Как смела Прасковья Яковлевна радоваться приходу освободителей, да еще привечать их?! — вот что муж ставил ей в вину. Надуманный повод, конечно.

Слава Богу, Прасковья Яковлевна эти выходки понимала и просто не обращала на них внимания.

Когда подросли дочки Бориса Павловича и Прасковьи Яковлевны, они обнаружили, что свидетельство о браке их родителей было дубликатом, выданным в 1953 году. Естественно, у девочек появились вопросы, ведь они знали, что их мама вышла замуж за отца еще до войны, в 1939 году... А тут случилось и другое происшествие — Прасковья Яковлевна отвоевала у мужа право пойти на работу и обнаружила пропажу своего диплома... Восстановить диплом не удалось и она больше не смогла работать учителем!

Все это так некстати совпало по времени... И требовало объяснений. И тут дети этих неспокойных супругов услышали миф о пожаре, якобы случившимся при немцах, в котором как раз и пропали некоторые документы... Этим мифом родители отгородились от вопросов детей... Но не было в том их объяснении убедительности, зато имели место недомолвки, порождающие сомнения в правдивости...

И еще что характерно — все документы, в том числе метрики членов семьи, всякие справки, паспорта, важные письма и пр., традиционно хранились вместе, в специальном ящичке комода. Как могло получиться, что пропали именно диплом Прасковьи Яковлевны и свидетельство о браке? Почему случилась столь подозрительная своей избирательностью пропажа? Не была ли эта пропажа увертюрой к тому взрыванию дома с домочадцами, которое затевал Борис Павлович? Или это был акт его воинствующей ревности, акт усмирения слишком самостоятельной жены — чтобы она не смогла работать в школе, куда ему доступа не было? Хотя, да, он затевал и месть, подготовив для ее осуществления гранату, подобранную в заброшенном окопе. Кстати, в том же 1953 году Прасковья Яковлевна, самоуправно выкопала эту гранату и взорвала за огородом — все это происходило на глазах автора этих строк. Как же претила Борису Павловичу эта ее независимость, как раздражала! Он не знал, как искоренить ее... Хотя отлично знал другое — что без такой жены жизнь его станет пресной и неинтересной.

Одним словом, Борис Павлович со всей страстью ненависти боролся с теми качествами в жене, которыми больше всего дорожил и часто пользовался, наломав дров.

Сжигать документы — это был вид мести, принятый в его родительской семье... Так его мать отомстила Жоржу, младшему сыну, — сожгла документы на новый дом, куда он не планировал ее забирать. Да еще чем-то более опасным пригрозила, так что Жорж не только не переселился в тот дом, а и достраивать его не стал! Не прикоснулся к нему даже и после смерти Александры Сергеевны. Сожжение документов на корню заморозило его идею о новом доме и до самого своего смертного часа он не вернулся к ней! Вот загадка...

Но Прасковья Яковлевна грехов не имела и не боялась поступать наперекор вредному мужу. Конечно, в чем-то она уступала ему, но и его принуждала уступать себе. Каким-то совершенно сострадательным сердцем она понимала его и прощала ему выдумки и козни. Так матери прощают вздоры неразумным детям.

С 1954 года Прасковья Яковлевна нашла свое место в общественной жизни села и до самого выхода на пенсию работала среди людей. Никогда она не вела себя как виноватый человек, наоборот — была инициатором многих важных и судьбоносных дел, в частности, постройки нового дома, выбора института для внучки и выхлопатывания для нее направления туда. Она не боялась новизны, была независимой в суждениях, смелой в решениях, последовательной и мужественной в их исполнении. И не было в ее поступках каких-то явных или возмутительных ошибок.

В интернете есть очерк по истории Славгорода, написан он уже авторами новых поколений, которые плохо помнят советский период. Тем не менее отрадно и справедливо, что в разделе о развитии торговли они в числе лучших продавцов первой назвали Николенко Прасковью Яковлевну. Кстати, это немалый почет, демонстрирующий большое количество заслуг, — возглавлять список лучших работников. Спасибо добросовестным авторам.

