Когда семейство въехало в новенький кирпичный дом, какими были застроены немногочисленные улицы юного целинного поселка, обстановка в квартире отличалась крайним аскетизмом. На мебели – дерматиновом диване, книжном шкафе, нескольких стульях – красовались инвентарные номера и синие казенные штемпели. Все это «богатство» относилось к списанному конторскому имуществу.
Из приобретенных в магазине предметов обстановки в жилище имелись лишь две полутораспальные кровати с металлическими спинками и пружинными сетками. Одна предназначалась для родителей, вторая для сестер. Центр так называемого зала занимал круглый деревянный стол, чье происхождение Натке осталось неизвестным. В кухне единственным предметом, помимо печки и умывальника, был небольшой столик со шкафчиком внутри. В нем держали нехитрый хозяйственный скарб и провизию, на нем готовили еду, за ним завтракали, обедали и ужинали, теснясь на неуклюжих табуретках.
Готовую мебель покупать было негде, да и не на что. Дядя Петр (брат первой жены отца), живший в Новосибирске, неплохо столярничал. Он изготовил для сельских родственников пузатый шифоньер для одежды и симпатичный туалетный столик с трехстворчатым зеркалом, так называемый трельяж.
Не совсем ясно, зачем трельяж, этот символ женского кокетства, появился в столь аскетичном жилище. Зоя Максимовна никогда не вертелась перед ним, наводя красоту, не расставляла на нем всякие дамские штучки в виде всевозможных коробочек, баночек и прочих финтифлюшек. Поверхность туалетного столика украшала лишь белая ажурная салфетка. Из всех предметов парфюмерии и косметики в наличии на нем имелись дневной крем «Красная Москва», расческа да флакон одеколона «Шипр» – резко пахнущей жидкости ядовитого темно-зеленого цвета.
Главной заботой для новой хозяйки стало одно: как прокормить и во что одеть-обуть свою «футбольную команду». Собственно говоря, семейный быт начал налаживаться только с приходом Зои Максимовны. До этого сестры вели полукочевой образ жизни. Предоставленные сами себе они болтались по улицам села, где раньше работал отец. Периодически их отправляли то к бабушке Нюре, то к другим родственникам. Привыкнув свободно бродить где вздумается, дети на новом месте на первых порах тоже пытались оставаться в рамках усвоенного поведения. Правда, исчезнуть со двора без уведомления не решались. Отпрашиваясь, сообщали: мы идем к такой-то девочке. Тогда мать начинала выяснять: что за девочка, где она живет, кто ее родители, кто звал их в гости. Не получив внятного ответа, Зоя Максимовна решительно воспрещала намеченное путешествие. Дело заканчивалось долгим недовольным пыхтением, нередко со слезами.
Особенно усердствовала в отстаивании своих прав младшенькая. Однажды мать гладила белье огромным электрическим утюгом. Маринка, которой в ту пору было четыре года, пристала, чтобы гладить разрешили ей. Доверить раскаленный электроприбор маленькому ребенку взрослая женщина не решилась. Тогда дитя ударилось в громкий рев. Устав слушать ее вопли, хозяйка не нашла ничего лучшего, чем поставить упрямицу в угол. Ох, знала бы она, с кем связалась! Упрямое чадо отстояло в углу едва ли не два часа и все два часа продолжало выдавать голосовые модуляции, переходя от рева к всхлипыванию и обратно. Чем закончилась история, Наташа не запомнила. Возможно, злосчастный утюг к тому времени достаточно остыл, и Маринка получила-таки к нему доступ. Зная ее твердокаменный характер, можно с большой долей уверенности предположить, что финал получился именно таким.
Стояние в углу являлось традиционным семейным наказанием, применявшимся родителями едва ли не до десятого класса учебы сестер. За провинность или непослушание предлагалось отправиться в указанное местечко и «подумать о своем поведении». По окончании данной процедуры, естественно, полагалось просить прощение.
