И вот староста села и говорит:

— Вам же что-то есть надо? Идите работать в колхоз. Мы вам будем что-то выписывать, не пропадете. И не пожалеете.

Мы согласились и даже несколько дней успели поработать. И вдруг как-то ночью — стук в дверь. Надо открывать, а то немцы могли и гранату в дом вбросить и поджечь его... Война же.

Надежда, как здешняя старожилка, пошла открывать, а я в своей комнате затаился, лежу тихо.

Заходят немцы ко мне, светят фонариком. Вооруженные, обвешанные пулеметными лентами, гранаты у них на поясах висят.

— А, ауф! Поднимайся!

Говорю:

— Я больной.

— О, я, я... Русь, шнели... сакраменто... май менш. Поднимайся!

Господи, деваться некуда. Одеваюсь... А сам думаю, что со мной будет, куда меня судьба поведет...

— Шнель! Быстрее! — немец подгоняет.

Выхожу во дворик, а там стоят уже человек 60. И все наши, те, изначально выгнанные. Точно так, как нас собирали на расстрел! Та же картина... Только тогда был день, а сейчас рассвет.

Нас взяли под конвой и погнали.

В немецкой форме

С нами был мужичок один, калека. К нему присмотрелись, а потом выгнали из колонны, отпустили. И гнали нас, наверное, километров 10-12. Пригнали в село, возле села большой пруд. Там нам разбили лагерь. Потом еще других людей пригнали, и еще... — тьму-тьмущую пленных собрали, тысячи!

Что они хотели с нами делать, не знаю. Обустроили нас, причем этим занимались части СС, самые преданные Гитлеру. Это не просто полевые солдаты.

Ну что? Что делать? Мы так вместе и держимся. Но как нам выбраться отсюда, из этой толкотни, из этой каши? Что же оно будет?

И вдруг кто-то подошел к нам и сказал, что где-то тут набирают в ездовые. А я уже, побывав в плену, неплохо знал немецкий язык. Вот мои спутники и толкали меня везде, чтобы я выяснял обстановку.

Но искать никого не пришлось, к нам подошел офицер с переводчиком. Я к ним:

— Господин переводчик, говорят, вам нужны ездовые...

— Да, нам нужны хорошие ребята. Такие, чтобы за лошадьми ухаживали. Это в хозяйственную часть.

— Записывайте меня.

— Хорошо.

После меня подходит дядя Семен, его — цурик. Старый. Никита — цурик. Тоже забраковали по возрасту. Дальше Алеша Донской, Бузина — всех цурик. То больной, то слепой...

Я вижу такое дело и назад:

— Так я тоже не хочу!

— Нет, нет, ты стой. Ты записан.

Я тогда оборачиваюсь к своим:

— Вы зачем меня пихали сюда? Что теперь со мной будет? — дядя Семен кинулся в слезы...

— Может, твоя судьба будет счастливее нашей, — сквозь слезы говорит.

А это уже, знаешь, в обоз, на лошадей, где-то что-то подвозить... Это уже — прислуживать немцам. Понимаешь? Это можно позволить на какое-то короткое время... Но не служить постоянно. Это хоть и не военное дело, но ты уже пособник. А кто хочет душу загубить? На войне прислуживание вражеским войскам не прощается.

Выбрали эсэсовцы 5 человек молодых мужчин и погнали нас с 2-мя конвойными назад. А другие — которых тысячи были у пруда — остались на месте.

Вернули нас в то село, где мы в колхозе работали. Только мы были в одном конце, а теперь оказались в другом, в расположении какой-то войсковой части. Дали нам по телеге и по паре лошадок. Рассказали, как надо чистить лошадей, ухаживать за ними.

— И теперь так, чтобы вы не убежали, раздевайтесь! Надевайте немецкую форму! — только она была без знаков различия, конечно, мы же не были военными. Разъясняет дальше: — Прежняя одежа — она ваша, девайте ее куда хотите, но ходить будете в выданной.

Господи, что же это делается?! Надел я немецкую форму, конечно, орлы сорваны... Да какая разница?! Да не дай боже ты в этом виде попадешься на глаза нашим, кто там будет разбираться. Сразу свои расстреляют и все.

