— Акеми, — выдохнул Бьякуя, обретя снова дар речи, — ты никогда не говорила…

Она засмеялась, на этот раз горько и обреченно.

— И что бы изменилось, скажи я? Ты так вцепился в память о Хисане, что не видел никого и ничего. Я весь этот год, что мы женаты, была веселой и необременительной, а ты… ты принимал это как должное — и все. Ну призналась бы я, и что? Ты бы меня сразу полюбил? — Акеми покачала головой. — Уйди, а? Оставь меня в покое, сил моих больше нет.

— Акеми… — Бьякуя шагнул к жене, но она отшатнулась, вскрикнула:

— Не трогай меня! Сейчас пожалеешь меня, расчувствуешься, а потом будешь мучиться со мной — и меня мучить. Уйди, ради всех ками.

Дверь в комнату распахнулась, к девушке подбежал Шин. Ухватил ее за подол кимоно, обнял за ноги — как сумел дотянуться, так и обнял.

— Кеми-сама, не плачь! — детский голосок дрожал от непролитых слез. — Не плачь! Если надо, я уйду! Только не ругайтесь… и не плачь, Кеми-сама…

Акеми подхватила ребенка, прижала крепко, спрятала лицо, уткнувшись в открытую детскую шею. Замерла, тихо всхлипывая.

Бьякуя потянул ворот косодэ, повел головой. Звон в ушах не прекращался, в груди давило и рвалось, да еще какая-то странная резь в глазах началась. Дышать стало нечем. Он подошел к седзи, отодвинул створку, глубоко вдохнул холодный вечерний воздух. Сила любви, горечь признания ошеломили его, смешали в душе все чувства и эмоции, дезориентировали, надломили. Уйти было нельзя — надо как-то успокоить Акеми, как-то утешить… Остаться тоже нельзя — гордая дочь семьи Кентадзи, полноправная княгиня Кучики не примет жалости, не даст согласия на привязанность в долг.

Бьякуя обернулся. Акеми держала на руках светловолосого мальчишку, смотрела на мужа через его плечико и не чувствовала мокрых дорожек на своих щеках. Плачущая женщина с ребенком — это грозное оружие. Плачущая женщина, которая любит тебя, с горестно всхлипывающим ребенком на руках — это обстоятельства непреодолимой силы. Бьякуя тяжело сглотнул и вышел на энгаву.

Далеко он не ушел. Привалился спиной к каркасу и обессилено сполз на деревянный пол. В голове было пусто — только звенел тоненький, тревожный колокольчик, и эхом разносились по пустоте тихие рыдания, доносящиеся из дома.

Бьякуя не знал, сколько времени прошло, прежде чем Акеми перестала плакать. Довольно долго они с мальчишкой сидели в темноте и тишине, потом капитан услышал легкое шевеление.

— Кеми-сама? — робко позвал ребенок.

— Да? — девушка шмыгнула носом.

— А кто это?..

— Это?.. Это мой муж, Шин-тян, — со вздохом ответила Акеми.

— А…, а почему он так разозлился? Из-за меня? Потому, что ты взяла меня к себе жить, да?

— Нет. Просто у него… сейчас трудный период, он воспринимает все слишком… как же тебе объяснить-то? Он запутался. И меня запутал, видишь? И не знаем теперь оба, как быть дальше.

Шин помолчал, обдумывая слова Акеми. Бьякуя затаил дыхание, не смея пошевелиться. Она его еще и оправдывает!

— А вы помиритесь? — услышал князь детский голосок. — Ну, когда распутаетесь?

Акеми засмеялась, безысходно, безрадостно, но засмеялась.

— Не знаю, Шин-тян. Не знаю… Пойдем-ка, нас ждет теплое молоко и мягкая постель.

Бьякуя слышал, как в гостиной поднимаются с пола, как мальчишка не слишком настойчиво, но очень убежденно доказывает, что зубы чистить можно перед молоком, а не после, а то вкус становится ну сильно противным. Слышал, как ворчит Акеми, и обещает купить другую пасту, чтобы не перебивала послевкусие. Потом открылась и закрылась дверь.

Князь Кучики остался в полной темноте и ночной тишине. Совершенно один.

