— Прежде мне надо встать на ноги... А сейчас надо где-то достать два пистолета. Да? Что скажешь, Мураз?
— Надо, это дельная идея, — поддержал его Мураз. — Пистолеты я куплю у своих армян, есть у меня такие.
На следующую ночь они втроем были возле дома контрабандиста — прибыли в самый последний момент, когда можно было застать его дома. Это они сразу поняли, увидев стоящую у ворот телегу.
— Дай вознице денег и скажи, что заказ отменяется, — попросил Павел Мураза, кивнув на извозчика.
Когда тот уехал, тройка охотников за контрабандистом, отбросив прежний план, просто притаилась у порога дома — ждать его выхода. Вся операция по поимке негодяя прошла тихо и бесшумно. Мураз сразу заломил бандиту руки, а Като подобрала выроненные баулы.
— А если будешь шуметь, — предупредила его при этом Като, — то тебе не поздоровиться еще сильнее. Понял? — контрабандист затряс головой.
Павлу осталось только, подойдя сзади, стукнуть его по голове и бросить у порога на короткий отдых, чтобы самим успеть скрыться.
— Чистая работа! — радовался дома Мураз, когда они разобрали вещи, приготовленные Сашей для себя...
— Однако пора прощаться, — вздохнул Павел. — Не знаю, доведется ли еще свидеться...
Нет смысла описывать эту горькую минуту... Ее не трудно самим дорисовать в воображении. Просто отметим, что наутро Павел был далеко от всех опасных для него мест и людей.
Возвращение в Багдад
Он возвращался в Багдад через Стамбул. Дорога, развернувшаяся почти на три тысячи километров, радовала его возможностью сидеть в мягких креслах, при легком покачивании транспорта, а главное — наслаждаться безопасностью и беспечностью, отсутствием каких-либо волнений. Теперь ничто не мешало ему пользоваться полным комфортом и заботиться только о себе. Он чувствовал свободу, раскрепощенность и отдыхал от пережитых ужасов!
Места, которые он проезжал, были все те же, что и недавно, и невольно навевали мысли о прошлом. Однако вспоминать события последних лет: бегство из Багдада на запад... страх, суету и постоянное стремление оставаться незамеченным — не хотелось. Думать о том, как его мог найти враг, которого он считал погибшим, было тем более неприятно. Это же надо — провернуть такую грандиозную работу: избавиться от своего древнего дела, выдернуть все свои корни, оборвать налаженные связи, поднять на ноги мать и сестер, жену с детьми, перевернуть и исковеркать их судьбы и бежать, — а этот урод нашел его менее чем за год. До чего обидно! Надо было в Багдаде на месте все устроить, и никуда не бегать, ничего не менять. Но как? Теперь-то легко говорить, а тогда его одолела паника...
Но все, все — с тем покончено! Та трагическая история канула в Лету со всеми персонами и их именами... Ее больше не существует. Этого никогда не было! Только семью его она раструсила по белу свету — Саша с детьми укрылась в СССР, мать осталась в Румынии, а сестры не очень удачно вышли замуж. Все — из-за него!
Он постарался отмахнуться от собственных укоров совести, потому что чувство вины могло еще раз сломать его. Ведь до этих событий тоже была жизнь. Да какая!
А какая?
И тут, поразмыслив, он впервые обнаружил, что та жизнь, прежняя, кажущаяся ровной и благополучной, тоже была по-своему невыносимой, перегруженной непосильными задачами, в частности, завещанием предков — собираться да ехать на историческую родину. Эта обязанность не давала ему дышать, давила на него со всех сторон. За что бы он ни взялся, что бы ни стал делать, тут же возникала мысль, что стараться не стоит — все равно придется уезжать отсюда... В конце концов, он не выдержал и уехал. Это тоже было бегство — от надиктованной предками обязанности. Просто его ассирийская мать не смогла вселить в его кровь славянский крик о возвращении, которому подчинились бы все остальные побуждения. Она, начитавшись записок достопочтенного прапрадеда Рамана Бар-Азиза, лишь внешне настраивала Павла на отъезд в Россию, будто выталкивала с родных мест. И настроила.
