* * *

Пока взрослые решали серьезные проблемы, у сестер происходили свои события. У Натки во втором классе сменилась учительница. Вместо миниатюрной веселой и доброй Ирины Александровны однажды в класс вошла тетища неопределенного возраста и расплывшегося телосложения. На ней красовался трикотажный вязаный костюм горчичного цвета, на голове громоздилась прическа из гладко собранных, уложенных валиком волос (в ту пору такую укладку называли «улиткой»). Бородавка на подбородке довершала картину маслом.

Новую преподавательницу нельзя было назвать доброй или злой, вредной или дружелюбной. Марья Никаноровна относилась к разряду тех рыхлых, тестообразных «клуш», какие в изобилии водятся в любом школьном курятнике. Запомнилась «клуша» своей смешной фамилией – Бипа – да еще одним обстоятельством. В той же школе работал физруком муж училки. Будучи моложе своей «второй половины» (по крайней мере, внешне), он обладал довольно смазливой физиономией и не отличался строгостью нрава.

Марья Никаноровна баловать благоверному не дозволяла, бдительно пасла супруга, тщательно отслеживая каждый его шаг. На любой групповой фотографии учительского коллектива она стояла рядом с мужем, властно вцепившись в рукав бедного физрука. Натка не знала, имелись ли у них дети, но о своем обожаемом Васе наставница находила повод упомянуть едва ли не на каждом уроке. Будь второклассники постарше и поостроумней, они бы, скорее всего, так и прилепили Бипе кличку «мой Вася».

Общественными мероприятиями и педагогическими инициативами Марья Никаноровна класс не напрягала. Однажды она попыталась привить навыки аккуратности одному из классных оболтусов – тупице и хулигану, являвшемуся на уроки в таком виде, словно он только что вылез из помойки. Подняв зачухонца из-за парты, учительница повела воспитательную беседу:

– Ваня, почему ты всегда ходишь в школу таким грязным?

– Мамке стирать некогда.

– Но воротничок от формы ты сам можешь постирать и погладить.

– У нас утюга нет, гладить нечем.

– Тогда возьми выстиранный воротничок, оберни вокруг горячего чайника, подержи немного, и ткань отгладится.

– У нас чайник грязный, весь в саже. Воротничок снова запачкается.

– Так попроси маму почистить чайник.

– Мамке чистить некогда.

Разговор, таким образом, закольцевался. Радетельнице за чистоту ничего не оставалось, как, вздохнув, усадить нерадивого ученика за парту.

Своим непрезентабельным видом грязный Ванька портил картину недолго. В следующий класс ему переползти не удалось. Но, откровенно говоря, Марья Никаноровна от этого особо не обрадовалась. Такими же вахлаками с немытыми шеями и обсыпанными цыпками руками выглядели и другие ее подопечные, чуть более успешные в постижении наук.

На уроках школяры с разной степенью усердия постигали основы русского языка, выясняя, чем глагол отличается от существительного, или бодались с арифметическими примерами. Математика стала сущим наказанием не только для Натки, но и для всего ее семейства. На уровне второго класса, когда требовалось сложить, скажем, восемнадцать и тридцать четыре, с этим без труда справлялась и бабушка. В классе четвертом-пятом в ход пошли длиннющие примеры с дробями, скобками, возведением в степень. Тут началось нечто невообразимое.

Ощутимо одаренный гуманитарно и совершенно ущербный в области точных наук ребенок каждый пример решал раза три-четыре и всякий раз получал разный ответ. Совершенно запутавшись, ученица бросалась за помощью к матери. У той нередко ответ также не желал сходиться с помещенным в конце задачника. Понаблюдав некоторое время за мучениями решальщиц, за дело бралась бабушка.

Баба Нюра, перед которой неразрешимых проблем, казалось, не существовало вовсе, довольно быстро сдавалась под натиском хитроумной цифири и выносила вердикт:

– Та хто таку хворобу напридумывал? Шоб яму повылазило!

Сообща приходили к заключению: надо ждать отца. Появлявшийся поздно вечером, усталый и голодный отец, наскоро отужинав, вместо отдыха обреченно брал в руки учебник по математике. Он быстро производил на клочке бумаги необходимые вычисления и – о, чудо! – получал верный ответ. Натка тупо переписывала решение в тетрадку, после чего брела спать, на ходу клюя носом.

