В этом уже не было потребности, это не принесло бы немцам никакой пользы. И скорее напоминало детскую истерику, желание напакостить просто так, без цели и выгоды для себя. Про такие поступки у нас говорят: “Усерусь, но не покорюсь”. Уже было ясно, что немцы покатились назад и что они будут разбиты. Так зачем самому себе усугублять положение? Но таков был немец — враг добра и человечности.

Гитлеру тогда уже надо было капитулировать, чтобы спасти солдат и население и уберечь свои города от бомб и разрушения. Но он действовал как сумасшедший — все добил до ручки, угробил своих же людей, в прах превратил заводы и все такое[33].

Ну, немецкие вояки так и старались делать, сжигали наши села, вешали и расстреливали людей, все взрывали... А кого не могли сразу убить, тех сгоняли с мест и гнали впереди себя, чтобы там как-то раздробить и по частям уничтожить. Смерть угоняемых была только делом времени.

Мы всё понимали. Конечно, немцы не хотели, чтобы с приходом Красной Армии мы взяли в руки оружие и погнались за ними, за этими паразитами, которых нам хотелось давить даже голыми руками.

Да, я боялся своих, но ненависть к немцам была сильнее этого страха. Это я понял после расстрела. Это не люди были, нет, это были изверги, изуверы, больные ублюдки. Гитлер перед акциями, да и перед атаками тоже, накачивал их наркотиками... Так что мы воевали не против людей, а против озверевших наркоманов, против страшных чудовищ.

Поэтому Гитлер, отлично понимал, почему перед своей кончиной хотел всех их гробануть — чтобы концы в воду, чтобы мир не догадался, в кого он их превратил.

Ну так вот, сгоняли они всех мужчин. А кто пытался уклониться, тех прямо на месте расстреливали. Делали облавы по полям и по посадкам, вылавливали беглецов и тоже расстреливали.

Война — это ужас, это невозможно даже представить, что это. Это за гранью всего человеческого, за гранью здравого смысла и уважения к себе самому.

Первая попытка угона

Что нам оставалось?

Сначала мы малой группой спрятались на Рожновой[34], это селение такое у нас за колхозным ставком. Нас немцы выкурили оттуда — говорят, езжайте дальше на запад. Мы поехали в Терновку[35]. И оттуда нас выкурили, да еще чуть не расстреляли:

— Fahren Sie zum rechten Ufer des Dnjepr! — орал на нас командир отряда, который вылавливал прячущихся. Это значит — езжайте на правый берег Днепра!

Спрятаться было невозможно! Мы поняли, что дальше с нами шутить не будут...

Значит, надо было увиливать по-другому. Вернулись мы в Славгород.

А там узнали, что за попытку уклонения от эвакуации у нас сожгли несколько хат, в том числе одну по соседству с нами — хату Габбельки, потому что ее сын прятался. Сожгли также хату бабы Арины, не помню за что. Все Ратово[36] также испепелили — чтобы не хитрили с эвакуацией. Ужас, что они творили! И это еще немцы не выполняли то, что велел им Гитлер. Если бы они все так делали, как он требовал, так тут бы голая степь осталась.

Что делать? Деваться некуда... Со всего села собралось уезжать больше 100 человек. Ну, пристали и мы к тому большинству, получилось всего 130 человек, я потом посчитал. Разбились на группы, разместились на нескольких подводах и поехали на Запорожье. Я ехал вместе с Самуилом Григорьевичем, родным братом моего отчима. Нас сопровождало славгородское начальство, в частности, староста колхоза Донец, из Илларионова, здоровый такой дядька, и полиция.

Перешли мы на правый берег Днепра, остановились в селе Новоавгустиновка[37], в 5-6-ти км от Днепра. Это, грубо говоря, чуть наискосок от Терновки, или от поворота с трассы на Славгород, если брать через Днепр. А дальше решили не торопиться, бойкотировать продвижение и тайно поджидать своих.

Ну что? Разошлись по квартирам, люди помогали нам, пускали к себе. Жил тут понимающий народ, самим недавно пришлось переселяться, еще многие помнили это[38].

Питались мы тем, что взяли из дому. Но сколько мы так могли продержаться, если нас было слишком много для села? Там же не было какой-то организации, чтобы нам готовили, кормили нас... Это так, немцы выгнали нас и все — иди, скотина, в степь пастись. Фашисты же.