Из-за всех этих раздвоений зов славянской души в Павле постоянно боролся с эгоизмом плоти, привыкшей к хорошим условиям... Пришлось ему подавить привычку к Востоку и прорываться в Россию силой настойчивости. Он теперь понял, почему этого не сделали дед Глеб и отец Емельян — потому что это было тяжело, для этого надо было преодолеть себя, вырвать из комфорта, отправить на неведомые ветра. Словно эстафетную палочку передавали они друг другу наказ прадеда Гордея о возвращении в Россию, а сами не трогались с места. Но прадед Гордей точно это сделал бы, не будь он так болен! А его потомки — увы! — тот святой импульс потеряли.
И только он, Павел, смог победить в себе эгоизм и инерцию сидения дома и решиться на исполнение древней родовой мечты. Он оказался сильнее деда и отца, он оказался настоящим потомком русского богатыря Гордея! Так неужели он не сможет победить, — пронеслась косвенная мысль, — свои пагубные страсти?
Но теперь он избавился от заложенных в его сознание устремлений. Больше ничего не висело над ним дамокловым мечом. Его не сверлила мысль о России, о необходимости ехать туда и посвящать ей свой труд... Возможно, он выполнил там свою миссию — отдал России двух своих потомков и наследников? Сколько потеряла Россия с отъездом Дария Глебовича и Гордея, столько и получила взамен.
Он вспоминал подготовку к той поездке, прощание с матерью, с которой готов был больше не встретиться — так беззаветно шел вперед, к мечте отцов, к его далекой родине. Мать, которую он любил, по духу казалась ему чужой. Конечно, отчасти так оно и было. Тем не менее теперь он понимал, как был наивен и самонадеян, когда в 1914 году ринулся в холодную страну синих сказок с открытой душой, совсем молоденький и романтичный! Он мог тогда еще наломать дров и пропасть — ему просто повезло, что он встретил нормальных людей... встретил Сашу.
От мысли о Саше начинала болеть душа. Где она, как устроилась? Что сталось с его детьми?
Поначалу он ехал в Багдад, как ему казалось, из каприза, словно следовал за иллюзией, что как раз к ним и возвращается, к своим дорогим людям, в места, где рос его сын Борис, взрослела Люда. Потом он стал понимать, что его влечет туда неясное стремление что-то доделать или что-то подобрать из того, что при спешном прощании было обронено, забыто...
Хотя куда ему было еще тыкаться? Историческая родина, где теперь уже нет бандитов и откуда давно сбежал проклятый Махно, пока что на замке, закрыта для него; достаточно приветливый Кишинев, где худо-бедно можно было жить, отныне для него смертельно опасен; а другие места, которые он посещал и которые ему относительно знакомы, — совсем чужие по духу.
Европу он не любил — за неправильное устройство жизни, за бездушие и алчность, за ложь и агрессивность, маскируемые под лицемерную любезность. Там опасно было быть успешным, что-то изобретать или создавать. На лучших людей там велась охота, их устраняли и созданные ими творения присваивали другие. Это была земля трижды ворья, безбожников и моральных уродов.
Вот лишь один из примеров: самый первый в мире фильм «Сцены в саду Раундхэй» снял режиссер Луи Эме Огюстен Лепренс, француз. Успех окрылил его, но он так и не успел выпустить в свет второй фильм... Случилось несчастье — 16 сентября 1890 года он бесследно исчез, когда ехал поездом из Джидона в Париж. А дальше возник его конкурент американец Томас Эдисон и вскоре зарегистрировал патент на изобретение, повторявшее камеру Луи Лепренса. Дальше появились братья Лумьер и провозгласили себя родоначальники кинематографа. Каково? Все разнесли по щепкам...
А этот серб, который в 1908 году закинул в русскую Сибирь Тунгусский метеорит? Его зовут Николо Тесла, кажется? Глупый гений! Он еще получит свое от тех, кто эксплуатирует его и обманом да посулами держит в черном теле...
В Америке Павел не был, но говорят, что эта страна еще хуже и подлее Европы, — там просто истребили законных жителей континента... Ну, про Эдисона тоже уже говорилось...
