Через мгновение вошла служанка, которая с трудом несла большой кувшин.

– Я нашла, госпожа, – сказала она.

– Вы слышали? – попыталась улыбнуться Инавен. – Госпожа. Даже не «ваше высочество».

У служанки сделался удивленный вид.

– Мои извинения, ваше высочество, я…

– Поставь кувшин, дитя. – Инавен жестом показала девушке на стол. – А теперь можешь ложиться спать. Мы с графом уже почти закончили разговор. Он сам уйдет.

Служанка кивнула, поставила кувшин и поспешно вышла из комнаты на лестницу.

Эолейр дождался, когда дверь за ней закроется.

– Есть еще что-то, о чем мне следует знать? Возможно, я смогу помочь. – Он протянул руку и коснулся тыльной стороны ладони Инавен. – Я бы хотел видеть вас счастливой.

– Тогда обратитесь к богам. Лишь их планы имеют значение, но не наши.

Он с нежностью посмотрел на нее, на морщины на когда-то гладком лице, рассказывавшие историю ее невзгод и мгновений счастья. Таких моментов было недостаточно.

«Слишком мало для каждого из нас, – подумал он. – И совсем немного тех, что мы с ней разделили».

Во время великой войны с Королем Бурь они оба потеряли тех, кого было невозможно заменить: Инавен – мужа-короля, а Эолейр – дочь короля Лута, Мегвин. Эолейр не осознавал, как сильно он тревожился о храброй, околдованной Мегвин, пока она не умерла. Не совершает ли он такую же ошибку сейчас с Инавен?

«Как мало утешения в этом мире, – подумал он. – Не поступал ли я глупо, когда разрешал долгу руководить собой?»

– Леди… – начал он, но она уже качала головой.

– Я частично могу догадаться, о чем вы сейчас думаете, мой храбрый граф. Но в этом нет смысла. Мы те, кто мы есть, и наши дороги некоторое время шли рядом. Но вы всегда будете мне дороги, Эолейр.

– А вы мне, ваше высочество. – Он допил второй бокал меда и почувствовал его в ногах, когда встал, чтобы вернуться в пиршественный зал. – Я обязательно подумаю о том, что вы мне рассказали, и проведу свое расследование. И можете не сомневаться, королева Мириамель и король Сеоман узнают о ваших опасениях. – Он наклонился и нежно поцеловал ее руку. – И пусть боги позаботятся о вас.

– Обо всех нас, дорогой Эолейр. – Она наконец улыбнулась, но в ее улыбке не было радости. – Как странно видеть вас с седыми волосами! Я даже не хочу думать о том, как выгляжу в ваших глазах. Да, пусть боги позаботятся о нас, и пусть они будут внимательны, потому что нам это необходимо.

Зои заморгала. Она всегда начинала моргать, когда выходила из Великих Врат Наккиги, и глаза у нее неизменно слезились. Суровая зима запирала ее под горой на долгие месяцы, и даже размытый тучами белый янтарь северного солнца практически ослеплял.

Она жестом велела своему эскорту ждать до тех пор, пока зрение полностью к ней не вернется. Придворные стражники остановились на тщательно рассчитанном расстоянии, демонстрируя как ее высокий статус в качестве собственности магистра, так и их скрытое негодование от необходимости защищать смертную, любого смертного, даже самую ценную любовницу их повелителя.

Когда зрение полностью к ней вернулось, Зои повела четверых безмолвных стражников хикеда’я по потрескавшимся, обесцвеченным ступенькам лестницы на Поле Знамен, древнее место проведения праздников, где сейчас разместился так называемый Скотный рынок. Воздух за пределами горы был неприятно резким, свежим и холодным, но полным ароматов Священной рощи – сосна, береза и сладкий, как мед, волчеягодник. И даже вонь забродившей рыбы, которую продавали в кувшинах по всему рынку, показалась ей почти приятной, ведь она напомнила ее прежнюю простую жизнь в Риммерсгарде до того, как норны ее забрали. И, как всегда, стоило ей оказаться на свету и открытом воздухе, даже в окружении собратьев рабов и их бледных, точно трупы, надсмотрщиков, она начинала думать о свободе. И хотя Зои уже давно поняла, что свободы у нее больше не будет никогда, она мечтала о побеге.

