Когда Шашло разделся, на гимнастерке его я увидел Золотую Звезду Героя.

Вблизи деревни Лисянки, где мы остановились, протекала речушка Гнилой Тикич. Разведчики донесли, что за нею накапливаются танки противника.

— Мабуть, штук сто, — сказал Причепа.

Мы с Шашло склонились над картой.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спрашиваю у него. Мне интересно знать, как мой заместитель умеет оценивать обстановку.

Тимофей Максимович с ответом не торопится. Еще раз окидывает взглядом карту и лишь тогда замечает:

— Немцы рассчитывают на внезапность. Знают, что со стороны Тикича мы их не ждем. И еще хочу сказать: здесь действует полк немецкой четырнадцатой танковой дивизии. Хорошие вояки! Приходилось с ними встречаться…

Затрещал телефон.

— Вас просит командир корпуса, — передает мне трубку телефонист.

— «Днепр» слушает.

— Степан Федорович, — слышу голос нового командира корпуса генерал-майора Алексеева, — «друзья» наши опять зашевелились. Справа от тебя.

— Знаю, товарищ генерал.

— Так вот, постарайся усилить оборону на переправах, пока они не начали…

Майор внимательно следит за моими ответами, пытаясь понять суть разговора.

— Командир корпуса предупредил о том же? — спрашивает, когда я кладу трубку.

— Да.

— А сколько у нас исправных машин?

— Одиннадцать. Позже будут восстановлены еще десятка два, а пока одиннадцать.

— Прямо скажем: не много, — задумчиво произносит Шашло. — Отсюда вывод, Степан Федорович, — надо опередить немцев…

Бригада тронулась. На башне предпоследней машины — мы с Шашло.

Только выскакиваем за деревню, начинается бой. Наш замысел не удался. Противник нас опередил и захватил одну переправу. Его танки продолжают перебираться на наш берег. Две «тридцатьчетверки» уже горят.

Бросаю взгляд на начальника политотдела. Тот невозмутим. Его серые глаза изучающе осматривают поле. У нас одновременно появляется мысль отвести машины влево за высотку.

Отход наших танков противник, вероятно, принимает за хитрость, потому что не преследует. Наоборот, замедляет движение. Мы пользуемся этим и лощиной южнее Лисянки выходим к переправе.

Выстрелы из-за укрытий поджигают несколько вражеских танков и наводят на немцев панику. Подоспевший стрелковый батальон помогает нам отбить переправу и занимает оборону.

Начинает смеркаться. С высотки наблюдаем за поведением противника. Около нас окопались бойцы стрелковой части. Выясняю, что НП командира их полка и телефон в двухстах метрах сзади.

Надо доложить командиру корпуса о сложившейся обстановке.

Вместе с Шашло направляемся к НП. А когда возвращаемся, попадаем под автоматный огонь. Стреляют с высоты, к которой пробираемся и которую оставили всего минут двадцать назад.

— Немцы просочились, — приходит к выводу мой спутник.

Пришлось залечь и ползти назад.

— Встретимся после войны, обязательно напомню тебе, как ты, коммунист, гитлеровцам кланялся, да на животе перед ними ползал.

— Ползать по-пластунски меня один старшина научил. Спасибо ему, — тихо смеется Шашло. — На действительной службе мы про себя проклинали его за требовательность, а теперь, вижу, наука пригодилась.

— И все-таки своей дочери о нашем ползании не рассказывай.

— Как можно! Вдруг она неверно истолкует поведение командира танковой бригады…

Так, шутя, спасаясь от пуль, опять добираемся до НП. Связываюсь с нашей минометной батареей. Через каких-нибудь десять — пятнадцать минут мы снова смогли обосноваться на высотке.

Находящиеся в окружении войска противника испытывали большой недостаток в горючем, боеприпасах и продовольствии. Снабжение их шло по воздуху, для чего сюда было стянуто много транспортной авиации.

Нашим зенитчикам приходилось много трудиться. Успешно действовали и летчики, наносившие удары по самолетам врага как в воздухе, так и на аэродромах, посадочных площадках. А однажды отличилась даже наша «тридцатьчетверка».

