Ему тоже налили чай. Он взял стакан, отпил два глотка, повернулся ко мне:

— Стало быть, учитесь на кавалерийском отделении?

Я опять вскочил:

— Так точно, товарищ председатель Всесоюзного Центрального…

— Вот зарядил, — перебил меня Калинин. — Вас, наверное, с детства муштровали? Из дворян, поди?

Я видел, что Михаил Иванович шутит, даже заметил, как он подмигнул дочери, но ответил серьезно:

— Батрак я, из Белоруссии. У помещика работал.

Калинин придвинулся ближе к столу, спросил:

— И как же вам жилось у помещика? Деревня ваша большая?

Много слышали мы в школе о «всероссийском старосте». О его простоте, о том, что сам он из крестьянской семьи, а работал токарем и что после смерти Свердлова лично Владимир Ильич предложил избрать его председателем ВЦИК. Но, признаюсь, никак не думал, что его, такого занятого государственными делами, могла интересовать судьба какой-то маленькой деревушки…

Прошел с того вечера месяц. И вот я стою на посту у главного здания, куда входят только по специальным пропускам. Подходит Калинин. Роется в карманах, ищет пропуск и не находит.

— Забыл, — смущенно улыбается, поглаживая бородку.

Разговаривать на посту нельзя. Но знаки делать не воспрещается. Показываю на дверь: проходите, мол, я вас знаю.

А он рассердился:

— Нарушать устав, товарищ курсант, не советую.

И пошел домой за пропуском…

Вскоре мы закончили школу. На выпускном вечере был Михаил Иванович, поздравлял каждого с присвоением звания.

Увидев меня, вспомнил историю с пропуском. Обнял за плечи и тепло, по-отцовски, сказал:

— Вы знаете, я тогда чуть на совещание не опоздал. Но все обошлось хорошо. А главное — вас не подвел и сам не согрешил…

Спустя четверть века мне еще довелось встретиться с Михаилом Ивановичем, когда он вручал мне вторую Звезду Героя. Удивила его феноменальная память. Я был уверен, что Калинин не помнит меня. А он поздравляет с наградой и неожиданно говорит:

— Рад за вас. Значит, не зря вы тогда в школе ВЦИК время провели.

Итак, я командир. С бьющимся сердцем иду принимать учебный взвод. В голове рой мыслей. Смогу ли как полагается руководить людьми, учить их, воспитывать? Найду ли ключ к душе каждого? Удастся ли завоевать авторитет?

Сорок два человека стоят по команде «Смирно». Они тоже только сегодня прибыли сюда. Люди разных профессий, разного характера, разного воспитания. Но все напряженно, изучающе глядят мне в глаза. Знаю: каждый хочет понять меня и вынести первый приговор — мол, «командир у нас так себе» или «парень вроде ничего»…

Делаю перекличку. Изучающе всматриваюсь в лицо каждого. «Ребята, пожалуй, хорошие, — думаю, — здоровые, жизнерадостные. Много украинцев, русских, есть азербайджанцы, башкиры, белорусы — интернациональный взвод!»

— Габидов!

— Я!

У молодого таджика не глаза — угли. По всему видно — он счастлив тем, что попал в кавалерию.

— Коня любите?

— Ошень, — отвечает.

— Это хорошо. Для кавалериста конь — первый друг.

— Разрешите, товарищ командир, — обращается краснощекий, чернобровый парень.

— Слушаю вас.

— Карнаух моя фамилия. Я — парикмахер. Привез с собой инструменты…

Взвод сдержанно улыбается.

— Понятно. Хотите работать по своей гражданской специальности?

— Так точно, товарищ командир взвода.

— Не возражаю. Только… в свободное от занятий время.

Карнауху мой ответ явно не по душе.

— Я в конницу по ошибке попал, — заявляет он вполголоса.

Меня это задевает.

— Товарищ Карнаух огорчен тем, что его направили в кавалерию. Есть еще недовольные?

Никто не отвечает. Я торжествую. Рассказываю бойцам о славных традициях русской и советской конницы, о ее боевом пути и предупреждаю, что служба в кавалерии нелегкая. Уход за конем, забота о его здоровье, о его обучении…

Бойцы удивленно смотрят на меня: не оговорился ли?

