Бьякуе было очень неприятно слышать такое от Рукии. Он нахмурился, отстранился от сестры и сердито посмотрел на нее. Еще несколько лет назад под таким взглядом она бы стушевалась, залилась бы румянцем и начала лепетать извинения. Но сейчас на Бьякую смотрела взрослая мудрая женщина, взгляд ее был спокоен и светел, и она явно верила в то, что говорила.

— Ты сердишься на нее за то, что она оставила тебя, — суховато произнес он, — и говоришь все это, чтобы… я не знаю… чтобы отвратить меня от твоей сестры.

— Невозможно сердиться на того, кого никогда не знал, — покачав головой, возразила Рукия. — Но у меня всегда было ощущение, что она не любила вас. Уважала, была благодарна — но не любила.

— Ты не знала ее!

— А вы не были счастливы с ней. И не были счастливы после ее смерти. Вы сами себя изводили столько лет. И вот теперь, когда все начало налаживаться, она появляется снова и разрушает вашу жизнь. А вы идете в эту ловушку, словно не видите ничего вокруг.

— Не смей… — собственный голос напомнил Бьякуе шипение змеи.

Вместо того, чтобы испугаться, Рукия повернулась к нему, сжала пальцами его запястья и горячо зашептала:

— Брат, я люблю вас, вы были моей единственной семьей слишком долго, чтобы я не желала вам только самого лучшего. Но вы такой упрямец! Разве вы не видите, что рвете свое сердце совсем без причины? Разве вы не видите, сколько людей действительно вас любят и ценят? Зачем же вы так жестоки к себе и к другим? Отпустите ее. Отпустите память о ней — и вам станет легче…

Бьякуя попытался отшатнуться от Рукии, но она удержала его, не дала вскочить и умчаться в шунпо от неприятного разговора. Он неверяще смотрел на хрупкую девушку со стальным хребтом и не мог понять, как не замечал силы ее духа когда-то, как не заметил ее превращения в настолько твердого человека?

— Ты не понимаешь, — выдохнул он, — она моя жена…

Если Рукия и собиралась что-то ответить на это, такой возможности ей не дали. На веранду вылетел маленький вихрь с алым хвостом, затопал ногами, закричал:

— Моя тетя — Акеми-тян! Не хочу никакую Хасаму! Что вы, взрослые, тут придумали?!

— Ичика! — глаза Рукии расширились в ужасе. — Как ты смеешь?!

— А-а-а! — вопила Ичика, не слыша никого, кроме себя. — Какая еще Хасама! Зачем нам какая-то чужая тетка?

— Ичика! — рявкнул Ренджи, появляясь позади дочери. — Замолкни немедленно!

— Папа! Папа! Бьяку-оджи хочет прогнать Кеми-тян и подсунуть нам какую-то незнакомую тетю!

— Так, — Рукия поднялась и схватила дочь за руку. — Ну-ка идем! Если уж подслушиваешь, то делай это грамотно и полноценно. Но за непослушание ты у меня еще получишь! Ты почему не спишь? Ты почему подслушиваешь разговоры, не предназначенные для детских ушей? Ты почему позволяешь себе вмешиваться? Позорище!..

Рукия еще что-то говорила все еще ноющей Ичике, но женщины семьи Абараи скрылись в глубине дома и их голоса стихли.

— Простите, тайчо, — покаянно произнес Ренджи, — я был уверен, что она спит.

— Ничего, — холодно обронил Бьякуя, потрясенный этой вспышкой детского гнева. — Я, пожалуй, оставлю вас…

— Да не спешите, — вздохнул лейтенант и выудил из-за пазухи внушительный токкури* с характерным ароматом. Потом покопался в кармане и извлек две о-тёко**. — Давайте немного расслабимся, а то одни напряги из-за этих дам.

Бьякуя криво усмехнулся и уселся обратно на энгаву. Ренджи пристроился рядом, чинно расставил посуду, налил по половинке и аккуратно подал шурину выпивку. Бьякуя покрутил посудинку в руках, подумал, что выпить — это не то, а вот нажраться в хлам — это в самый раз, и опрокинул в себя алкоголь, не почувствовав вкуса.

— Что вы собираетесь делать, тайчо? — Ренджи никогда не умел ходить вокруг да около, он либо упрямо молчал, либо задавал вопросы в лоб.

— Понятия не имею, — честно ответил Бьякуя. — Что тут вообще можно сделать?

— Ну, давайте подумаем, — предложил фукутайчо, разливая по новой.

Они снова выпили и помолчали. Не слишком впечатленный ужином в исполнении сестры, а потому почти голодный Кучики почувствовал, что захмелел, но до опьянения было еще очень далеко.

