Дмитрий Соха только зябко поежился, но промолчал. «Уж лучше крепкий русский мороз, чем слякоть и стынь», — подумал я, впрочем, тут же успокоив себя тем, что на улице стоит май и земля успела достаточно прогреться.

Словно прочитав мои мысли, капитан Ракитный сказал:

— Зимой и то легче было, честное слово! — он тоже ходил на операции, так что имел право провозглашать свое мнение. — Наконец, пацаны, не забывайте о главном: сколько ушло в разведку, столько же должно и вернуться. Дальше не уточняю. Помните?

— Так точно, товарищ капитан, — сказали мы почти хором.

Мы понимали, зачем нужна наша разведка — за несколько дней до наступления разведчиков нашей роты разобьют на группы, разбросают по своему участку фронта, каждой группе определят сектор для наблюдения, выдадут карту с квадратом, в котором нужно будет на месте уточнить количество немецкой техники. Много еще нам предстояло работы, все это так.

Но сейчас нам нужно было сделать предварительную разведку. Добытые в ней сведения как раз и позволят проделать работу по детализации разведки: определить конфигурацию будущих наблюдений группами, а также рассчитать скольких людей и куда посылать, да и другие данные уточнить.

Разведчиков не покидала усталость, мы были измотаны общим длительным переходом и своими частыми операциями. Эх, дали бы нам сейчас отдых на всю ночь, до рассвета. Но нельзя — надо двигаться вперед, завоевывать плацдарм. А возьмешь ли его, если вся артиллерийская поддержка — несколько «сорокапяток» с ограниченным комплектом боеприпасов?

Вот командование и держит надежду на разведку — авось с помощью наших данных можно будет найти слабые места в обороне противника...

Как всегда, перед уходом на операцию мы свои документы сдали в части на хранение и отправились на короткий отдых.

Вечер накануне операции выдался неспокойный. Мне не удавалось задремать, в душу закрадывалась тревога. Такое со мной происходило часто. К хорошему-то быстро привыкаешь! Вот так и я, свыкаясь с тишиной тыла, где мы находились между разведывательными операциями, я по мере приближения к переднему краю начинал чувствовать себя совсем неуютно. Смутность и неопределенность обстановки меня нервировали, заставляли предполагать худшее. Нервы у меня уже тогда давали о себе знать. На первых порах я вообще бывал скован, медлителен, слишком нерешителен. Даже разговаривать старался тихо, как будто меня мог подслушать кто-то чужой, нежелательный. Часто, не договорив, я останавливался на полуслове и прислушивался. С тех пор эта привычка осталась у меня на всю жизнь[62]. И только спустя время ко мне возвращался оптимизм, и я начинал прокручивать в мыслях то, что предстояло совершить.

Сейчас немцы все время были настороже — ждали наступления. Поэтому на переднем крае вели оживленный ночной образ жизни, а отдыхали днем. Они знали уже все наши тактики, так что ничего нового мы придумать не могли. Оставалось одно — действовать быстро и с особой осторожностью. Главными факторами успеха были неожиданность, стремительность и дерзость.

Наша вылазка относилась к разряду сложных и ответственных, она приковывала внимание не только штабного начальства 610-го стрелкового полка, но и всей нашей стрелковой дивизии. Поэтому для ее обсуждения к нам в отдельную армейскую разведывательную роту съехались все причастные и заинтересованные лица. Естественно, руководил операцией командир роты капитан Ракитный В. П.

Деталей я, конечно, не знал, рядовых разведчиков на такие заседания не приглашали.

Я знал только, что наша группа захвата состояла из 3-х человек, кроме меня в нее входили Митрий Соха и Гриня Кравченко[63]. Была еще группа прикрытия, и все.

Выступать «на дело» надо было с наступлением темноты. Пока пройдем скрытую часть пути, пока доползем до нужного места и сориентируемся там, пройдет немало времени. Затем мы заляжем и будем дожидаться момента, когда немцы угомонятся и все же уйдут в укромные углы, и только некоторые останутся бодрствовать то ли по велению долга, то ли по своей охоте.

