Зено начал храпеть.
Казалось, все смотрели в других направлениях, когда профессор поднял маленькое животное и нежно опустил его в морщинистый карман своего пальто.
Серый человек был первым, кто заговорил. — Ну, доктор Шмидт? Никакого контракта?
— Не будьте глупым, — заявил я. — Конечно, он получит тур. Ноттингем, как скоро вы сможете получить письма от других клубов?
— Но я действительно не могу рекомендовать его, — возразил Ноттингем. — В конце концов, он не выполнял трех своих обязательств из 25 игр. Он — только маленький мастер, не то существо, чтобы организовать цикл одновременной игры.
— Что из того, что он не закончил три ничтожные игры? Он — хороший игрок, все равно. Все, что вы должны сделать, сказать ваше слово, и каждый секретарь клуба в Северной Америке назначат дату встречи с ним — по входной плате 5 долларов за игрока. Он захватит страну ураганом!
— Я сожалею, — сказал Ноттингем профессору. — У меня есть определенный стандарт, а ваш приятель просто не прошел квалификацию.
Профессор вздохнул. — Да, я согласен, — пробормотал он на немецком языке.
— Но это, же сумасшествие! Мой голос прозвучал немного громче, чем я намеревался сказать. — Вы, друзья, не соглашаетесь с Ноттингемом, не так ли? Что скажете вы, Джим?
Джим Брэдли пожал плечами. — Трудно просто сказать, насколько хорош Зено. Потребуется неделя для подробного анализа, чтобы сказать определенно, у кого было преимущество в моей игре. У него меньше на одну пешку, но у него замечательная позиция.
— Но Джим, — возразил я. — Это вообще не вопрос. Разве вы не видите это? Подумайте о гласности... играющая в шахматы крыса...!
— Меня не интересует его личная жизнь, — резко ответил Джим.
— Друзья! — сказал я отчаянно. — Действительно ли все вы так полагаете? Разве не можем мы выразить общее мнение, чтобы передать резолюцию клуба, рекомендующую Зено для одновременной игры? Что думаете вы, Бобби?
Бобби почувствовал себя неловко. — Я думаю, что меня ожидает учебный автомобиль. Я предполагаю, что я должен пойти.
— Ну, пойдемте, доктор? — спросил серый человек.
— Да, — ответил доктор Шмидт тяжело. — Добрый вечер, господа.
А я только стоял там, ошеломленный.
— Вот заработок Зено за вечер, профессор, — сказал Ноттингем, заталкивая конверт в его руку. — Я боюсь, что он не очень-то вам поможет, хотя я не чувствую обоснования во взыскивании общепринятой долларовой комиссии.
Профессор кивнул, и в оцепеневшей тишине я наблюдал, как он в сопровождении представителя иммиграционных властей пошел к двери.
Профессор и я против шахматистов. Мы нанесли удары, сшибающие с ног, но даже не поцарапали их гамбит.
Именно тогда Пит Саммерс что-то обнаружил. — Эй, доктор Шмидт! Он держал листок бумаги, покрытый шахматными диаграммами. — Это выпало из вашего кармана, когда вы стояли здесь.
Профессор сказал что-то извиняющееся серому человеку и возвратился. — Спасибо, — сказал он, протягивая руку за бумагой. — Это часть рукописи.
— Шахматная рукопись, профессор? Сейчас я хватался за соломинку. — Вы пишете шахматную книгу?
— Да, я полагаю.
— Ну, ну, — сказал Пит Саммерс, который тщательно изучал лист. — Слон против коня, а?
— Да. Теперь, если вы извините меня…
— Слон против коня?— пронзительно выкрикнул Бобби Бейкер, который понесся назад к столам.
— Слон и конь? — пробормотал Джонс Ноттингем. Он резко потребовал: — Вы долго изучали проблему, профессор?
— Много месяцев. В лагере... на чердаке. И теперь рукопись достигла 2 000 страниц, и мы ищем издателя.
— Мы...? Мой голос, возможно, немного дрожал, потому что и Ноттингем и профессор обернулись, и резко посмотрели на меня. — Профессор, — порывом вылетели мои слова, — Зено тоже писал эту книгу?
— А кто же еще?— ответил профессор в удивлении.
— Я не понимаю, как он мог держать перо, — сказал сомнительно Ноттингем.