— Да, да, — подтверждаю, — об обучении. Конь должен пройти большую школу, прежде чем стать в строй. Вам, Карнаух, будет трудно служить, но уверен, что из вас выйдет настоящий кавалерист. Габидов вам поможет. Поможете, товарищ Габидов?

— Я из Карнауха джигита буду делать, — отвечает энергичный таджик.

За короткое время взвод стал дружной, спаянной семьей. Бойцы берегли его честь. Неудача одного беспокоила всех, удача одного воспринималась как успех коллектива. Лучшие кавалеристы Габидов, Малиновский, Сирик и Шумов не покидали манежа, пока не подтянули отстающих.

Как-то из Москвы приехал корреспондент. Два дня пробыл в нашем взводе. Исписал блокнот, сделал много снимков. Перед отъездом ознакомил меня с некоторыми своими заметками.

Беседовал он с Виктором Карнаухом. Говорит ему:

— Лошади у вас какие-то нелюдимые. Вот, помню, в местечке, где я жил, была лошадь у водовоза. Смирная, спокойная. Мальчишки на ней верхом ездили. А к вашим не подойдешь: того и гляди затопчут или загрызут.

Карнаух усмехнулся:

— На лошади вашего водовоза, товарищ корреспондент, в атаку не пойдешь. А возьмите моего коня — огонь! На нем птиц ловить можно. Умный, быстрый, послушный. Но не думайте, что этого так легко добиться. Пока научишь его армейской премудрости — ого! — не один раз на гимнастерке соль выступит! Я сам обедать не сяду, пока его не накормлю, не напою, пока не почищу его. Вот за любовь конь и платит любовью. Упадешь в бою — три, пять дней будет возле тебя… Голос твой знает, мысли твои, честное слово, угадать может.

Корреспондент спросил:

— Товарищ красноармеец, вы, видно, всегда к лошадям были неравнодушны?

— С малых лет!

Услышав это, я не мог сдержаться и рассмеялся. Корреспондент посмотрел на меня с удивлением:

— Разве здесь что-то не так? Или Карнаух плохой кавалерист?

— Кавалерист он хороший. Его успехи недавно отмечены в приказе…

— Так в чем же дело? Что вам показалось смешным?

— Видите ли, — ответил я, — не знаю почему, но Карнаух сказал неправду. Он только в армии лошадь-то и увидел. — И рассказал корреспонденту, как Карнаух просился в парикмахеры. — Лошади он боялся, — заметил я в заключение, — красноармеец Габидов помог ему стать кавалеристом.

— Отлично! — сказал корреспондент. — Напишу и об этом…

Вскоре со взводом пришлось расстаться: в 1929 году меня снова направили на учебу в Москву. Теперь на военно-политические курсы имени Ленина.

Здесь часто бывал Семен Михайлович Буденный. Он постоянно следил за успехами кавалерийских частей и кавалеристов.

Однажды в разговора я назвал имя Карнауха.

— Как же, читал о нем, — заметил Семен Михайлович, — Судя по корреспонденции, парень это хороший. Кстати, где он сейчас?

— Учится. Будет командиром взвода.

— Очень хорошо! — обрадовался Семен Михайлович. — Я уверен, что при таком отношении к службе Карнаух толковым командиром станет. Ему, я читал, на манеже красноармеец-таджик помогал. Это верно? Я не ошибся?

— Точно, Семен Михайлович. Таджик Габидов.

— А он сейчас где?

— Тоже учится. Вместе с Карнаухом.

— Великолепно! Это наши кадры, наш золотой фонд. Надо больше выдвигать на учебу способных красноармейцев.

В 1931 году, после окончания военно-политических курсов, я командовал эскадроном в 1-м Запасном Кавалерийском полку МВО. Работал с новыми силами. Да и дел было много. Боевой подготовкой занимались не только днем. Часто и ночью совершали походы, проводили учения.

В то утро тоже возвращались с ночных занятий. Кони устали, и мы шли медленно. Поднялись на возвышенность и остановились. Вдали виднелось селение.

— Писковатка, — произнес кто-то.