Несмотря на угрозу, в ту же ночь многие отправились в лес. Забрались в самую глушь, куда немцы боялись заходить, и нашли. Только это был не парашютист, а парашютистка с радиостанцией. Молодая, красивая. В момент приземления она ногу сломала.
Женщину забрал к себе отец лейтенанта Казака — Николай Николаевич.
— У меня ей будет спокойнее, — сказал. — Хата моя в стороне от села.
Немцы не унимались. Еще не раз заезжали в село, допытывались о парашютисте, но никто не проговорился.
Тогда в Степановку пожаловал на вид несчастный человек. Сказал, будто бежал из плена. Назвался Юхимчуком. Кто знает, может, и фамилия надуманная!
Хитер был. К людям подход имел, ласковые слова дарил. Вошел в доверие. Тут кто-то про парашютистку, видно, и проболтался.
Юхимчук сразу пропал. А на следующий день гитлеровцы влетели в Степановку. И этот предатель с ними.
Кое-кто бросился было Казака предупредить, но немцы не пустили, стали стрелять.
Николай Николаевич, услышав стрельбу, схватил больную на руки и отнес в сугроб за плетнем. Снег заровнял. Потом побежал за радиопередатчиком. Спрятать не успел, фашисты наставили на него автоматы.
— Это что такое? — ехидно улыбаясь, спросил комендант. — Откуда у тебя такая игрушка?
— В лесу этот чемодан попался, когда по дрова ходил, — схитрил старик.
— Может, ты в лесу кроме чемодана и человека встретил?
Николай Николаевич повел плечами:
— Не понимаю, о каком человеке речь.
Немец скривился, ударил Казака и заорал:
— Я тебя научу понимать, русская свинья. Отвечай, где разведчица, которую ты прятал? Мне все известно, и что нога у нее сломана. Имей в виду, правду скажешь, жизнь себе и людям спасешь.
Не стал Казак выдавать парашютистку. Но она, лежа неподалеку в снегу, слышала, что из-за нее комендант грозил расстрелять по человеку из каждого дома. Не могла она допустить гибели стольких спасавших ее безвинных людей и решила пожертвовать собой.
Выбравшись из сугроба, женщина закричала:
— Стойте, не убивайте их. Я здесь.
— Она! — радостно блеснул глазами Юхимчук и впереди коменданта кинулся на голос.
Вскоре оттуда послышалось несколько сухих щелчков. Это радистка выстрелами из маленького пистолета убила провокатора, одного солдата, а последней пулей покончила с собой.
— Да, это настоящая героиня, — задумчиво молвил один из танкистов, выслушав рассказ очевидцев.
— А откуда была радистка? Как ее фамилия?
К сожалению, это знали только дед Казак и его жена.
— У меня есть ее фотография, — сообщил шустрый паренек. — Нашел в доме Казаков. Только на ней никакой надписи нет.
— А ну, ступай принеси фотографию, — попросила мальчика женщина, по-видимому его мать. — Да скорей.
Мальчуган быстро вернулся. Я взял из его рук фотокарточку и остолбенел: на меня смотрели красивые глаза Ани Овчаренко, жены покойного командира роты.
— Это действительно та парашютистка? — спрашиваю.
— А как же, — отвечает паренек, — я был у деда, видел ее. Она и есть.
8
Как-то, перед началом битвы под Курском, к нам в корпус прибыли для вручения Гвардейского знамени командующий фронтом Николай Федорович Ватутин и член Военного совета Никита Сергеевич Хрущев. После торжественного митинга Никита Сергеевич намекнул генералу Кравченко, что корпусу, очевидно, придется первым начать бои за освобождение столицы Украины.
— Для нас это будет величайшим счастьем, — взволнованно ответил Андрей Григорьевич. — Доверие ваше, Никита Сергеевич, оправдаем.
И вот корпус приближается к Днепру, к Киеву.
Врываемся в село Журавлевку. Навстречу нам с радостными криками бегут люди. Мы уже привыкли к таким восторженным приветствиям. Но что это за сооружение, прикрытое ветками, они тащат? Громадное, чуть меньше хаты. Сначала подумал, не танк ли. Но тут же отогнал эту дикую мысль. Танк на руках не потащишь, да он и меньше.