Все бы ничего, но в процессе решения Алексей Михайлович применял не ту методику, которой ученики пользовались в классе. Задачи и примеры он решал способом составления пропорций. Выходило легко, просто и правильно. Математичка недовольно говорила Зое Максимовне в школе:

– Наташа решает примеры правильно, но кто ее научил составлять пропорции? В школе мы еще такого не проходили.

– С ней дома Алексей Михайлович занимается, – извиняющимся тоном объясняла учительница биологии.

– Замечательно! Только передайте ему, пожалуйста, чтобы он вперед школьной программы не забегал, а то запутает у девочки все в мозгах.

Осталось неясным, что именно было «замечательно», но только запутывать у девочки было нечего. В отделе мозга, отвечающем за абстрактные вычисления, у нее находилось все что угодно – вата, опилки, песок, только не серое вещество, ведающее процессами сложения, вычитания, умножения вкупе с прочими вычислениями. Данная особенность организма обнаружилась уже с первых шагов школьного обучения Натки.

– К пяти прибавить девять, сколько получится? – строго вопрошала заглянувшая в тетрадь бабушка, обнаружив ошибку в ответе.

– Двенадцать! – наугад выпаливала первоклассница.

– Ты кумекалкой-то раскинь, подумай внимательно.

– Пятнадцать, – торопливо поправлялась ученица.

Бабушка закипала, дивясь внучкиной бестолковости, отвешивала ей подзатыльник, потом приказывала тащить счетные палочки. На краешке кухонного стола, между тарелкой с картофельными очистками и вилком капусты, старая и малая начинали методично раскладывать тоненькие, как спички, пластиковые брусочки. Пересчитав их раза на три, внучка не без удивления узнавала, что сумма девяти палочек и пяти равняется четырнадцати, и записывала правильный ответ в тетрадь.

Почему так происходило? Бог знает! Верно, с момента Наткиного рождения он заточил ее мыслящий аппарат на нечто иное, нежели цифровая абракадабра. «Просто, – как пелось в одной песне, – я такое дерево». Значительно позже, уже во второй половине жизни прочитала однажды Наталья Алексеевна цитату: «Если вы будете судить рыбу по ее способности взбираться на дерево, она проживет всю жизнь, считая себя дурой». Автором цитаты являлся не кто иной, как Альберт Энштейн. А Натка так и считала себя дурой до тех пор, пока окончательно не стряхнула со своих плеч вериги математического мученичества. (Кстати сказать, всякого рода иных комплексов с избытком хватило ей и на последующие годы жизни, но это уже иная история.)

Забегавшей между уроками на обед Зое Максимовне бабушка жаловалась:

– Наташка меня точно когда-нибудь с ума сведет! Чого же она у нас такая тупая? С виду-то вроде бы нормальная.

Матушка отвечала нечто невразумительно-нейтральное, быстро проглатывала обед и спешила прилечь хотя бы на пятнадцать минут, чтобы с новыми силами встать к классной доске. Когда вместо бабушки проверять уроки дочери приходилось ей, сцена, нередко сопровождаемая рыданиями, повторялась. Только вместо подзатыльников Натке приходилось выслушивать нотации на тему невнимательности, рассеянности и нежелания думать.

А она желала! Но не умела. Не получалось…

…«Эх, – думала под перестук вагонных колес Наталья Алекс е евна, потирая затекшую от долгого лежания на твердой полке п о ясницу, – если бы кто-нибудь смог внушить мне тогда в детстве, что не стоит обычный школьный предмет ни слез, ни переживаний. Насколько радостнее, веселее могли бы решаться многие пробл е мы, преодолеваться трудности. А ведь это происходило в сравн и тельно «травоядный» период истории страны. Что уж говорить про сегодняшних школьников, которых ведут на сдачу ЕГЭ, как в к а меру пыток. Во всяком случае, в годы моей учебы не приходилось слышать, чтобы кто-то, не сдавший выпускных экзаменов, выбр а сывался из окна или лишал себя жизни иным способом. "Но сурово брови мы насупим" – это коренится в самой глубине, основе нашего российского менталитета. Каких только глупостей, гнусностей и гадостей ни делает наше народонаселение с этими самыми насу п ленными бровями!»…