по-прежнему самая желанная женщина для меня. Однако я не был уверен, что и она готова к взаимности. Всякий раз, как только наш разговор приближался к этой теме, она тотчас переводила его в другое направление. Ну что ж, я понимаю ее и не могу ни на что претендовать. Может будет даже к лучшему, что та моя далекая любовь так и останется без продолжения. Хотя кто знает, кто знает... Мы ведь все же договорились звонить и встречаться.

...Мне тогда не было и семнадцати. Я был обыкновенным городским парнишкой, белокожим и не очень крепким. После окончания девятого класса родители решили отвезти меня на джайлоо - набраться сил и погостить у дедушки с бабушкой.

Долгий путь по тряской и пыльной дороге наконец привел нас к двум юртам посреди заросшей травой и цветами долины. На гул машины выбежала моя двоюродная сестра Бурул и с восторженным визгом бросилась нам навстречу. После объятий и поцелуев она пригласила родителей в юрту и стала поспешно седлать лошадь.

- Таята с таяне на пастбище, а я тут одна управляюсь с хозяйством, -объяснила она.

Я не пошел в юрту и с любопытством смотрел, как Бурул быстро затягивает подпруги. Она была на два года старше и называла меня иничек.

- Может, поедешь со мной, иничек? Садись, - пригласила Бурул.

Взобраться на лошадь оказалось не таким уж простым делом. Ухватившись за луку седла, подпрыгивая и задирая ногу, я тщетно пытался утвердиться за спиной Бурул. Она смеясь, высвободила стремя для моей ноги, подала руку и рывком помогла сесть верхом.

Ехать пришлось недалеко - обогнули гору и спустились в отходящую от нее ложбину. Там паслись с полсотни овец и несколько лошадей - хозяйство наших стариков.

Когда улеглись первые волнения и расспросы, мы сели за досторкон. В казане уже варилось мясо только что освежеванного барашка., а гости - и откуда их набралось столько в этом безлюдном месте? - пока угощались чаем, лепешками и твердыми как стекло конфетами.

Перед тем, как поспеть бешбармаку, бабушка стала разливать по пиалам кумыс из остуженного в ручье подкопченого дымком арчи чанача. Я сел поближе к ней, чтобы передавать из рук в руки полные до краев пиалы с пенящимся напитком.

- Ну, теперь у меня будет помощничек,- пошутила она и ласково посмотрела на меня. А крупное, дочерна загорелое лицо деда оставалось сурово непроницаемым, и только изредка поглядывая на меня, он едва заметно добродушно улыбался в вислые усы.

Спустя три дня родители уехали, пообещав забрать меня месяца через полтора. Горожанину, избалованному развлечениями, жизнь в горах может показаться однообразной и скучной. То же самое на первых порах было со мной. Я чуть свет поднимался с овцами на склон горы и погружался на долгие часы в окружающее безмолвие. Мое созерцательное безделье в конце концов вывело деда из терпения.

- Чем так сидеть и попусту в небо глазеть, ты бы лучше, внучек, делом занялся, - сказал он. - Вон, видишь, валушок отбивается, заверни-ка его поближе. И вообще присматривайся к чабанскому труду, учись, может и пригодится.

С того и началось - стал я потихоньку помощником у дедушки. Он учил меня, как правильно скармливать травостой, какие растения полезны и какие вредны овцам, когда их нужно гнать на водопой...

Раньше я представлял себе работу чабана, как легкое времяпрепровождение: сиди себе, наблюдай и подгоняй овечек. И только теперь понял, что сладкий от горных трав бешбармак на столе горожанина добыт тяжелым, беспросветным - днем и ночью - трудом чабана. Нет у него ни убежища, ни крыши над головой. А в горах погода изменчива и жестока. Вот только что ласково светило солнышко над изумрудными склонами и бело-синими вершинами гор, как вдруг набежали тучи, подул с ледников пронизывающий ветер, заморосил холодный дождик, а то и ливень или снежок припустил, накрыл и склон, и отару густой липучий туман. И тогда берегись чабан, смотри в оба и помни, что до беды один шаг. Страшны в горах обрывистые склоны, обвалы, сели и оползни. Не всякий найдет в себе силы терпеть все это.