Когда она пробиралась вдоль неровных рядов смертных торговцев, ее внимание привлекли перчатки, лежавшие на потрескавшемся каменном столике, их предлагала на обмен женщина, которая их сделала и сейчас скорчилась рядом под холодным ветром. В первые годы после пленения Зои мечтала о том, чтобы собрать теплые вещи на случай, если появится шанс для побега. Прочные перчатки с меховой подкладкой были намного лучше тех, что она спрятала вместе с золотыми монетами, одеждой и другими полезными вещами. Но Зои больше не могла утешать себя тем, что настанет день, когда она покинет гору, даже если ей представится такая возможность; рождение Нежеру все изменило.

Она вернула перчатки на камень. Придворные стражники клана Эндуйа снова сомкнулись вокруг нее. Скорчившаяся женщина даже головы не подняла.

Скотный рынок получил свое название из-за того, что почти все покупатели и продавцы были смертными, а хикеда’я именно таковыми считали соплеменников Зои. Каждый год рынок просыпался во время луны Дитя Ветра, и каждый день теплого времени года здесь кипела жизнь. Смертные невольники и рабы из самых дальних земель хикеда’я приходили, чтобы торговать с себе подобными, теми, кто поселился в самой горе, и теми, кто нашел себе кров в новых поселениях снаружи, в обветшалых жилищах, построенных в последние годы на костях Наккиги-Какой-Она-Была, давно заброшенных руинах хикеда’я рядом с горными вратами.

В основном на рынок приходили надсмотрщики, которые покупали дешевые одеяла, одежду и еду для смертных и оборотней рабочих. Немногие из самых удачливых смертных вроде Зои, как правило личные рабыни и другие любимцы знатных хикеда’я, искали здесь предметы роскоши – духи, вино и еду, нравившуюся им больше той, которой их кормили хозяева. Но большая часть товаров предназначалась для смертных рабов и самых бедных хикеда’я – ни один норн, имеющий высокий статус, не станет смешиваться с человеческим стадом, и Зои постоянно напоминали, что она теперь живет среди фейри.

Среди сотен и сотен смертных (и небольшого количества вооруженных стражников хикеда’я, постоянно наблюдавших за рынком) попадалось большое количество рабов, которых норны презирали еще сильнее, чем смертных мужчин и женщин, – оборотней тинукеда’я, во всем их жутковатом разнообразии. Разумеется, там еще было полно носильщиков, человекоподобных животных, почти таких же высоких, как дикие гиганты, с огромными мускулистыми плечами и крошечными головами с пустыми равнодушными лицами, даже когда они, спотыкаясь, брели под непомерной ношей.

Но тинукеда’я существовали и в других формах, от маленьких и быстрых, покрытых шерстью существ, работавших на высокогорных фермах в других частях Норнфеллса, до стройных землекопов со скорбными лицами, которые, несмотря на худобу, были способны копать быстрее, чем люди или норны, а также обрабатывать камень с легкостью человека, работающего с мягким деревом. Зои со слабой усмешкой наблюдала, как пара таких землекопов почти беззвучно торговалась с продавцом драгоценных камней: существа с совиными глазами старались поскорее убраться с солнца в успокаивающую темноту, что прямо противоречило ее собственным желаниям. Но здесь форма тела сама по себе не имела ни малейшего значения: пленившие ее норны, похожие на людей гораздо больше, чем любые оборотни, также отличались от Зои, как дикая кошка от кролика.

Ей бы уже следовало к этому привыкнуть. «Сколько нужно здесь прожить, чтобы тебе перестало казаться, будто ты попала в ужасный сон?» Бессмысленный вопрос, потому что она знала ответ: вечно. Или до того момента, когда за ней придет смерть.

Зои постаралась выбросить мрачные мысли из головы, чтобы насладиться столь редкими мгновениями на солнце, но это оказалось совсем непросто. Несмотря на наивность мечты о бегстве, Зои знала, что никогда с ней не расстанется – она слишком много лет прожила под открытым небом, чтобы сдаться. И все же ей достаточно было оглядеться по сторонам, чтобы напомнить себе, какими безнадежными являются мысли о спасении. Рабы никогда не поднимали глаз на стражников-норнов и редко говорили громче, чем шепотом, когда торговались со смертными. Прежде, в Риммерсгарде, где она прожила много счастливых лет – сама того не понимая – вместе с валадой Росквой, матриархом и целительницей Риммерсгарда, давшей ей кров, шум толпы рассказал бы о том, что люди пришли на похороны и стараются вести себя уважительно. Тем не менее во внутренней части горы, навсегда ставшей ее домом, столь большое количество голосов смертных считалось бы невыносимым, предательским криком и привело бы к быстрому и эффективному насилию. Так что рабы, даже здесь, под открытым небом, говорили едва слышно.