— В этом не было необходимости, — ответил профессор. — Он делал ходы, а я записывал. Он добавил с задумчивой гордостью: — Зенончик — вероятно, самый великий живущий авторитет в мире по теме «слон – конь».
Комната внезапно снова стала очень тихой. В течение слишком долгого момента единственным звуком был приглушенный храп Зено, раздающийся из кармана профессора.
— Он сделал какие-нибудь выводы?— выдохнул Ноттингем.
Профессор повернул озадаченные глаза на полные решимости лица вокруг него. — Зено полагает, что конфликт не может быть обобщенным. Однако он обнаружил 78 позиций, в которых слон сильнее коня, и 24 позиции, в которых лучше конь. Очевидно, игрок, имеющий слона должен попытаться…
— … за одну из выигрышных позиций слона, конечно, и так же для коня, — закончил Ноттингем. — Это — чрезвычайно ценная рукопись.
За весь этот вечер я, наконец-то перевел дыхание. Ситуация стала лучше. — Очень плохо, — сказал я небрежно, — что профессор не может остаться достаточно надолго, чтобы вы, вымогатели, могли изучить книгу Зено и ухватить некоторые указания для большого телеграфного матча «слон-конь» в следующем месяце. Также, очень плохо, что Зено не сможет занять здесь доску против русских. Он дал бы нам верное очко в счете игры.
— Да... а, — протянул Джим Брэдли. — Он дал бы.
Ноттингем выпалил вопрос профессору. — Не желает ли Зено арендовать нам рукопись на один месяц?
Профессор уже собирался согласиться, когда я его прервал. — Это было бы довольно трудно, Ноттингем. Зено не знает, где он будет в конце месяца. Кроме того, как казначей клуба, позвольте мне сообщать вам, что после того, как мы заплатим ежегодную арендную плату на следующей неделе, наш кошелек будет плоским как блин.
Лицо у Ноттингема опустилось.
— Конечно, — я продолжал осторожно, — если бы вы пожелали подписать тур для Зено, то я предполагаю, что он предоставил бы вам рукопись бесплатно. Да и профессор не будет депортирован, и Зено мог бы остаться и тренировать нашу группу, а так же принять участие в телеграфном матче.
Ни профессор, ни я не дышали, наблюдая Ноттингема, который боролся между шахматами и своей душой. Но наконец, его совиное лицо собралось в строгое упорство. — Я все еще не могу рекомендовать Зено для тура. У меня есть свои стандарты.
Несколько других игроков подавленно кивнули.
— Я, как намечено, буду играть против Кереса, сказал Питер Саммерс, печально смотря на лист рукописи. — Но я соглашаюсь с вами, Ноттингем.
Я знал о Кересе. Московский Клуб проводил внутренние турниры «слон-конь» каждую неделю в течение прошлых шести месяцев, и Керес выиграл почти все из них.
— А я должен играть с Ботвинником, сказал Джим Брэдли. Он немощно добавил: — Но вы правы, Ноттингем. Мы этически не можем подписывать тур для Зено.
Ботвинник был просто чемпионом мира по шахматам.
— Какой стыд, — сказал я. — Профессор, я боюсь, что мы должны будем иметь дело с советским Бюро Развлечений. Это было только внезапное странное вдохновение. Я все еще задаюсь вопросом, довел ли бы я это дело до конца, если бы Ноттингем не сказал то, что он сказал затем.
— Господин, — спросил он представителя иммиграционных властей, — вы хотите, чтобы за доктора Шмидта было вложено 500 долларов?
— Это — общепринятое долговое обязательство.
Ноттингем радостно улыбнулся мне. — У нас есть больше, чем эта сумма в казначействе, не так ли?
— Совершенно точно. У нас есть точно 500,14 долларов, из которых 500 как раз на арендную плату. Не смотрите так на меня.
— Дирекция этого клуба, — звучно объявил Ноттингем, — настоящим уполномочивают вас выдать чек на 500 долларов, подлежащий оплате за доктора Шмидта.
— Вы — сумасшедший? Я даже взвизгнул. — Где вы думаете, я собираюсь найти другие 500 долларов за арендную плату? Вы, безумные, доведете до того, что будете играть ваш телеграфный матч на середине улицы K-Стрит!
— Это, — холодно сказал Ноттингем, — является самым большим шахматным делом, начиная с Истории шахмат Мэррея. После того, как мы разберемся с этим, я уверен, что мы можем найти издателя для Зено. Вы что, противник такого великолепного содействия шахматной литературе?
