Дела житейские

Как будто есть последние дела,

Как будто можно, кончив все заботы,

В кругу семьи усесться у стола

И отдыхать под старость от работы…

Константин Симонов

Новый дом

Сказать откровенно, острой необходимости строить новый дом у Бориса Павловича не было. Это предложила и на этом настояла Прасковья Яковлевна. Чем она мотивировала свои инициативы?

Первая группа аргументов касалась состояния дома.

Ее отцовский дом был выложен из глиняного лампача[74] на соломе. Это доступный и экологичный строительный материал, самый популярный в народе, другого строительного материала люди не признавали. Говорят, даже Великая Китайская стена частично сложена из глиноблоков. Ну уж если сам господин архитектор, у которого был куплен этот дом, восстанавливающий после войны те кирпичные здания, что остались после помещиков, строил себе саманный, а не кирпичный дом, то тут и возразить нечего — значит, так надо.

Дома из лампача получались не только дешевыми, но и комфортными: теплыми зимой и прохладными летом. Плохо было одно: стены такого дома надо было каждое лето ремонтировать — обрубывать лопатой разрыхлившиеся и вывалившиеся места, а также трещины, забрасывать их вальками, затем заново штукатурить и белить.

По сельской традиции этим занимались исключительно женщины. Для них ремонт представлялся тяжелым трудом. С годами он становился все тяжелее — дома и хозяйки старели, при этом дома все сильнее разрушались, а хозяйкам все труднее было их подновлять. Естественно, Прасковья Яковлевна, достигнув 40-летнего возраста, начала беспокоиться о старости, чтобы в дальнейшем избежать мороки с домом.

Правда, дом можно было подновить, обложив кирпичом. Выстоянный и усевшийся саман, защищенный снаружи столь стойким материалом, мог придать дому такую прочность, которой хватило бы не на одно поколение. Как только кирпич стал более доступным для простого человека, так эта технология и получила широкое распространение среди населения. Но Борис Павлович с женой на это пойти не мог — тут было еще одно препятствие...

Дом также требовал замены кровли. Изначально он был крыт железом, простой жестью, просмоленной для стойкости. Однако, как ни старались хозяева уберечь жесть от разрушения, она со временем начала ржаветь, истончаться и покрываться дырками, так что во время дождей вода заливала потолки дома, а заодно и жильцов.

Конечно, если бы не война... За кровлей никто не следил с 1941 и по 1946 год, да и потом еще не было возможности уберечь ее — то разруха мешала, то голод, то недостатки. Эти несчастья помешали хозяевам продлить срок годности кровли. А когда уже Борис Павлович кинулся ее чинить, так и чинить было нечего — жесть превратилась в решето. Ее надо было целиком снимать и заменять новой. На такие расходы, повторимся, Борис Павлович с женой пойти не мог.

Вот и оставалось одно: во время дождя лезть на чердак и подставлять под струи баночки, старые резиновые сапоги, калоши, разные жестянки, годящиеся для сбора воды. Затем надо было из заполнившихся емкостей вовремя сливать воду в ведро и выносить на улицу. Занималась этим Прасковья Яковлевна с дочерями. Но бывало же так, что дождь начинался, когда жильцов не было дома. Тогда потолки комнат покрывались безобразными мокрыми пятнами, прогибающимися вниз, а то и обваливающимися. Короче, жить в таком доме уже нельзя было.

Что же мешало Борису Павловичу привести дом в порядок? Ответ на этот вопрос составлял суть второго аргумента Прасковьи Яковлевны в пользу строительства нового жилья. Вкладывать в дом большие деньги и затраты труда не имело смысла, поскольку он не принадлежал Прасковье Яковлевне. На него могли претендовать и ее братья.

После гибели Якова Алексеевича и Евлампии Пантелеевны дом не был переоформлен на наследников по тем же самым причинам, по которым не ремонтировалась его крыша — не до того было. А потом братья Прасковьи Яковлевны разъехались по другим местам, зажили отдельной жизнью...

