У Натальи Алексеевны болела душа за незавидную, изломанную судьбу близкого человека. Как старшая, она ощущала подспудную ответственность за Марину. Время от времени набирала номер телефона сестры, но в ответ на расспросы о житье-бытье, слышала равнодушно-сдержанное:

– Все нормально. Работаю.

Потом на некоторое время в трубке повисала пауза, и приходилось давать отбой. В качестве послевкусия от такого «общения» оставалось чувство грусти и неясной вины. Словно это она, Наташа, виновата в несложившейся, одинокой жизни сестры.

Что касается самой Натальи Алексеевны, несгибаемость характера, как говорят англичане, не являлось ее чашкой чая. Всю жизнь, начиная с самого нежного возраста, ей было комфортнее приспосабливаться к обстоятельствам, соглашаться (на словах) с любой глупостью, нежели идти чему-то вопреки или с пеной на губах отстаивать собственное мнение. (Последним она грешила лишь в спорах с сестрой. Несовместимость мнений у них существовала словно бы на генетическом уровне.) Чем взрослей становилась Наталья, тем ясней понимала бессмысленность пикировок, словопрений, выяснения отношений. Было понятно: любой спор есть не что иное, как желание установить собственное превосходство над собеседником. А это и вовсе казалось несусветной глупостью.

* * *

В Усть-Ламенке семья директора совхоза прожила до начала 1960 года. В последние месяцы жизни в селе жена Алексея Михайловича стала часто уезжать в Новосибирск – на обследование, затем на лечение. Девчонки оставались на попечении престарелой прабабки Анисьи и отца, занятого с утра до вечера. Лето 1959 года было последним, когда мама находилась со своими девочками. Оно запомнилось тем, что на день рождения родители положили сонной Натке под подушку большой красивый деревянный кувшин. Он был покрыт черным лаком, а сверху расписан огромными алыми розами и золотистыми листьями.

Изделие палехского народного промысла доверху наполняли шоколадные конфеты. Утром родители пришли в детскую и сказали:

– Доченька, загляни под подушку, что это у тебя там?

Девочка посмотрела – и обомлела. Такой красоты, такого количества вкусных дорогих конфет она в своей жизни еще не видела.

Так Наташа встретила свое шестилетие. Конфеты, естественно, были съедены совместно с семьей в тот же день, а в кувшине на протяжении многих лет они с сестрой хранили цветные карандаши.

Через некоторое время Алексею Михайловичу заменили гужевой транспорт на автомобильный – голубого цвета легковушку «Победа». На заднем сиденье машины девочка провела почти все то лето, последнее лето с родной мамой. Отец – высокий, худющий, с пышной шевелюрой темно-русых волнистых волос, облаченный в полувоенный китель фиолетового цвета, часто брал дочку с собой в поездки по полям и сонную, уже глубоко ночью, на руках заносил в дом. Так сладко было ей чувствовать сквозь дрему запах папиной теплой, отдававшей пылью и степным ветром щеки!

Кроме облезлой затрапезной куклы, постоянным спутником Наты в поездках была замечательная книга «Золотой ключик», большая, в твердых корочках, с замечательными цветными картинками. Некоторые из них, например, изображение кукольного домика и девочки Мальвины, радовали маленькую читательницу. Другие (Кот Базилио и Лиса Алиса) тревожили исходившей от их фигурок опасностью. Третьи – собаки-полицейские и страшенный Карабас-Барабас – пугали до мурашек по коже.

Еще в доме время от времени появлялись журналы «Крокодил». Картинки в них выглядели еще более занятными, чем в детской книжке. На обложках обычно рисовали омерзительных вояк в касках, представителей американской военщины. Иногда – всяких уродливых типов, занимавшихся хищением социалистической собственности, пьянством и другими антиобщественными поступками.

Пьяниц традиционно представляли лохматыми обормотами с красными носами в виде бутылки. Куда интереснее было разглядывать так называемых «стиляг». Художники не жалели изобразительных средств, рисуя жутко накрашенных девиц с башнеобразными прическами и молодых людей в брючках в облипочку, причудливо изогнувшихся в каком-то явно буржуазном танце.