Начали раздумывать, как нам усовершенствовать быт, чтобы можно было готовить нормальную еду, как-то мыться... Когда пошел слух, что сюда приближаются эвакуированные из других мест, а скоро и они сами появились. Но они только проезжали через это село, где мы были.

Спрашиваем у них:

— Откуда вы?

— С Донбасса.

А с более близких к нам районов мужчины еще не уезжали. Ну поэтому и мы тут оставались. Чего же нам спешить шибче остальных? Потом кому-то пришло в голову, что наше родное село еще не взято Красной Армией, а нас полицаи уже выгнали оттуда. Как бы, мол, связаться со Славгородом?

Я предложил:

— А давайте я сейчас найду рыбака, который переправит меня на тот берег? А там я мигом напрямик смотаюсь к своим.

О, всем это понравилось. Начали мужики писать письма домой, приносить мне. Набрал я их полную пазуху, поехал. Повезли меня к берегу Никита Федорович (крестный Прасковьи Яковлевны) и Никита Филиппович (отец учительницы начальных классов Екатерины Никитичны) на своей бестарке.

А тут дождь! Я побежал к бакенщику, говорю, так и так, надо мне попасть на тот берег. Перевези своей лодкой!

— Да ни дай Бог! — перекрестился он. — Немцы меня сразу же расстреляют вместе с тобой. Это же навстречу Красной Армии, понимаешь? Сюда можно, а туда — нет. Запрещено!

Ну, короче, увидел я, что дела не будет... Пересидели мы с мужиками дождь и поехали назад. Дорогу развезло, из-под колес комья грязи летят...

Догоняем по дороге бедку, едет в ней молодая женщина... А конь у нее большущий, а идет медленно-медленно.

— Тебе, может, погонщик нужен? — спросил я.

— А то и нужен! Видишь, еле плетемся.

Я пересел к ней, а мои два Никиты поехали в село без меня. Мы с той молодкой познакомились. Оказалось, что она секретарь в колхозной конторе, везет очередной отчет коменданту. Ну, приехали туда, куда ей надо было. Пока она управлялась у коменданта, я гулял.

Наконец, поехали мы назад. Привезла она меня домой и уехала. Мужики тут же спрашивают:

— С кем это ты приехал?

Я рассказал, что женщина ехала по делам к коменданту и я попал к нему вместе с ней. Мол, поговорил с комендантом, все разузнал... Короче, соврал им.

— Что комендант сказал? — спрашивают.

— Сказал, что мы дураки, что незачем нам было срываться со своего места и слепо покоряться полиции, что из наших краев еще никто не уезжает... — ну и все такое прочее наговорил им.

— Так тогда то... давайте так, — соображают мужики, — Может, будем возвращаться?

— Давайте, — согласился я.

Мы опять запрягли лошадей и поплелись назад. Приехали к переправе, ждем, что будет дальше. Когда немцы ничего... пропустили нас. Видим, там едут их отступающие части: те туда, те сюда... Заехали мы в Запорожье.

Тут начало вечереть. Значит, надо останавливаться на ночлег. Кони устали...

Только распрягли лошадей, сами расположились, как заявляется сюда наш начальник полиции, Андрухов!

— А это что такое?

— Да мы... — говорим, — возвращаемся...

— Нет! Немедленно отправляйтесь на ту сторону Днепра! Немедленно!

Все. Нельзя ехать домой. Мы же хотели... думали опять где-то пересидеть. Ну, значить, будем ночевать тут.

Побег и новый угон

На нашей подводе ехали кроме Самуила Григорьевича Пиваков Александр Григорьевич[39], Алешка Ермак, это зять Самуила Григорьевича, и я.

Самуил и говорит:

— Соломки бы в поле набрать, я видел там стог... Мы проезжали... — Запорожье тогда маленьким городом было. — Надо вернуться на край, ближе к хуторам, и набрать полные мешки...

Вижу, что он решил бежать в Славгород. Но я же не могу отстать, тем более, что на его бричке мои гуси едут, которых я брал из дому для прокорма. Они остались целыми и невредимыми и сейчас возвращались со мной.