При этом Прасковья Яковлевна вовлекала в круг своих забот и мужа, дабы он не изобретал глуповатые каверзы да интриги и не возил по посадкам непотребных теток. Борис Павлович охотно проводил время возле Прасковьи Яковлевны, когда она работала, а он бездельничал. Он часами мог оставаться в ее магазине, рыться в книгах, изучать инструкции к мотоциклам и швейным машинкам, беседовать с покупателями о покупках. Если удавалось, он присутствовал у жены на ревизиях, помогая перекладывать учтенный товар, заносить и выносить ящики, вытирать от пыли витрины и укладывать на них пересчитанные образцы. А то еще ездил с Прасковьей Яковлевной на выездную торговлю, которая организовывалась по выходным дням. Иногда возил Прасковью Яковлевну на областную базу, где она отбирала товар для поставок в свой магазин. Когда же не мог сопровождать ее в поездках, то становился дома у плиты и готовил к ее приезду полный воскресный обед.

Он неизменно поддерживал Прасковью Яковлевну в моменты неприятностей по работе, успокаивал ее, давал хорошие советы, служил опорой. Никогда не упрекал в неудачах. Вообще умел поддерживать дружбу в семейных отношениях, делиться своими тревогами или просто новостями с работы.

Много хороших дней провел Борис Павлович с женой, читал ей вслух книги, пересказывал статьи из журналов «Наука и жизнь» и «Вокруг света», которые доставал для прочтения у своих сотрудников. Молодыми они регулярно ходили в кино, ездили в запорожские театры, участвовали в самодеятельности.

Наверное, хорошего было больше, но ведь есть известная истина о ложке дегтя...

Рассказывая о себе, Борис Павлович то и дело пускался в комментарии, повторяя: «Когда человек нервничает, он не всегда выбирает самый лучший выход из ситуации». А ему, бедному, немало пришлось понервничать на своем веку — что правда, то правда.

Бочка меда

Каким же человеком в сумме своих данностей был Борис Павлович? Какими качествами обладал, чтобы чертить свою биографию?

Если говорить о внешних характеристиках, то роста он был немногим выше среднего (178 см), но за счет хороших пропорций и идеальной стройности тела казался достаточно высоким. Фигуру имел весьма складную: плечистую, тонкую в талии, с маленькими спортивными бедрами — все это необыкновенно украшало его, делало атлетически легким и сноровистым в движениях. Он и поступь имел такую, будто нес себя по земле безо всякого труда.

Его бархатистая кожа, гладкая и чистая, не знала белизны — зимой и летом была одинаково смуглой, смуглее крепкого летнего загара. К тому же по рукам и груди ее защищал обильный волосяной покров, который Борис Павлович после купания приглаживал ладонями. И даже его ладные ушки казались плюшевыми от покрывающего их пушка.

Лицо, по-европейски удлиненное с красивыми восточными чертами, облагораживалось славянской мягкостью и приветливостью. Аккуратный рот, с твердо поджатой верхней губой, указывал на мужественность характера. А четко обрисованная нижняя губа, умеренно полная, подчеркивала добродушие и быструю отходчивость от мелких обид.

Роскошные густые брови, карие глаза, безукоризненные линии носа, мягкий подбородок — все это в совокупности делало его внешность необыкновенно привлекательной и броской. Вот только волосы, темные с иссиня-черным отливом, у него были прямые и негустые. Их нельзя было назвать шевелюрой.

Он носил 44-й размер обуви.

Сжатая в кулак кисть руки казалась тяжелой, но не за счет ширины, а за счет длины. В расправленном же состоянии его руки, с темной от металла и машинных масел кожей, не производили впечатление крупных. Пальцы заканчивались крепкими длинными ногтями, за которыми Борис Павлович тщательно следил, вовремя обрезал и подпиливал, не допускал обломов и зарастания заусеницами.

Он вообще отличался чистоплотностью и опрятностью, любил хорошо одеваться. Выход из дому у него превращался в целую церемонию — он долго наглаживался, придирчиво прихорашивался у зеркала.