— Придумал что-нибудь? — с грустной насмешкой уточнил Бьякуя.

— Нет, — мотнул хвостом Ренджи и разлил еще.

Они просидели в тишине до тех пор, пока не ополовинили кувшин. Придя к выводу, что саке прекрасно помогает, выпили по последней и поговорили о методах воспитания избалованных девчонок. Ренджи грозил дочери страшными карами, а успокоившийся немного Бьякуя уверял, что совсем не обиделся и что с точки зрения Ичики все правильно.

— Я только не очень понимаю, — признался он Абараю, — как же будет правильно, понимаешь?

— Ага. Ну что, по еще одной последней?

— Давай. Да что ты можешь понимать! Ты же в такой ситуации не был…

Выпили еще. Ренджи покачал токкури, заглянул внутрь одним глазом и тяжко вздохнул.

— В такой — не был… — протянул он, — а в похожей — был.

Бьякуя недоуменно уставился на лейтенанта, даже поморгал для лучшего усвоения информации. Абараи скосил рот на одну сторону.

— А вы что, не знали, что Рукия была влюблена в Куросаки? Ну тогда, когда он тут геройствовал? А он был влюблен в Рукию…

Бьякуя совершенно по-простецки разинул рот.

— День непредсказуемого прошлого, менос меня подери! — высказался он и без слов протянул чашечку в сторону Ренджи. Тот так же без слов налил.

— Слава всем ками, Куросаки слишком придурок… был… чтобы понять, что он чувствовал. А Рукия уже тогда была слишком Кучики, чтобы объясниться с ним первой. А меня аж рвало на сотни маленьких абарайчиков, когда я их вместе видел. Она и когда за меня выходила, была в него влюблена. Да и Ичиго… он ведь на Орихиме женился не по большой и чистой, а потому, что не мог быть с Рукией. Такие дела, тайчо…

Тайчо выпил от полноты чувств. Перед глазами поплыло. Он сделал широкий жест рукой с о-тёко в ней, в результате чего посудинка оказалась под носом у Ренджи. Тот хмыкнул и налил.

— По последней, — уточнил Бьякуя.

— По последней, — согласился Ренджи.

— А как же вы?.. — Бьякуя с сомнением заглянул в чашечку и все же опрокинул в себя саке. — Так как вы?..

— Ну… влюблена она была в него, а любила-то меня. Всегда.

— Хм… интересная теория. Но что-то не в моем вкусе… то есть, не про меня и… сам знаешь. Все наоборот.

— Ну да, все наизнанку вывернуто, но смуть… то есть суть. Суть-то та же.

— Не-а.

— Да та же!

— Нет, говорю! Давай по последней!

— Давай!

И они выпили по последней.

— Так, — Бьякуя выпрямил спину и орлиным взором окинул посуду. — О чем мы спорили?

— О жизни? — тоскливо предположил Ренджи.

— Да! Наверное… Слушай, Ренджи, споры о жизни — самое неблагодарное дело в жизни! Давай лучше выпьем, а?

— Так мы уже…

— Ну тогда по последней — и по домам?

— Так нету! — сообщил Абараи, перевернув кувшин над чашечкой капитана.

— Давай найдем! — уверенно предложил тот. — Сходим куда-нить и найдем.

— Не надо, — попросил Ренджи, за годы брака привыкший к готовке своей жены и потому пивший не на голодный желудок.

— Надо, — непререкаемо провозгласил Бьякуя и встал. — За мной! — и шагнул с энгавы.

Приземлился он неудачно — на четвереньки. Аккуратно сползший в траву Ренджи восхитился глубиной знаний своего непосредственного начальства в японском великоматерном, подхватил тайчо под мышки и поволок в дом, приговаривая, что логичнее всего искать на кухне. Правда, в его коварный план входило «свернуть не туда», оказаться в комнате и уложить капитана баиньки. К сожалению, в коридоре Бьякуя опомнился, вырвался из жарких объятий и уверенно двинул на кухню. Где их самым подлым образом подкарауливал расписанный сиреневыми ромашками токкури почти такого же размера, как и тот, что они распили. К кувшину прилагалась записка: «Бьяку-оджи, прости меня, я вела себя некрасиво, и мне стыдно. Мама велела извиниться, но я думаю, что надо еще и подарить тебе что-нибудь, потому что ты мне всегда подарки делаешь, а я тебе — редко. Так что вот. Я хотела подарить тебе этот волшебный кувшинчик на Ночную сакуру***, но подарю сейчас, а к ханами сделаю еще один. Или что-нибудь другое, я еще подумаю. Не сердись на меня, пожалуйста. Твоя Ичика».