Охранная система отсканировала его сетчатку, отпечаток большого пальца и еще какие-то биометрические данные, но думала в три раза дольше обычного, прежде чем пустить хозяина домой. Сдирая с себя провонявшую одежду и яростно растираясь мочалкой в ду́ше, Бьякуя горько кривил губы и все не мог избавиться от ощущения, будто изгваздался в грязи по уши.
Гаже всего было то, что абсолютно все воспринимали устоявшийся порядок вещей как должное. Ни Сой Фон, ни дежурный в участке, ни Хашвальт, ни даже Кёраку не замечали противоестественности того, что делала с человечеством наука. Благодаря высокому положению в обществе Бьякуя числился в резерве Большого Совета при Императоре, и даже отставка из полиции не меняла этого, ему ежеквартально присылали повестку дня заседаний и список рассмотренных вопросов и принятых решений. В последний раз, семь недель назад Совет обсуждал рациональность тотальной зачистки нежелательных элементов в 80-м районе Руконгая, обширной территории развалин и трущоб, плотным кольцом окружающих Белый Город. Оттуда в Сейретей то и дело проникали группы полудиких человеческих существ, лишенные представлений о морали и порядке. Не морали они лишены и дисциплины, понимал Бьякуя, остервенело намыливая волосы в третий раз, а пищи и крыши над головой, как та собака! И вместо того, чтобы разработать программу экономических и социальных реформ, Совет решает, допустимо ли убить всех этих людей или нет! Да они же их и за людей не считают… человеческие существа, не более. Бьякуя застонал сквозь зубы и несильно побился лбом о стену душа. Не помогло.
А в прошлом году обсуждали возможность усиленных мер контрацепции среди неблагополучных слоев населения. Кто-то очень гуманный предлагал отлавливать способных рожать женщин и омег со статусом ниже категории Q и стерилизовать их, как поступали с бездомными городскими животными в досингулярном мире. Потому что лишать жизни — это бесчеловечно, а вот не давать размножаться — это да, это вполне.
Бьякуя выпал из душа красный от пара и мокрый, неверными руками обмотал полотенце вокруг бедер и от души пнул стрекочущего над комом его грязной одежды робота. Машинка озадаченно пикнула и припала к полу, как испуганная кошка. Боль в отбитом пальце слегка отрезвила и заставила устыдиться. Робот не виноват в человеческом несовершенстве. И сейчас, после этой безумной ночи, Кучики больше не считал несовершенными только отбросы общества, за которыми гонялся последние двадцать лет.
Упав навзничь на кровать, он бездумно уставился в потолок, попытался собрать мысли в кучку, проанализировать все то, что открылось ему в последние часы. Цинизм и беспринципность властной верхушки — если Император и не знал обо всех этих безобразиях, то Хашвальт не знать не мог, он Командор Готей-13, через него проходит вся документация. Равнодушие и черствость офицерского звена — притерпелись, свыклись, занавесили глаза соблюдением субординации, занавесили души приоритетом науки перед моралью. Собственная слепота и тупое исполнение команд свыше раздражали и беспокоили, пожалуй, побольше, чем чужое безразличие. Противнее всего было именно от себя самого.
Интересно, если бы в кабинете менеджера его встретила не копия Хисаны, а скажем, копия Укитаке, как бы он отреагировал? Бьякуя все четче понимал: не затронь ситуация настолько личные и глубинные переживания, он переварил бы и это. Возмутился, преисполнился брезгливости и сарказма, возможно, предпринял какие-то шаги по вынесению вопроса на обсуждение Совета, но чувства его не пришли бы в такой раздрай.
Он не хотел думать о миниатюрном рейгае со скромной улыбкой и падающей на глаза прядкой темных волос, не хотел — и не мог не думать. Он понимал, что это искусственно созданное существо, даже не живое по сути своей, но сердце требовало вырвать его — ее! — из этого вертепа, забрать оттуда, спрятать от всего мира, присвоить себе и никогда не выпускать из рук. Бьякуя совершенно точно знал, что не сделает этого, но в животе скручивался жгучий комок ужаса, обиды, беспросветной тоски и абсолютного бессилия. Хотелось выть, рвать, убивать…
— Господин Бьякуя… — дверь в комнату приоткрылась, в щели показалась идеальная прическа экономки. — Позво…
— Вон! — рявкнул Бьякуя.