Всю ночь Бьякуя бродил по сейретейским рощам, не желая идти домой, где его никто не ждал, не смея вернуться в дом к Акеми, где его ждали и любили, но не соглашались на полумеры. На рассвете он пришел к своему отряду, и дежурный посмотрел на него диковато, разве что пальцем у виска не покрутил. Мимоходом отметив это, капитан отправился в свой кабинет, где вспомнил, что сегодня выходной. В расположении дивизиона находились только дежурные, да еще парочка бузотеров околачивалась на гауптвахте. Даже верный Ренджи вкушал прелести заслуженного отдыха дома, с семьей. Пойти, что ли, снова надраться с лейтенантом? Но тогда Рукия точно прибьет их обоих…

Ох, и давно же светлый дайме не испытывал такого смятения, давно не мыкался из угла в угол в большом пустом кабинете. Давно не чувствовал себя настолько дураком и, пожалуй, сволочью?

Через несколько часов бесцельного перекладывания бумажек из папки в папку Бьякуя бросил это глупое занятие и наведался домой. Верные слуги шарахались от него, а у несчастного банщика, готовившего князю о-фуро, случился нервный тик. Бьякуя даже хотел извиниться и как-то успокоить работника, но передумал: напугает ведь еще больше, потом оплачивай лечение. И вообще, что-то персонал нервный пошел, можно подумать, у дайме не бывает растрепанных чувств и помятого эго!

Выходные — это обязательный визит к Абараям. Скромная чайная церемония с Руикей и всей ее семьей. Подарок для Ичики, ее радостный визг и повисание на дядюшкиной шее с дрыганьем ногами и беспорядочными чмоками в щечку. Рюмочка контрабандного генсейского алкоголя с Ренджи, крепкого, ядреного, и непременно втихаря от сестры, чтобы не ворчала и не грозилась страшными последствиями нарушения устава.

Только сейчас Бьякуя обнаружил, с немалым удивлением, что каждый раз после такой вот рюмочки Ренджи лез целоваться к жене, а она и ухом не вела, как будто от мужа не несло ароматным коньяком или той сивухой, которую живые называют гордым словом «виски». Интересно, чего еще он не замечал, на что не обращал внимания столько лет? Ведь все же происходило у него на глазах, прямо под носом… Безнадежно вздохнув, Бьякуя оделся в штатское и отправился к сестре.

В маленьком саду абараевского дома оглушительно щебетали птицы, но не было слышно ни тарахтения Ичики, ни скрипучего баса Ренджи, ни коротких веских реплик Рукии. Обычно они встречали господина брата в беседке или на энгаве, с уже готовым угощением. Но сегодня, видимо, все было не как обычно.

В своей правоте Бьякуя убедился, зайдя в дом. У Рукии была гостья.

Две очень похожие, почти как близнецы, молодые женщины чинно восседали друг напротив друга и вели неспешную беседу. Завидев нового гостя, обе поклонились. Рукия поднялась и поставила на низенький столик еще один прибор. Хосими светло и печально улыбнулась.

— Хосими-сан? — вежливо пробормотал Бьякуя и кинул вопросительный взгляд на сестру. Та безмятежно возилась с посудой, словно и не замечала растерянности нии-сама. Значит, она предоставляет ему возможность самостоятельно разрулить ситуацию. Приятно, конечно, что в него так верят, однако как-то не вовремя. Именно сейчас Бьякуя не отказался бы от вмешательства и уведения разговора в сторону. Впрочем, какого разговора? Хосими не сказала ему вообще ничего.

Неловкость витала в воздухе, как густой дым ароматических благовоний. Бьякуя застыл у входа, ему казалось неуместным как пройти внутрь и присоединиться к женщинам, так и уйти. Он так задумался в поисках нужного решения, что не заметил, как женщины переглянулись, явно с полным взаимопониманием.

— Хосими-сан зашла познакомиться и поговорить, — произнесла Рукия, расставляя чашки. — Мы как раз закончили, и скоро должны вернуться Ренджи и Ичика. Проходите, нии-сама, не стойте на пороге.

Бьякуя прошел. Уселся у столика, получил свою порцию чая, придумал нейтральную тему для разговора, открыл рот… и тут где-то во дворе знатно шандарахнуло. Грохот был такой, будто на садик Абараев как минимум упал метеорит, от звуковой волны у Хосими волосы заколыхались, а стоящую на ногах Рукию едва не снесло.

— Ух ты, папа! — радостно завизжала где-то неподалеку Ичика. — Здорово! Давай еще раз?!

— Я вас оставлю, — скороговоркой пробормотала Рукия и бросилась вон из дома. Вероятно, чтобы предотвратить «еще раз».