Что касаемо Натки, она по этому поводу не особенно заморачивалась. Едва достигнув места лишения свободы, беспринципное чадо тут же начинало канючить:
– Я уже подумала… Я больше не буду…
Родительские сердца, несмотря на строгость, особой жесткостью не отличались. Через несколько минут, повторив для верности еще несколько раз мантру «Больше не буду!», провинившаяся оказывалась вне зоны заключения. Но чтобы добиться извинений от младшей сестры – для этого надо было очень постараться…
Новые правила и порядки, устанавливаемые будущей «бабой Зоей», оказались нацеленными на упорядочение жизни, разумное сочетание дел и отдыха. Будучи хорошей хозяйкой, загруженной уроками учительницей, Зоя Максимовна при этом не замыкалась в тесных рамках своих бесконечных обязанностей. Она много знала, любила читать, интересовалась событиями, происходившими в мире. В семье постоянно разговаривали обо всем на свете, иногда возникали настоящие дискуссии по самым разным темам.
Какие бы ухабы и трения, встречавшиеся на долгом жизненном пути, ни омрачали иной раз дни семьи, Наталья Алексеевна навсегда сохранила в душе чувство уважения и благодарности к чужой женщине, заменившей ей родную мать. Сколько же она сделала для их с сестрой воспитания! Благодаря новой жене Алексея Михайловича в дом вошли детские журналы «Веселые картинки», «Мурзилка», взрослые «Огонек» и «Вокруг света», ставшие для семьи окном в огромный мир. Но в первую очередь Зоя Максимовна воспитывала собственным примером. В ней не было ничего нарочитого, пошлого или вульгарного, что подчас, грешным делом, свойственно так называемой сельской интеллигенции, собранной в том или ином населенном пункте «с бору по сосенке». Сдержанная во всем – поведении, одежде, выборе людей, с которыми вела знакомство, – в одном только Зоя Максимовна иногда давала себе волю: нелестно отозваться о свекрови, безапелляционной всезнающей бабушке Нюре, считавшей своей обязанностью учить всех жить правильно. Впрочем, делалось это за глаза, когда мать, раздосадованная чем-то или уставшая сверх меры, давала выход переполнявшим ее эмоциям.
Невозможно вспомнить, чтобы она ссорилась с кем-то из родственников или коллег, выясняла отношения, сплетничала, кляузничала. Правда, Натке с Маринкой и отцу приходилось время от времени выслушивать ее воспитательные монологи. Ворчание Зои Максимовны являлось традиционным способом психологической разгрузки большинства российских женщин, замученных нелегкой жизнью. Чаще всего касалось оно бытовой безалаберности Алексея Михайловича, его зацикленности на работе и того, что почти все нелегкие домашние заботы он взвалил на нее. При этом, если претензии к главе семьи начинали высказывать сестры, их вольность решительно пресекалась:
– Малы еще отца учить!
В семье бабушки Нюры, имевшей белорусские корни, требовалось, чтобы младшие ко всем взрослым, в том числе к родителям, в знак уважения обращались на «вы». В свое время Алексей Михайлович так обращался к своей матери, те же правила прививал собственным детям. Новая его жена с первых дней совместной жизни стала внедрять новый стиль общения, считая, что «выкают» обычно с людьми посторонними, чужими. Поначалу «тыканье» Натку слегка коробило. Слово «ты» при обращении к родителям она первое время произносила с запинкой, потом привыкла.
Такая притирка по разным мелочам шла многие годы. Время от времени возникали другие недоразумения, обиды. Было трудно как детям, вынужденным с раннего детства постигать искусство дипломатии, так и «мачехе», которую народная молва заведомо обвиняла во всех мыслимых и немыслимых грехах.
Тем не менее, жизнь потихоньку выстраивалась. В первое лето совместной жизни родители решили затеять ремонт. Отец нашел каких-то местных умельцев, полностью передал дело в их руки и устранился от процесса. Приступая к ремонту дома, родители, очевидно, слабо представляли себе, во что ввязались. Ребятушки-шарашники расстарались вовсю. Благодаря их молодецкому задору семейное гнездо, которое мать и отец только начали вить, на несколько месяцев превратилось в место, пострадавшее от довольно внушительного землетрясения.
Первым делом «мастера» покрасили стены просторной кладовки, где семье предстояло обитать, пока будут идти отделочные работы в комнатах. Краска цвета детской неожиданности обладала странной особенностью – совершенно не сохла. Все лето, пока хозяева ютились во временном пристанище, им приходилось боязливо сторониться стен. Тем не менее, многие вещи оказались испорчены. Чудо-краска отличалась не только повышенной липучестью ко всему на свете, но и совершенно не желала отстирываться. Поэтому то локти, то коленки обитателей дома, в первую очередь малолетних, периодически оказывались в коричнево-рыжих пятнах.