— Простите? — недоуменно произнесли после короткого молчания.
— Вон! — Бьякуя швырнул в сторону двери первое, что попалось под руку — влажное полотенце, содранное с бедер.
— Разрешите, я подберу… — пожилая женщина шире открыла дверь, наклонилась за мокрой тряпкой на полу.
— Я кому сказал — вон пошла?! — свистящим шепотом проговорил Бьякуя, поднимаясь на ноги, и двинулся на экономку, как был — без одежды, все еще не высохший после душа.
Знавшая его едва ли не с рождения госпожа Марико отшатнулась, глаза ее сделались круглыми, в них застыл страх. Никогда раньше домашние работники не боялись своего хозяина. Кучики было плевать на ее страх.
Он распахнул дверь мощным пинком, навис над низенькой дамой, сжимая челюсти так, что эмаль захрустела. Марико-сан ахнула, прикрывая рукой рот, отклонилась, попятилась.
— Оба, — прошипел Бьякуя, — уволены. Собирайте вещи и выметайтесь. Сегодня же. Сейчас. Ну!
Женщина всхлипнула, испуг и недоверие исказили ее черты, однако спорить или возражать ей и в голову не пришло. Ссутулившись и сдерживая слезы, она побрела по коридору, в конце которого маячил ее супруг — садовник и дворецкий.
— М-марико? — неуверенно позвал он, но женщина лишь слабо махнула рукой.
— Шимару! — гаркнул Бьякуя, увидев его, отчего пожилой мужчина вздрогнул. — В мой кабинет. За расчетом. Живо!
Он решительно прошествовал в кабинет, не удосужившись одеться, со всей дури саданул по панели головизора, вызывая семейного нотариуса, рывком выдвинул ящик, едва не выломав его к демонам, сгреб ворох гербовой бумаги, быстрым нервным почерком набросал несколько строк и шлепнул печать поверх неаккуратной подписи. Затем выхватил анахроничную чековую книжку — признак аристократизма, у простых дворян на такие понты средств обычно не водилось, — вписал сумму, подумал пару секунд и приписал еще два ноля. Потом вскинул глаза на мнущихся у порога слуг, работавших еще у его деда, знавших его всю жизнь, любивших его как родного. Прикусил изнутри губу, наморщил нос — и пририсовал еще два ноля.
— Кучики-сан? — оживший головизор демонстрировал крайне удивленного нотариуса. — У вас что-то срочное?
— Да! — Бьякуя просунул в щель приемника распоряжение и чек. — Завизируйте и верните!
— Н-но…
— Немедленно!
Юрист принял у себя документы, пробежал глазами, в изумлении уставился на Бьякую, открыв рот. Видимо, было что-то в лице Кучики такое, что напрочь отбило у него желание возражать. Очень быстро нотариус откопал визирующую печать, проштамповал листы, трясущимися руками вложил в копир, автоматически регистрирующий распоряжения в общей системе. Когда документы вылезли из передающего устройства, Бьякуя чуть ли не вырвал их, рискуя размазать еще не просохшую ритуальную тушь. Не благодаря и не прощаясь, он вырубил визор и встал из-за стола.
— Вот, — он подошел к испуганным и ничего не понимающим слугам, всунул в руки Шимару-сана дарственную на миленький двухэтажный коттедж в пригороде древнего Киото, сейчас считавшимся одним из самых престижных и спокойных населенных пунктов. Сверху лег чек. — Все. К вечеру чтоб вас здесь не было.
Супруги жалобно уставились на него, и Бьякую снова перекосило. Вышколенные слуги с несчастным видом поклонились и молча вышли из кабинета. Так же молча они покинули дом через сорок минут. У ворот их ждал просторный грузовой глайдер, куда Бьякуя нагрузил все то, что пожилая пара сочла хозяйским, но что было им дорого. Среди прочего были семейные альбомы Кучики, фотографии Гинрея с маленьким Бьякуей на руках, свадебные фото с Хисаной, несколько пластинок с погибшими родителями. Марико и Шимару на какое-то время замерли, удивленно переглядываясь, а потом муж помог жене забраться в машину и плотно закрыл дверцы. Когда автопилот набрал высоту, они снова переглянулись. Шимару-сан достал из саквояжа дарственную и чек, внимательнее вчитался… и глаза его полезли на лоб.