Это было в первых числах февраля. Танк младшего лейтенанта Андрея Кожуха находился в разведке в тылу у немцев. Уже пробирался лесными дорогами назад, когда навстречу ему из чащобы выскочила женщина, подняла руку.

Остановились.

— В чем дело, мамаша? — спросил Кожух, выглянув из люка.

Женщина, держась рукой за сердце, несколько раз жадно глотнула воздух.

— Тут… хлопцы… фашистский аэродром… близко, — проговорила, задыхаясь. — Самолеты… только что… опустились. Продукты… видать… привезли.

— А много их?

— Три штуки.

— Спасибо, мамаша, — поблагодарил танкист. — Попробуем воспользоваться вашим рассказом.

Развернувшись, танк понесся в направлении, указанном женщиной. Налет был дерзким и неожиданным, немецкая охрана не успела даже поднять тревогу.

Под разгрузкой, действительно, стояли три транспортных самолета «Хе-177». Подле них суетились люди.

— Валяй, Сомов, на них, — крикнул младший лейтенант в танкофон. — А ты, Косарев, лупи очередями.

Сам он нажал на спусковой механизм пушки.

Давить самолеты не пришлось. Нескольких снарядов оказалось достаточно, чтобы поджечь их. Те, кто возился возле, либо были уничтожены, либо в панике разбежались.

Но скоро пришлось спасаться и танкистам. Две зенитные пушки стали бить по ним прямой наводкой. В бригаду «тридцатьчетверка» вернулась с несколькими пробоинами и вмятинами. К счастью, никто из экипажа не пострадал.

— Случится же такое, Степан Федорович! Только что я своего бывшего ученика встретил. — Раскрасневшийся Шашло, нагнувшись, шапкой сбивал с валенок прилипший снег.

— Кто такой? — спрашиваю.

— Да вы его наверняка знаете. Василий Млинченко, механик-водитель у Горбунова.

Еще бы не знать Васю Млинченко, молоденького танкиста! Я даже помнил кое-что из его биографии, хотя бы то, что четырнадцатилетним подростком он остался в оккупации, когда на Кировоградщину пришли фашисты. Участвовал в поджоге комендатуры. Бежал от преследования, долго скитался, в конце концов пробрался через линию фронта. Легко сказать: «пробрался», а сколько труда и опасностей пришлось преодолеть! Это понять может только тот, кто сам испытал.

Мальчуган пристал к танковой части. Подружился с разведчиками, много раз ходил в поиск. Потом его отправили в танковую школу. Оттуда он и прибыл к нам.

До прихода в бригаду майора Шашло его бывший ученик успел побывать в нескольких атаках. Младший лейтенант Горбунов хвалил его за смелость и находчивость, но отмечал излишнюю горячность.

Я сказал об этом начальнику политотдела и заметил, что, на мой взгляд, за Василием следует присмотреть.

— Правильно, — поддержал меня Шашло. — Только надо, чтобы он не замечал этого. Парень в таком возрасте, когда не терпят опекунства, в какой бы форме оно ни проявлялось.

«Сразу видно — педагог!» — подумал я и вспомнил свои разговоры с Юрой Метельским.

Враг не оставлял надежды вызволить свои окруженные соединения. На западе внешнего обвода окружения он создал на узком участке крупную группировку и предпринял несколько сильнейших атак. Одновременно навстречу этой группе действовали войска, попавшие в «котел».

Бои приняли жестокий характер. Артиллерийская канонада, бомбардировки с той и другой стороны не прекращались по целым дням. Под натиском превосходящих сил наши войска с внешней стороны кольца окружения попятились.

Но этот успех врага был временным. Подтянув сюда силы с других участков, советское командование сумело создать перелом в ходе боев.

Вскоре ударами с разных сторон окруженный противник был расчленен и уничтожен по частям.

После операции мы подводили итоги. К нам по старой памяти приехал генерал Кравченко, теперь уже командующий танковой армией.

— Хорошо действовали, гвардейцы, — похвалил он бригаду. — Степан Федорович, представляй к награде отличившихся…