Они не ставили вопрос о дележе родительского наследства по каким-то своим соображениям. Возможно потому, что старшая сестра их докормила до совершеннолетия, в свет выпустила, при приездах в Славгород у себя привечала, как в родном доме... Опять же — родителей она хоронила, бабушку у себя досмотрела до смерти, усадьбу сохраняла в порядке, сад содержала, межу подстригала. Короче, добросовестно исполняла обязанности настоящей и единственной наследницы своих родителей.

Но сама Прасковья Яковлевна так не считала и все время помнила, что дом этот принадлежит не только ей. Согласитесь, несправедливо было бы потратиться до последней копейки на ремонт, а потом все это делить с теми, кто даже косвенной помощи тому не оказывал.

Хотя... откровенно говоря, ничто не мешало Прасковье Яковлевне официально оценить дом до ремонта, отдать каждому брату треть законно определенной стоимости, и всё. Затем уж оформить дом на себя и ремонтировать. Да, она многие годы жила в нем, пользовалась им. Но она его и поддерживала! Без ее трудов он бы давно превратился в груду глины. Так что такой порядок раздела был бы объективным и справедливым.

Но почему-то не пошла на этот вариант Прасковья Яковлевна... Почему? Скорее всего, не додумалась.

Это был третий аргумент в пользу строительства нового жилья. Осилить такой капитальный ремонт дома, как облицовка стен кирпичом и замена кровли, они на свои деньги не могли. Им нужна была ссуда. Ссуду, причем беспроцентную, тогда выдавали только предприятия, где человек работал. А предприятия выдавали ее только под застройку нового жилья. На ремонт дома, даже на капитальный ремонт, ссуда не полагалась.

Честно говоря, можно было у себя же, на своей же усадьбе оформить участок для нового строительства, заложить там фундамент, а потом оставить ту стройку в покое и взяться за капитальный ремонт старого дома. При наличии денег его вполне можно было сделать за одно лето.

Если бы при таком кульбите Борис Павлович вовремя возвращал заводу долг, то его бы пожурили на собрании коллектива или на заседании профкома за нецелевое использование ссуды, и все. Да и то Борису Павловичу было бы что ответить на такие упреки. Сказал бы, мол, жить в старом доме уже никак нельзя было, а новый ведь за год не возведешь, вот и пришлось сначала чинить старый... Законом это не преследовалось, поскольку выдача предприятием ссуды регулировалась только его коллективным договором[75].

Не нравилось Прасковье Яковлевне только одно...

Приусадебные участки в Славгороде составляли 30 соток для рабочих и 50 соток для колхозников. Но в конце 50-х годов в селе начался строительный бум. Жителям села требовались все новые и новые участки под застройку. И скоро сельский совет исчерпал запас площадей, выделенных под расширение жилой зоны. За счет чего было удовлетворять спрос на новые участки?

В сельсовете выход нашли в том, чтобы рабочим уменьшить размер усадеб до 12 соток. Это позволило применять новое постановление задним числом и отрезать у рабочих по 12 соток огорода для предоставления новым застройщикам. Таким образом, если бы кому-то понравился кусок огорода — а там был отличный молодой сад! — у Прасковьи Яковлевны, то ей бы остался участок в 18 соток, причем с более хорошим садом.

Беря же у самой себя новый участок для застройки, она получала только 12 соток... — весьма неудачную полоску земли размером 20×60 метров.

Как видно из изложенного, все аргументы Прасковьи Яковлевны легко опровергались. Если бы у нее был настойчивый оппонент, то он бы обязательно сыграл на том, что глупо терять 18 соток огорода, если можно отдать только 12. За лишние 6 соток люди друг на друга с топорами идут.

Но Прасковья Яковлевна пожертвовала и сотками, и отцовским садом, и всеми другими соображениями в пользу старого дома и настояла на строительстве нового.

Тетка, которой она продала родительский дом, — вдова с двумя детьми — капитально отремонтировала его, прожила в нем до глубокой старости, затем продала новым жильцам... И он до сих пор стоит, уже 60 лет!