Под одной из таких картинок красовалась подпись «Траву дурную с поля вон!» Натка в то время читать еще не умела. Слова ей прочел папа, и потом она весь вечер терзала его вопросами: что такое дурная трава, какое она имеет отношение ко всем этим красивым дяденькам и тетенькам? А стиляги, вопреки стараниям живописца, именно такими девочке и казались. Чего ни придумывал отец, как ни выкручивался, но будущее показало: идеологическое воспитание дочери ему так и не удалось поставить на надлежащий уровень…

В соответствии с двойственностью зодиакального знака «Близнецы» мировоззрение Наташи всю жизнь колебалось между анархической расхристанностью и утонченно-интровертной позицией «Вещь в себе». При любом раскладе на всех этапах своего развития девушка предпочитала личное, индивидуальное общественному. Видимо, слишком рано начала она ощущать фальшь и лицемерие, царившие сначала в школе, а потом много где еще. Особенно это бросалось в глаза по контрасту с жизнью в их семье, где царила не всегда радостная, зато открытая, искренняя атмосфера.

Амбиций, заставляющих человека выпрыгивать из собственных штанов, у Натки никогда не было. Сравниться внешностью и поведением с броскими раскованными девочками у нее никогда не получалось, но и тупо шагать в ногу со всеми ее никогда не привлекало. При любой возможности она старалась улизнуть с так называемых «мероприятий».

Что касается внешности, под строгим родительским диктатом ни о какой свободе самовыражения и думать не приходилось. У главного морального цензора – отца семейства – существовало два простых правила. Первое: девушка должна быть скромной. Второе: длина женской юбки обязана заканчиваться строго на середине колена. Зоя Максимовна, придерживавшаяся данных установок по собственному твердому убеждению, являлась в этом смысле эталоном для подражания. Стоило вошедшей в девичество дочери соорудить себе простенькое ситцевое платье, первое, на что обращал внимание Алексей Михайлович, была его длина. Если замечалось несоответствие канону, следовала скучнейшая нуднейшая нотация, неизменно завершавшаяся словами: «Вон, посмотри на мать…»

Таким образом, Натка довольно рано научилась многое принимать как данность. Понимая безуспешность попыток осуществить «революцию» в отдельной, конкретно взятой ячейке общества, она не предпринимала бесплодных усилий. Много лет спустя, освободившаяся от родительской опеки и ощутившая на губах горько-сладкий вкус свободы, женщина не раз вспоминала тргательно-смешное, наивное поведение отца. И не раз приходил ей на память малоприличный анекдот о девице с сигаретой в руках, лежащей в постели с парнем и восклицающей:

– Ой, знала бы мама, что я курю!..

* * *

Зиму 1960-го года сестры провели в одном из промышленных поселков Кемеровской области. Их хрупкой, болезненно худой маме становилось все хуже. Все чаще уезжала она в Новосибирск для консультаций с врачами. Старенькая прабабушка Анисья совсем замучилась управляться с детьми, и отцу ничего не оставалось, как переправить Натку и Маринку к своей матери.

Будучи женщиной высокой, крупной, носящей обувь сорок первого размера, бабушка Анна Николаевна Черновец (Миколавна, как звали ее соседки) обладала большой физической силой и выносливостью. При этом она имела красивую, отнюдь не крестьянскую внешность. Высокий лоб, правильные тонкие черты лица. Коричнево-горчичного цвета глаза удивительно гармонировали с роскошными длинными волосами цвета красного дерева.

Бабушка Анна всю жизнь комплексовала из-за своей корпулентности. Она очень переживала, что старшая внучка Ната, ее любимица, обладавшая схожестью с черновцовской породой, вырастет такой же дылдой. Как оказалось впоследствии, природа пощадила бабушкины чувства. Материнский ген «карманной женщины» в сочетании с отцовским геном высокорослости сделали свое дело. Обе сестры выросли экземплярами весьма обычных размеров. Хотя на физкультуре почти все десять школьных лет Натка неизменно стояла первой в шеренге.