Подле нас останавливается группа подростков. Спрашиваю у них:
— Что это ваши тащат?
— Молотилку, дядя военный, — выпаливает маленькая черноглазая девочка.
Подходят ближе, и я вижу — действительно молотилка.
— Зачем вы ее ветками закрыли?
Отвечают десятки голосов разом. Фашисты увозили из села все, что под руку попадалось, даже металлические ручки. О машинах и говорить не приходится. А если бы они молотилку увезли, чем бы тогда колхозный хлеб молотить? Вот и спрятали ее в роще.
В разговор вмешивается та же черноокая девчушка:
— Мы, дядя военный, каждый день на нее свежие листья набрасывали.
Начальник политотдела бригады подполковник Маляров похвалил колхозников за находчивость. Начал расспрашивать, попадали ли к ним советские газеты, листовки, приходилось ли слушать радиопередачи Москвы.
За всех ответил старик с длинной, до пояса, темной цыганской бородой:
— Газет, откуда их взять, радио тоже не слушали, а главную правду всю как есть знали…
— Интересно, — спросил Маляров, — что же это за большая правда и кто был вашим информатором?
— Шоссе, сынку, — наша газета. Оно не Геббельс, брехать не может, — глубокомысленно заключил старик и разъяснил: — Мы так понимали, раз нимцы на восток прут, да тянут за собой девок из дойшланта, значит, плохи наши дела. А как начали они драпать, рушить все по дороге, чуем, их дела никудышные, скоро им капут!
— Да, — согласился начальник политотдела, — пожалуй, ваша информация действительно без обмана.
— А что я тебе говорю, — с сознанием своего превосходства заключил старик.
В это время инструктор политотдела принес пачку свежих газет и стал раздавать их колхозникам. Люди набросились на них, как голодные на хлеб.
— Это вам, товарищ гвардии полковник, — подал мне инструктор нашу армейскую газету.
Занятый своими мыслями, я тогда не придал этому значения, просто поблагодарил майора и, машинально сложив газету, сунул в карман. Потом за работой и вовсе о ней забыл. Только ночью, когда снова встретились с Маляровым во время проверки машин к предстоящему бою, он напомнил о ней:
— Читал, Степан Федорович, про земляка?
— Нет. А ты о ком? — насторожился я.
— Ну вот тебе раз, — с укоризной бросил начальник политотдела. — Да ты хоть видел сегодняшнюю армейскую газету? Там о том парне, Метельском, о котором ты мне рассказывал, сообщается. Что-то замечаю, товарищ комбриг, ты в последнее время, как тот дед, новости на шоссе узнаешь.
— Ладно, ладно, будет тебе агитировать, — отшутился я. — Сейчас же постараюсь выполнить твое указание.
Зашел в хату, где расположились танкисты взвода Никифора Шолуденко, подсел к столу, придвинул к себе лампу и развернул газету. На первой странице ее был помещен большой портрет Юрия Метельского. Такое родное, знакомое лицо, только взгляд стал немного суровее, да брови чуть-чуть насуплены. Рот полуоткрыт, видно, во время съемки он что-то рассказывал корреспонденту. Под портретом шла короткая подтекстовка: «Капитан Метельский. О подвиге танкиста читайте на третьей странице очерк „Прыжок через смерть“».
«…Противник заминировал и подготовил к взрыву мост через реку П. Если бы ему удалось осуществить свой замысел, это могло задержать наступление наших частей на участке.
Гитлеровские саперы закончили свое черное дело и стали поспешно отходить в лес. Они торопились: на противоположном берегу показались советские танки.
Вот-вот произойдет взрыв. Остаются считанные минуты. Медлить нельзя.
Командир танковой роты капитан Метельский принимает решение опередить саперов. Он отдает по радио двум следующим за ним экипажам короткий приказ:
— Через мост, на предельной скорости, вперед!
И сразу же другой:
— По саперам, осколочным!
Фашистские молодчики бросают инструменты и разбегаются. Только два офицера продолжают бежать туда, где стоит адская машина, соединенная шнуром с взрывчаткой под сваями моста.
Рывок — и советские машины на вражеском берегу. В шлемофонах командиров машин слышны короткие приказы Метельского:
