Севастополь быв в полукольце, в подкове: с 3-х сторон немцы, с 4-й — море. Длина фронта, откуда на нас дули ветры с шумами и запахами гари, 40 км. Сам город, он небольшой.

Итак, ночью ми зашли в порт. Началась выгрузка, нас тут же, на берегу, разводят по местам, чтобы мы стояли организовано. А людей было битком набито, как селедок в бочке. Из-за этого выгрузка была долгой, тяжелой. Короче, на рассвете я уже был на тверди. А тут стоят 2 крейсера — «Ташкент» и «Ворошилов» — повернули свои главные калибры на берег — бьют куда-то по немецким позициям и прикрывают нашу высадку. Ну, так вроде».

— Если мне с такими подробностями рассказывать, так я полгода буду говорить, — возмущается Борис Павлович тем, что слушатели просят его не упускать деталей и тонкостей, объяснять военную специфику и четче произносить слова.

— А куда нам спешить? У нас в запасе все оставшееся время... — с успокаивающей улыбкой говорит его младшая дочь, хотя и знает, что оставшееся время каждому отмерено отдельно.

«Ну начали мы привыкать да присматриваться...

Смотрим, тут люди ходят, тесно прижимаясь к стенам, и весь Севастополь изрыт окопами. А еще поминутно воют сирены. К тому же тут в 40-ка км — Кача, Качинский аэродром и Качинское военное училище, которое летчиков готовило. Эти заведения и объекты знамениты тем, что тут сын Сталина учился летному делу. Но немцы уже заняли это хозяйство, расположились со своим барахлом. Конечно, сделали там аэродром. И вот как они заводят моторы, как только самолеты готовятся к взлету, так сразу в Севастополе полно грохота и воя — над морем же хорошая слышимость.

Едва нас успели вооружить, как через 2 минуты над Севастополем, над нами появились «мессеры», словно они, гады, подсматривали за нами. И люди начали привычно падать в окопы и бежать в убежища.

А нас же много, масса! Куда деваться? Там мы между домами рассредоточились, в развалинах попрятались и день кое-как пережили. Дожили до вечера.

С наступлением сумерек на меня начала наседать тоска, какая всегда одолевает человека на новом месте, особенно если он не стремился на него попасть. Появилось резкое, какое-то обнаженное ощущение конечности бытия — все вокруг временно и конечно, и прежде всего люди. Все когда-то кончается...

И хотя ночь была безопаснее, мне не хотелось расставаться с дневным светом, хотелось смотреть и смотреть на ясное небо и на горизонты, такие отличные от степных. Но этот день приближался к своему завершению и ничто не могло этому помешать. Все в мире было бессильно перед этим грандиозным явлением! Свет медленно угасал на моих глазах, вызывая во мне сожаления, которые ровно ничего тут не значили.

Таким был мой первый день 1942 года.

Не помню, как бывало со мной раньше, до всей закавказской эпопеи, насыщенной событиями и впечатлениями, но тут я вздохнул и подумал: “Слава богу, еще один день прожит”. Это было что-то новое для меня.

Ну а когда стало темнеть, нас собрали вместе и повели под Балаклаву, это в 15-ти км от города. Там и теперь располагается база подводных лодок. Ну, перевели нас.

И опять же, это потом мы узнали, куда прибыли, а сразу шли в полной неизвестности. Куда нас ведут, зачем — никто не говорил. Балаклава или клава... — кто тебе там скажет. Тревожная ночь, полная неопределенность, отовсюду угрожает опасность. Привели. Оказалось, что мы — подменная дивизия, мы сменили прежних защитников Севастополя. Те покинули боевые позиции, а мы заняли. Значит, все — прибыли на место. Одна радость, что окапываться пришлось не с нуля.

Ночь прошла хлопотно, почти без сна. Но и в те короткие часы, когда можно было отдохнуть, мысли, посетившие меня после высадки с транспорта, продолжали будоражить ум. Думалось приблизительно такое: “Дождаться бы утра... А там, в новом дне, дожить бы до вечера...” И вдруг я понял, что во мне, во всем организме, происходит какая-то глубинная перестройка, вызванная все теми же новыми ощущениями временности и конечности человеческой жизни. Понимаешь, я больше не ставил себе дальние цели, не думал о будущем! Я не жил завтрашним днем...