Когда начала сгущаться короткая майская ночь, мы тенью отбыли в направлении нейтральной полосы, вышли на операцию. Перелезли через бруствер. Пошли. Где-то совсем недалеко слышалась стрельба — винтовочные выстрелы перемежались с пулеметными очередями. Но мы продвигались вперед.

Добрались до немецких позиций.

Проходы по контрольной полосе и в проволочных заграждениях я умел делать еще с Керчи, когда готовился к побегу из лагеря, а меня опередил Петр Филоненко. Я и тут сам срезал нижние нити заграждений и первым аккуратно пролез через проем.

Приблизительно мы уже знали, где находится ближайший немецкий блиндаж — там и планировали взять «языка».

Село Кицканы расположено на высоком правом берегу Днестра, на водораздельном выступе, известном как Кицканский мыс между долинами Днестра и Ботны. Засевшие там немцы окопались так, что отсиживались в низинах, а их огневые точки располагались на отдельных возвышенностях, откуда в профилактических целях они регулярно обстреливали наши позиции из артиллерии. Вот с этих высоток их и надо было столкнуть готовящейся атакой — во избежание несравненно больших потерь в живой силе в ходе массированного наступления. А для этого надо было с точностью до метра изучить контур их огневой линии, сколько какой техники там припрятано и где она установлена. Словом, как всегда, типичное задание...

Высотки были обнесены густыми кустарниками, вишняками. Не просто специально обнесены, просто такая местность была.

Мы приблизились к их окопам и затаились в кустах около места, где должен был находиться офицерский блиндаж.

В конце концов из него по одному, по двое разошлось много фрицев, и нам показалось, будто там никого не осталось. Я дал знак своим разведчикам, что пора нырять внутрь гнездышка. Расчет был такой: если там никого нет, то мы соберем бумаги и затаимся, поджидая клиента. А затем возьмем его и уйдем.

Наши предположения подтвердились, и мы все сделали так, как задумывали. Кляп был заготовлен заранее, веревки для связывания рук-ног, для поводка и прочих нужд тоже были под рукой, причем заготовлены даже на двух клиентов — никто же не знает, где солдату повезет.

И вот в блиндаж вошел немецкий офицер, низкорослый, худощавый. “То, что надо, — подумал я, — тащить будет легче”.

Неслышно я вынырнул из своего укрытия, подошел к немцу сзади:

— Lass uns ruhig ausgehen. Keine Tricks. Und geh uns besuchen (Выйдем тихо. Без фокусов. И пойдем к нам в гости), — сказал ему на ухо и ткнул в спину дулом автомата.

С горки мы скатились почти неслышно; в кусты, где прятались перед тем, как заскочить на немецкие позиции, пробрались незамеченными. А дальше простиралась ровная местность, заросшая редкими кустарниками и кое-где усыпанная вмятыми в грунт валунами, так что пришлось ползти. Я — как самый физически сильный в группе — придерживал немца при земле, не давал ему вскочить на ноги, что тот все время порывался сделать, и тащил за собой, заставляя ползти. Наша группа захвата отползла от немецких окопов, группа прикрытия осталась где-то сзади от нас.

Самое трудное дело было сделано. Казалось, до своих мы должны были добраться без потерь. Но тут немцы обнаружили пропажу, подняли крик и открыли пальбу. Но они же на горке сидели! Нас осветили прожекторами и поливали таким огнем, от которого спасения не было!»

Выжить и доползти!

Ни ребят и ни санитара.

Но ползу я, пока живу…

Вот добрался до краснотала

И уткнулся лицом в траву.

Николай Старшинов

Едва группа захвата отдалилась от немецких позиций еще дальше, как пленный начал задыхаться и носом издавать гудящие звуки.

— Worüber machst du ein Geräusch? (Чего шумишь?) — шикнул на него Борис Павлович.

Но тот в ответ еще активнее задвигался телом, забился, как в конвульсиях, и сильно закашлялся, всем видом показывая, что ему нужна помощь. Борис Павлович понял, в чем дело — немцу нечем было дышать.