На следующий день под вечер я отпросился у фельдфебеля сходить в село, мол, у меня там семья и я хочу сказать им о своем местонахождении. А на самом деле я хотел разведать обстановку, узнать новости, ну и, естественно, сказать знакомым о себе. Кто-то должен был знать, где меня искать в случае любой неожиданности. Немец разрешил, но предупредил, чтобы я долго не ходил — туда и обратно. Дал мне также специальное разрешение на отлучку с работы.

Ничего нового я на том краю не узнал, вернулся назад. Пришел... И вдруг тут суматоха, беготня... И поступает команда нагружать телеги и ехать до станции Елизарово[45], там эвакуироваться. Но это ж уже поездом! Тут ты себе совсем не хозяин.

Значит, наши войска уже где-то перешли Днепр и жучат немцев на этой стороне. Собрали нас телег с десяток. Что в них загрузили, не знаю. Поехали мы. На станции разгрузились и отбирают нас 4 телеги — делать еще одну ходку, потому что не все загрузили.

Я рвусь, чтобы попасть на вторую ходку — начало темнеть, и ночью мне было бы легче бежать. Ну, взяли меня. Поехали мы, опять загрузились, возвращаемся на станцию. На улице темень кромешная! Ну как же мне бежать?

Конвой сидел на последней телеге, моя — вторая. А потом как-то у меня получилось само собой. Я взял кнутовище, сбросил постромки с барка, а потом крикнул на лошадей:

— Тпру-у, а что б тебе! — и остановился.

Третья и четвертая телеги объехали меня, поехали дальше, а я встал и начал поправлять упряжь. Повозился немного, пока телеги отъехали подальше, и я остался один. Потом пустил коней медленным шагом, телега катится, понемногу тарахтит... Ну все натурально.

А я был обут в ботинки, немцы форму мне дали, а обувку оставили ту, что была. Но я, чтобы удалиться от телеги неслышным шагом, должен был обуться в мягкую обувь. Ну, или идти босиком. Но босиком уже холодно было. И как раз тут кстати получилось то, что я вез резиновые сапоги — подсмотрел во время погрузки, которую во второй раз делали при мне. Сапоги были в упаковке, но в общем я понял, что там.

Я достал из-под сидения свою котомку со старой одеждой, которую с собой возил, чтобы не забыть. Переодеваться не стал, экономя время. Зато взял с телеги одну пару сапог, переобулся... А дальше вожжи закрутил, закрепил возле сидения в одном положении, спрыгнул с телеги и... был таков.

Отбежал в посадку, прислушался — кони пошли дальше, моя телега покатилась понемногу, поскрипывая колесами и позвякивая упряжью.

Короче, как Игорь Саруханов поет:

Скрип колеса,

Лужи и грязь дорог...

Да-а... Но тогда мне было не до смеха.

Рванул я оттуда как сумасшедший и понесся не хуже ветра. Бежал так быстро, как никогда в жизни не бегал. У меня даже в груди запекло и при дыхании воздуха не хватало.

Упаду, приложу ухо к земле, послушаю — тихо, нигде никого. Значит, конвоиры кинулись не сразу, что я еду сзади. Какое-то время прошло, увеличивая мне фору. Да пока поняли, что телега пустая...

Я конечно, побежал в тот край села, где мы стояли, когда в колхозе работали, к Гаркуше. Бежал степью, напрямик. Ой, да еще в темноте угодил там в противотанковый ров, чуть шею себе не свернул... Пока я оттуда выбрался, это ужас! Там рядом шла посадка, немцы стояли, их пушки, артиллерия, они курлыкали по-своему... Обошел я их подальше и к Гаркуше пришел совсем с другой стороны.

Да-а... — много рассказывать, да мало слушать.

Начало светать. Но я радовался не так новому дню, как тому, что теперь смогу снять с себя немецкую форму.

Побег от немцев

Только я со стороны ставка вышел на ровную дорогу и направился к нужной мне хате, как тут — гоп! — едет одна машина, вторая. Немцы! И полно их там, причем, вижу, что это полевые войска. Ну, я уже и не прячусь, иду в открытую. Прятаться нельзя было: если бы я только упал или встал за дерево, они бы меня сразу — шмяк! — и нет котенка.

Они проехали чуть дальше от меня, высадились и начали занимать оборону. А село было Г-образное. Я это говорил? Причем эти две группы хат были разделены широкой такой балкой, низиной.

И вот немцы выстроились по балке и командование начинает объяснять им обстановку, как надо действовать, и такое прочее — давать им задание.