Ход событий так мало зависел от меня лично, что планировать далеко вперед было бессмысленно, этого просто не требовала обстановка. На фронте надо было по-другому обозревать время, без размаха, короткими перебежками.

Конечно, когда-то я должен был перейти от мирного ритма жизни к военному, боевому. И вот я научился воспринимать войну не как досадную помеху планам, которую я сейчас быстро устраню, и побегу дальше делать более важные дела. Нет, я начал воспринимать ее как свое основное дело, продолжительное. Я настроился на долгое терпение и не ждал больше, что война скоро закончится.

С тех пор я не думал ни о чем, чего не было рядом. Я понимал одно: моя основная задача — бить немцев, и на это должны уходить мои силы, воображение и ум. Наверное, это трудно представить тем, кто не был на войне...

А потом мне пришлось побывать на разных участках Севастопольского фронта».

Севастополь — город-герой. Однако города становятся героями лишь тогда, когда их защищают герои.

Борису Павловичу выпала миссия защищать Севастополь в период подготовки к третьему на него натиску, самому страшному и трагическому. И это был знак судьбы, испытывавшей Бориса Павловича на героизм, выносливость, стойкость и находчивость, ибо в истории Великой Отечественной войны оборона Севастополя занимает особое место. Эпопея эта длилась 250 дней! Клочок земли, окруженный с суши, блокированный с моря, находящийся под ударами с воздуха, благодаря советским воинам восемь месяцев храбро стоял против многократно более сильного противника. Уничтожая немецкие танки и самолеты, беспощадно сокращая живую силу врага, защитники легендарного морского города показали миру примеры мужества, непоколебимости и высокой преданности долгу.

Доблестные качества, проявленные ими под Севастополем, в дальнейшем служили мерилом верности Родине и воинской присяге, примером для всех, кто честно и искренне ненавидел фашистских варваров, кто хотел счастья людям и лютой смерти насильникам, поджигателям и убийцам из алчного буржуазного лагеря. Так было во времена войны, так есть и теперь — слава тех, кто отстоял «город русских моряков», не померкла, а только ярче разгорается.

Севастополь защищали простые скромные советские люди, горячо любившие свое Отечество и ненавидевшие врага, — солдаты и моряки, командиры и политработники, крестьяне, рабочие, интеллигенция и даже дети. Каждый нашел свое место в этой борьбе. Упорно и самоотверженно они делали свое дело — без бахвальства и показного суперменства, присущего англосаксам. Каждый человек дорожит своей жизнью, но под Севастополем, в обстановке напряженных боев, у советских людей появилась привычка к смертельной опасности. И когда приходилось погибать, они вели себя сурово и просто. Друзья и боевые товарищи убитых, преисполненные скорби, занимали их места, продолжали драться и истреблять врага.

Немилосердной и тяжелой была обстановка войны, но она не сломила высокий моральный дух русского человека, а только закалила весь советский народ, сделала сильнее и упрямее. Да, Севастополь не выстоял, но дорого достался он врагу. На подступах к Севастополю фашист потерял убитыми сотни тысяч своих вояк, сотни самолетов, танков, орудий. Вся эта мощь была перемолота и уничтожена защитниками Севастополя, она перестала нести смерть и угрожать другим населенным пунктам нашей страны.

Штурмы Севастополя шли один за другим. Но чего стоил врагу вход в Севастополь, хорошо видно из того, что после провалившегося первого штурма, предпринятого в декабре, специальные отряды военно-полевой жандармерии и эсэсовцев отобрали шинели поголовно у всех солдат, обещая вернуть их после взятия морской крепости, запланированного на 21 декабря. Верные суевериям, фашисты и тут привязались к дню зимнего солнцеворота, полагая, что эта магия им поможет. На рассвете 21 декабря солдатам выдали только по одному куску хлеба. Остальную часть суточного довольствия обещали выдать уже в Севастополе.